Тексты VI
74.ПО ТУ СТОРОНУ ШУТОК БЕЛСК
75.ПРОДОЛЖЕНИЕ
76.ДАЖЕ
77.НА КЛАВИШАХ ДАВНО ИСТЕРЛИСЬ БУКВЫ
78.ОДИНОЧЕСТВО
79.ЛИТЕРАТУРА НА ГРАНИ РЕАЛЬНОСТИ
80.ДАЖЕ ТАК
Я горд за себя. Спасибо. «Этот настоящий, удивительно трогательный бестселлер старого, уходящего поколения ценителей ценностей» ФХО-жьюрнал «Потрясающая задумка, оригинальное исполнение – все – заслуга автора» литературный журнал ВстрелкаФ «То, в чем действительно нуждалось человечество после книг-хлама – книга-звезда-путеводная» обозреватель Ляска Каймс «Прочитайте!» независимое культурное агентство «Я думаю, вы слишком переоцениваете это мое детище, для меня оно как тело без туловища» - автор. Обложка – ярко-темно-бордовая, бросается в глаза, но не отталкивает. Притягивает и открывает путь воображению, пусть, мол, читатель угадает, что в ней. На задней стороне – крошечная фотография, монохромная зеленая, можно разглядеть голову человека. Обложка твердая, книга тяжелая. На первой обложке надпись крупными черными буквами «Белск» и картина с изображением разноцветного пятна (подобные иллюстрации по всей книге на каждой двадцатой странице, черно-белые, конечно). Можно сказать – стильно. Под обложкой первые два разворота чистые. Потом название произведения на русском и английском (серым шрифтом) языках с указанием автора. Потом предисловие. Предисловие – что-то вроде того, как вы можете узнать о непростой жизни и приключениях отважного писателя, актера, режиссера и драматурга ТТЛСД в одной из самых толстых книжек серии «ЖЗБ» (Жизнь замечательных @дядей) и тому подобное. Указание даты, места рождения и смерти великого писателя, похвалы и оды, бесконечно длящиеся две страницы, других знаменитых писателей. Нетленная фраза курсивом – Никто не не был как он, мой сон, и так далее… Множество восклицательных знаков и многоточий. Порванная страница, набор гласных букв на полоске, которая от этой страницы осталась. Лист дрожит в руке. Клонит в сон, но чувствуешь, что должен испытать уважение. Литераторы об авторских гениальных находках и открытиях. Обещания о славе в веках. В самом конце предисловия текст небольшой сердечной песенки, берущей за душу. Начинается само произведение. Большими красивыми буквами «Белск» посередине. Потом – Посвящаю это моему другу Х-Х. Дорогой Вэсбык – это для тебя. Чика – я тебя не забыл. Моей жене (от редактора). Надпись «Море» (слышится прилив). Две точки (маленькие) посередине страницы. Стишок – О, голубое небо, бей пеной\ Куда идет небольшое потемье\ О, голубое небо\ Дорогой, веселящийся мерцанием того искреннего света. Автор стиха – Каянанка, перевод с норвежского Подарецкого Г.С. Начало. Глава первая или вроде… - Ох уж это черное мясо. - Я вижу красный крестик в углу – это нормально? - Прыгает и бегает. - Нормально? - Никуда не годиться. Где же был я? - Нормально? - Отвали, мартышка. Я лечу вдоль высоченной кирпичной стены. С виду кирпичной. Впереди солнце и я разбиваюсь об него. Я лечу, солнце позади. Я разбиваюсь… Равняйся! Смирно! С первого по бесконечность рассчитайся! – Первый, второй, третий. Я восемьдесят седьмой. Командный голос: Первый – в комнату номер один, второй – в комнату номер два…!... Восемьдесят седьмой – в комнату тридцать два. Я захожу, а там уже сидят двое – толстый и худой, в том смысле, что Я не толще его, можно даже предположить обратное. А я е худой. Мне сказали. Не-а, не вроде, а стопудово не то. Щас, небольшая перенастройка… Оп. Готово. - Ты чего, парень, чего зашел? - Как это – чего зашел? Мне сказали, и Вам сказали… - Чего сказали? - ЭЭ… Ничего. - Чего? - Я говорю – ничего. - Ну раз ничего, так и пошел отсюда. И дверь поплотней закрой. - Извините. Он дверью хлоп. А на него стремительно падает потолок. Болезненное пробуждение. Он спал. Беспокойно спал. От того вся постель пропиталась потом и мычанием. Первая действительно хорошая мысль – открыть окно. Несмотря на то, что в глазах темнеет от резкой попытки встать с кровати, под давлением небольшого головокружения он открывает окно. Лето. Холодное дождливое лето. Солнечный день. Свежо. Ветра нет. - Ветра нет, это плохо. Как будто лучше было бы, если бы холодный бы ветер ворвался бы в комнату и превратил ее в нежилое помещение (сабдже(а)нктив мууд). Надо попытаться вытащить свой нос как можно дальше на улицу, чтобы его все-таки коснулась холодная свежая волна. А потом еще раз. Пока нос не зачешется. Потом ео придется засунуть обратно. - Что за утро, какое утро?! Довольно оптимистичное сочетание звуков. Он одевается. Стоя, сил-то много. Скача на одной ноге, надевает штанину, другую. В брюках и футболке – из комнаты. Кухня. - Привет. - Доброе утро. За столом мрачный сосед, очевидно, у него перед носом совсм другое утро. Не такое хорошее. - Чего такой мрачный? - С каких пор тебя это волнует, Клава? Молчание. Овсяные хлопья. Яичница. Чавканье. Апельсиновый сок. Булькает, жуют. Опять молчание, давит. Стул отодвигается. - Ну что, я пошел? - Пошел ты… Я тебе не мама. На улице жужжат машины. На улице приятней завязывать шнурки кроссовок. - Куда пойти? Куда пойти? – коварный вопрос. Пойдет в парк. В парке тихо, это нормально – в мире до сих пор утро. На парковке интересней ( парковка рядом с парком) – на ней машины. Машины богатых людей. - Ух, какие красивые. Он гладит одну длиннющую машину ярко желтого цвета. На руке остается серая грязь. - Как красиво! Тебе только шерсти не хватает, малютка. Он слегка гладит себя по животе другой рукой. Подходит к следующей машине и смотрит на салон внутри. - Здорово. Когда-нибудь у меня тоже будет машина… Он хватается за живот в том месте, где должен прощупываться желудок. Пальпироваться. - Что такое? Непонятно… Но неприятно. Он пытается стоять прямо, но понемногу сгинается. Пятится к бордюру. - Что же это?.. Он садится на хололдный серый шершавый бордюр. Недалеко от этого места в воздух взмывают три испуганных голубя. Муравьи беспокоятся. Это их бордюр. Их холодный шершавый серый бордюр. Длинный бетонный кирпич. Никак не скажешь. У него в глазах становится невообразимо светло… - Эй! Каково черта у меня в глазах так невообразимо светло. Ай. Темнеет. Кажется, это все-таки не солнце упало на землю. Хотя… Мальчик, оглянувшись за спину видит огромное злое ухмыляющееся солнце с бейсбольной битой в руках. - Ох. Он падает с бордюра. Муравьи успокаиваются. Голуби улетели. Солнце наверху. Далеко-далеко наверху. Показалось. - Показалось. Желудок не болит. Пятнадцать минут позднее. - Привет, Марин. - Приветик. - Куда идешь? - Да никуда. - Присядем? - Давай. Они садятся на удобные чистые скамейки. Бордюр далеко, метрах в пятидесяти от скамеек. - Что-то со мной не так. - Что? - А ты не замечаешь? - Нет, я тебя только что встретила. (две секунды – пауза) И очень рада этому. Ее рука ложится на его плечо. - Я, конечно, тоже рад, но понимаешь… Он будто неловким поворотом сбрасывает ее руку, которая падает как гнилая набухшая лиана. - Понимаешь, у меня появились какие-то новые ощущения, странные. Разочарованным голосом с маленькой злобинкой - Какие еще ощущения? - Мне кажется, что я каждую долю секунды осмысливаю себя со стороны, изнутри. Осмысливаю себя со стороны… Это он сказал, только что. Вот так взял и только что сказал? - Извини, мне пора. - Что? Марина, стой. - Мне пора. - Подожди, я тебя провожу. Она уходит очень решительным шагом и довольно быстро исчезает за деревьями. Будь все трижды проклято, я ее хочу. - Я ее хочу. Что? Он резко встает… Он резко встает и бесцельно идет по широкой улице, лениво оглядывая витрины магазинов. Это словно что-то, что может разбухнуть у тебя в щитовидной железе. Как ни неприятно это звучит. - Пора домой, работать. Работа не пыльная, так можно выразиться. Если не считать те моменты, когда приходится пылесосить системный блок. А так – чисто душевное напряжение. Аж руки отсыхают. И вот сегодня она – работа. Печатается отчет. «(отчет, отчет, отчет) отсчет z nt,z ytyfdb;e ns ,eltim vjq» Что за фигня? Надо переключить расклад. «шэдд лшдд нщгб мукн ыщщт». Опять какая-то мура выходит. Надо сконцентрироваться. - Сконцентрируйся! Тебе за это деньги платят. Слова самому себе. В ответ на слова – огненный шар в голову. Ж-Ж-ж-бах. - Я должен писать. Получилось. - Что? Как долго он будет над этим ломать голову. - Ведь я ТТЛСД! Какие смешные мысли. Ты мне брось это. Не хватало. - О чем это я?.. Черт побери, кажется, сегодня с работой не наладится. Уж не взять ли отпуск. Апчхи… Будь здоров. Га-га-га. Из носа что-то красное капнуло между кнопками «0» и «з» клавиатуры и быстро исчезло. Он инстинктивно наклонился посмотреть, что же это было. Выше голову. - Чччерт! Это кровь. Придется смотреть на потолок. И идти в ванную. В ванную через кухню. Сосед сидит на кухне и есть овсянку. Слышно его довольное фырканье. - Доигрался. - Ты о чем? Сложно говорить внятно, когда кровь вот-вот накатится волной в горло. - О твоем этом компьютере. Каждому понятно, что компьютеры убивают. - Это не из-за этого. Такую фразу тоже довольно сложно произнести. Но ведь это же действительно не из-за этого. Чего греха таить. В ванной приходиться, не глядя, искать старый клубок ваты, а потом заставлять белые пушистые хлопья проглатывать капельки черной засыхающей крови. Неожиданно он замечает, что зеркало в ванной треснуто. - Вот дьявол! Он наклоняет на миг голову. Нет, оно не треснуто. Слава богу здесь нет вандалов. Кровь идет примерно минут шесть. Потом медленно засыхает внутри, создавая массу неприятных ощущений. Ее очень сложно смыть. Внезапно через дверь ванной становится слышно, как какой-то крутой зарубежный гитарист выдает что-то громкое и длительное. Парень выходит из ванной и пытается перекричать грохот: - Ты же знаешь, я не могу терпеть этот твой рок. Выключи! Ноль внимания. А чего он хотел, сам себя едва слышит. Приходится заходить в комнату соседа. Он сидит к двери спиной, лицом к колонкам. Сидит и слегка качается из стороны в сторону. Парень решительными шагами подходит к нему и хватает за правое плечо. Рука моментально холодеет и покрывается небольшим слоем пота… Чувствуешь, как расширяются зрачки? Барабанная дробь. Сосед вздрагивает, вскакивает и глушит громкость на колонках. - Ну, ладно, ладно. Уговорил. Две секунды молчания. - Так-то лучше. Он уходит из комнаты. - Купи мне дорогущие наушники и кровать-массажер. Слово «массажер» стукается об уже закрытую дверь. Которая сразу же открывается. - Мне кажется, что у тебя что-то в горле булькает. - Очень смешно. Сосед остается в своей комнате, читать книжку. Через двадцать минут он пойдет принимать душ. Тааак, а тебе придется идти в свою комнату. Ну, вот ты и здесь. Что делать? - А может, просто поваляться? Так и интерес к работе проснется. Хм, особенно когда вспомнишь о своем «счете в банке». Он валяется, барахтается в кровати, жесткой. В распоряжении одна подушка и толстое одеяло на все случаи жизни. Под таким одеялом слишком жарко спать летом, но вот зимой оно как раз. Конечно, оно идеально. От жары умереть сложнее, чем от температуры таяния льда. Слышна тихая-тихая рок-гитара, играющая за стенкой. Так хочется спать. И спится. Хорошо. Что-то там ему снится. Мозг кутается и купается в гладкой бархатистой темноте, что растягивается и сжимается, словно трепещущая гладь моря в ожидании бури. Есть ощущение, что эта темнота вот-вот превратится во что-то цветное и приятно расслабляющее. Но что-то тихо и тяжело опускается на кровать. Кто-то присел. Он открывает глаза. Это сосед. Очень темно. Наверное, третий час ночи. Видно, как блестят его глаза. На уровне подсознания понимается, что сосед голышом уселся на кровать. - О, боже мой, ты чего? Чего не спится? Ответа нет. Сосед заставляет его подвинуться, грубо отпихивая на другой конец кровати. Залезает под одеяло. Довольно неприятные ощущения. Дружище хоть сам-то и не голый, но и не в ночных рубашке и штанах по-американски. Из-за этого соприкосновение с горячим скользким телом соседа не может не произойти. И это очень-очень неприятные ощущения. - Чувак, я чего-то ничего не понимаю. - Поцелуй меня. - Извини, что ты сказал? - Поцелуй меня, пожалуйста!!! Это «поцелуй меня, пожалуйста!!!» звучит как гул из длинной трубы, на пятую заполненной водой. - Нет! Он начинает тянуться к губам своими горячими скользкими губами. Он горячо и глубоко дышит. Воняет. - Я же сказал – нет!!! Сосед хватает его за плечи и всеми силами тянет к себе. Он не такой уж и слабый, как казалось раньше. Руки пытаются его остановить, оттолкнуть, но лишь скользят по его скользкому телу. Не удается зацепиться. - Мне очень нужно тебя поцеловать!!! - Отвали, мать твою!!! Спина вплотную прижата к стене. Отступать некуда. А сосед все тянется и тянется своим горячим вонючим ртом. Дырой в своей вонючей морде. Он на расстоянии пятнадцати сантиметров от цели. - Мне это нужно! Сосед делает сильнейший рывок. И в последний момент между их губами возникает ладошка сопротивляющейся стороны. Доли секунды. И сосед совсем срывается с катушек. Его руки отпускают плечи и хватают подушку, что была за спиной его друга. И разрывают ее. Слышится характерный звук. Звук на фоне двух часто дышащих людей. Сосед практически вскакивает на ноги и, стоя на кровати во весь рост, во весь голос с хрипом кричит в потолок: - Спаси меня!!!! В окне за его спиной становится виден свет встающего солнца. Чувак просыпается в холодном поту, его бьет дрожь, судорога свела ступни обоих ног. Он долго пытается прийти в себя. Лежа на боку массажирует ступни. Судорога медленно-медленно отступает. В тот же момент, когда она окончательно проходит, за стеной слышится слабый стон. Он звучит так, что никаких сомнений не остается – соседу нужна помощь. Уверяя себя, что все произошедшее несколько минут назад – всего лишь сон, парень надевает шорты и спешит в комнату соседа. - Всего лишь сон, всего лишь сон, всего лишь сон… Немножко безумный шепот. Звук, скрип открывающейся двери и не самое приятное зрелище. Сосед лежит на кровати, на пол скинуты подушки и одеяло. Сосед выглядит просто ужасно. Его голова свисает с кровати, руки раскинуты в стороны, на лице написан страх с большой буквы. Губы плотно закрыты. Очевидно, что он не дышит. Что он задыхается. Что ему не хватает воздуха. - Дружище… Парень, спотыкаясь об одеяло на полу, падает на колени прямо лицом к лицу соседа. Нужно его спасти. Нужно что-то сделать… Что? Искусственное дыхание, болван. Нужно сделать ему искусственное дыхание. СРОЧНО. Это нужно сделать через рот. Парень на скорую руку морально готовится и начинает пытаться пальцами раскрыть рот соседа. Про искусственное дыхание через нос иногда можно и забыть, в экстренных ситуациях.. Рот соседа не открывается, несмотря ни на какие усилия. Губы уже слегка поцарапаны, но до сих пор плотно сжаты. Глаза соседа безумно вертятся в глазницах, пока его взгляд не упирается в парня. Это страшно. Попробуйте, представьте. Чувак немножко опешил, но все еще продолжает свои попытки раскрыть рот соседа. Пока эти попытки не приносят успеха. Вроде «успеха». Рот открывается, но очень и очень широко. Неестественно широко. До жути широко. А внутри быстро-быстро крутится-вертится язык. Безумный, сумасшедший кусок мяса. За ним даже сложно поспеть взглядом, настолько он быстр. Его «бег» продолжается секунды три и заканчивается. В тот же миг заканчивается жизнь соседа. Он попросту умирает. Это понятно с первого же взгляда на его лицо. Выражение на нем не меняется ни на йоту. Он мертв. Надо что-то сделать. Надо звонить в скорую помощь, или в милицию. Телефон практически под рукой. 02. - Алло, это милиция?!?! - Што?.. - Алло, это милиция? - Нет, вы ошиблись номером. Короткие гудки. Дрожащие пальцы – 0. Затем, дрожащие пальцы – 2. Щелканье. Номер набирается. Длинные гудки. Дозванивается. Трубку снимает что-то вроде модема, в трубке невообразимо громко шипит, бьет прямо в мозг. Потом долгие щелчки определителя. Еще длинные гудки. Трубку кто-то снимает. - Алло, милиция? - Да… Всех, кого нужно, вызвали. Что теперь делать? Надо пойти покурить. Сигареты соседа на балконе, там холодно, но терпимо. Шипит зажигалка, шипит разгорающаяся сигарета. Вдох-выдох. Шшшшш… В дверь стучат после двух медленных сигарет. Парень открывает дверь, впускает кого надо и указывает на дверь в комнату соседа. На плотно закрытую дверь. А сам садится на холодную табуретку на кухне и встряхивает коробку с овсяными хлопьями, шоколадными. У него небольшой дискомфорт от голода. От тяжелой ночи. Люди в форме и униформе что-то делают в комнате соседа. Может, фотографируют. Парень не успевает съесть половины миски с хлопьями, как его зовут в ту комнату. Вопросы: - Вы его нашли именно в таком виде? Сейчас придется все рассказать подробно. Чувак все рассказывает, как было. Кроме сна, ведь это же был сон. Он тут к какому месту. Неожиданно товарищ милиционер обрывает его почти у самого конца рассказа: - Может мы говорим о разных трупах? Он отходит в сторону. За ним, за его спиной скрывалось тело соседа на кровати. Он лежит совсем по-другому. В позе «солдатика», будто перед нырком в воду, только горизонтально. Руки по швам и все такое. Он голый и в небольших красных пятнах на холодной белой коже. Но это не самое главное. Не самое бросающееся в глаза обстоятельство. С его небольшой круглой головы снята кожа. Верхней части черепа нет. Видны мозги. Красивые, будто пластмассовые. Именно такие, какие и ожидаешь увидеть в такой ситуации. Мозги первый раз в жизни. Парень не заканчивал медицинского. Он не часто ходил на биологию. - Присутствует небольшое несоответствие… Вам случайно не нужна психологическая помощь? - Нет, спасибо, премного благодарен. - Дело ваше. Значит, так. Труп мы забираем, комнату уже обследовали. Завтра к вам придут, нам могут понадобиться какие-нибудь ваши показания. - Стойте. Парень говорит свое «стойте», когда вся компания уже начала просачиваться сквозь входную дверь к лифту. - Стойте. Я надеюсь, вы не считаете, что… Что это я его… Так. Пальцы у парня нервно теребят перышко, поднятое им с пола. Бедный парень. - Нет, что вы. Нет, можете быть за себя спокойны. Здесь все факты указывают на самоубийство. До свидания. «На самоубийство»? Когда эти слова доходят до разума парнишки, он немножко теряется. - Но… Вся компания пропала в лифте, и уже наверняка открывается дверь подъезда. Наш дружище кашляет. Два раза. Он не знает, что ему делать. Что ему делать в этой квартире, в которой он, это уж точно, не сможет заснуть ближайший месяц. Получается, надо куда-то идти. Перышко из его пальцев падает на темно-синий ковер. Падает мягко-мягко. Чувак одевается как попало, хватает ключи, деньги и паспорт и собирается уже выходить из своей комнаты, а потом и из этой квартиры, пока не улавливает звук. Таинственный звук рок-гитары. И ему приходиться заходить в ту страшную комнату и выключать проигрыватель. Горячий компакт-диск с охотой завершает свое бесполезное вращение. В этой квартире никто не слушает рок. Как минимум потому, что никого в квартире нет. Парень выбежал из лифта, ногой вытолкнул дверь подъезда и пошел туда, где были видны осветительные огни шоссе. Шоссе. Раннее утро. Рассвет. Редкие и быстрые машины мчатся слева направо. Редкие и быстрые машины мчатся справа налево. Переходить все равно довольно рискованно. В километре отсюда у шоссе есть закусочная… - Пошел я в КамРиттелс. Народу мало. Никого. Сонливый, неумытый кассир. - Что-нибудь хочешь? - Можно три тоста с сыром и два кофе без сахара. - Сейчас. Парень садится за грязный, заляпанный жиром столик и ждет, когда будет готов его завтрак. Через четыре минуты он появляется на столе перед ним. Тебе все это надоело? Ты хочешь спать? - Как же мне это надоело! Мне так хочется спать. - Что надоело? Вмешался кассир. - Эта жизнь. Лаконичный ответ. - Никогда не говори так! - Это почему же это? Кассир сходит со своего места и садится за стол, напротив парня. - Никогда так не говори. Понимаешь, тебе бы лучше мне поверить. Я считаю, что разбираюсь в этих делах. - С какой это стати? - Мой прадед был очень умным человеком. Магом, можно даже так сказать. За две недели до смерти он рассказал мне множество вещей, которые не стоит знать всем людям. Понимаешь, о чем я? - Приблизительно. И ты, с такими великим знаниями, докатился до того, что работаешь по ночам в вонючей забегаловке. - Во-первых, хочу тебе сказать, что внешность обманчива. А во-вторых, у нас просто невообразимо вкусное мороженое. - Ну-ну. - Так вот. О чем это я? Ах, да. Дело в том, что, если ты так говоришь, ты открываешь канал для нечистых душ, которые с легкостью могут поработить тебя и превратить все окружающее тебя в пепел и гниль. И таких нечистых душ умерших раньше людей вокруг невообразимое множество. А среди них попадаются Гло – маги старых земляных червей, ждущие часа, дабы коснуться оболочки неразбитого яйца и надеть на шею амулет из крови. Хочу предупредить тебя – счет черепов не закрыт, но все в твоих руках. - Ммм… - И высокочастотные волны возвратно-поступательными импульсами возбуждают частицу до состояния, в котором она становится нечувствительной ко всем слабым взаимодействиям, что превращает ее в идеальную античастицу с хорошо выраженным излучением, попадающим в инфракрасный спектр, что делает возможным ее наблюдение в комнатных условиях. - Не е»б№и мне мозги! - Извините? - Я сказал… Чувак испуганно отрывает свою морду от поверхности пластикового столика, она к ней почти приклеилась. Перед ним сидит презентабельный широкоплечий мужчина с густыми черными волосами на голове. - Ой, извините, я перепутал. - Так то. В следующий раз без передних зубов останешься. - Угу. Мужчина ушел, а парню ничего не осталось, кроме как угукать себе под нос и думать о своем мрачном будущем. Будущее часто видится мрачным, если ты только пытаешься закрыть глаза на прошлое. Несладкое это дело – думать о будущем. Вдвойне приятно, когда тебя неожиданно отрывает от этого занятия звонкий веселый голос: - Приветик! Это Маринка. Она как чудесный ангел – пришла его спасти. Так возбуждает! - А ты здесь какими судьбами? - Нет уж, давай ты сначала ответь. Наш друг мнется, ему совсем неохота это говорить. Но раз уж спрашивают… - У меня сосед умер. Две, нет, три секунды супермолчания. - Да что ты такое говоришь? - Я говорю совершенно серьезно. Маринка видимо мигом оценила его понурый вид, синяки под глазами и неуверенность в голосе. - Не может быть. Как? - Сказали, самоубийство. Он сам еле-еле верит в свои слова, поэтому проглатывает больше половины букв слова «самоубийство». - Надеюсь, тебя не подозревают. Надо же, она так за него беспокоится – это что-то значит. Ведь так? Парень настороженно смотрит сначала на глаза Марины, источающие квинтэссенцию сочувствия, а потом на ее руку, которая вплотную подползла к его руке. Наверно, хочет погладить. Он убирает руку под стол. - Нет, они уверены в том, что это самоубийство. Опять это слово. Еще пара секунд супермолчания. - А я просто заскочила перекусить. Ее звонкий голос. Такой замечательный. Парень, чтобы поддержать разговор, произносит: - А потолстеть не боишься. На что Марина смеется, обнажая свои зубки-жемчужинки. Дурак, конечно же нет. Только взгляни на нее, какие… - Я пошутил. Кстати, отлично выглядишь. Своими словами он вызывает у девушки румянец. Ее очередь. - Спасибо. Как там у тебя работа? Продвигается? Ты вроде бы собирался накопить денег на машину и съездить к морю. Ах, да, он кое-что забыл. - Подожди, подожди. А который час? - Четверть двенадцатого. Он думает, что домой следует зайти к часу. Ребята в форме обещали заскочить. - Мне в час надо быть дома. По поводу соседа. - Ммм. Ясно. Тогда у нас есть время на небольшой перекус. - Хорошо, я согласен. - Я пойду заказывать. И она уносится занимать очередь, в то время как чувак ломает голову над тем, как он умудрился так долго проспать в этой закусочной, чтобы его отсюда не поперли. Так проходит десять минут. - Ну вот и я. Она возвращается с большим подносом, на котором целая гора холестерина. Парню становится неловко от того, что он не помог хрупкой девушке. И поделом ему, ублюдку. Лентяй. Она уже расфасовывает, что чьему желудку предназначено. Парень хватает свою булку с мясом и собирается ее немедленно сжевать, когда замечает на ней два волоса. Два прямых рыжих волоса. Это Марины. Не очень аппетитно. Он старается незаметно выкинуть их под стол, а Марина пытается как можно более реалистично изобразить, что она ничего не заметила. И то и другое благополучно удается обоим. После этого они несколько минут тихо-молча жуют, попеременно друг другу улыбаясь. Нужна тема для разговора. - Представляешь, у них тут такой ужасный кассир. - Какой еще кассир, что в нем такого ужасного? - Я просто не понимаю, как его пустили здесь работать. При каждом его слове у него в горле что-то булькает, причем так мерзко. - Наверно чем-нибудь заболел. Парень через силу по слогам произносит за-бо-ле-л. А Марина, как ни в чем не бывало, продолжает: - Вот именно. Кто же его пустил на эту работу. В это время наш друг ищет глазами того самого кассира взглядом у стойки с кассой, но тот стоит чуть поодаль и машет ему рукой. Желает удачи. Так хочется ему что-то сказать. Но он уходит. Его место у кассы занимает другой. Марина выдерживает паузу. - Что ищешь? - Ничего, абсолютно. Да, кстати, чем ты сейчас занимаешься, то? - Мне кажется, я тебе это говорила, когда мы встретились на прошлой неделе. - Я такой забывчивый. - Я занимаюсь историей, изучаю древние книжки, рукописи на старославянском. - Скорее всего, это не очень весело. - Пожалуй что так. Веселья на моей работе не хватает. Зато это идет в зачет учебе, да и деньги приплачивают. - Ясно. Несмотря на старославянский, можно сказать, что ты славно устроилась, да? - Да. Порой все это даже очень интересно. Хочешь, я, к примеру?.. - Нет, нет, спасибо. Не люблю историю. К тому же, мне, кажется, пора. - Ну, да. Она явно расстроена. Ты ее расстроил, придурок. Тормоз. Парень встает и тут же садится. - Кажется, придется задержаться… - Что, нехорошо? - Да. Внутри начался настоящий ипподром двухсторонних иголок при солнечной погоде в выходные. - Кажется, это из-за еды… Я на голодный желудок сразу так много набросал… - Сиди, сиди, сейчас пройдет. Он пытается сидеть, но чувствует, что сейчас вот-вот свалится от боли. Поделом. - Нет, не могу. Я пожалуй сбегаю в туалет. - Валяй. Марина продолжает допивать свой шоколадно-молочный коктейль. Парень бежит в туалет и там едва не падает на мокром скользком полу. Он запирается в единственной кабинке и прижимается к ее двери спиной. Туалет перед ним откровенно не чистый. Совсем. Но он чувствует, что это не то, что ему сейчас нужно. У него медленно подгибаются ноги. Дверь начинает жечь спину, как разогретая сковорода. - Да что же это? Что со мной? Он смотрит на серый-серый потолок в подтеках у себя над головой. - Боже… Не во время ты его кличешь, говнюк. Он занят, а я здесь, с тобой. - Какая боль! Я не могу. Он обливается потом. Закрывает глаза, пытаясь защититься от ужасных истязаний. И в этот момент все переворачивается. Он лежит на пляже. Рядом шипят откатывающиеся голубые волны океана. Поют птички. - Что за чертовщина?.. Перед ним на песке лежит небольшой кокос и он берет его в руки. И, недолго думая, начинает чистить словно банан. И у него это получается. Вот-вот он вкусит что-то сладкое и желанное. Но неожиданно кокос в его руках начинает расти, и, когда парень бросает на него свой удивленный взгляд, он понимает, что это не кокос. Это голова кассира. Глаза закрыты. Там, где голова должна была присоединяться к шее – гладкая кожа. Вся кожа и кости, прикрывавшие мозг кассира, аккуратно оттянуты как кожура банана. А перед лицом у парня мозг. Мозг кассира. Жуткого невообразимого цвета, расплывчатой консистенции. Получи, варвар. Что-то невообразимо сильное давит на голову парня, пока часть его лица не оказывается вставленной в этот самый мозг. Парень начинает кричать. Он кричит: - Откройте, откройте! Сколько можно там сидеть! Дверь дрожит от чьих-то нетерпеливых ударов кулаком. Парень приходит в сознание, если он выходил из него. Чувствует себя лучше. Ничего не болит. Он встает и открывает дверь кабинки. За ней красное злое лицо какого-то мужика. И оно произносит: - Свали, пе№дик. Парень оказывается уже снаружи. Дверью кабинки громко хлопают. Что-то подгоняет нашего друга. Надо что-то сделать. Что-то сделать срочно. И он выбегает из туалета, за бегает за кассовую стойку, не обращая внимания на крики кассиров. Он бежит дальше, в подсобное помещение. Заходит в туалет для персонала. Открывает кабинку. Там на полу лежит тот самый кассир. Лежит, свернувшись в клубочек, и не дышит. Большой холодный клубок. У парня самого перехватывает дыхание. Он не хочет верить. В тот же момент он видит на стене слово. «Мяукни». Это такое милое слово. Он моргает, и оно исчезает. Он пятится назад, и дверь кабинки захлопывается у него перед носом. В эту секунду в туалет заходят сотрудники забегаловки. Вроде охраны. - Нет, уж извини, парень, но клиенты у нас ходят в другой туалет, так что тебе придется вернуться. Он возвращается своим ходом в зал для посетителей. Идет к выходу. Ему давно пора домой. Он проходит мимо столика, за которым он сидел с Мариной. Марина стоит испуганная. Говорит: - На тебе просто лица нет! - Извини, мне пора. - Постой! - НЕТ. Я пошел. И он уходит. Как бы ни хотелось, чтобы она пошла с ним. Он идет к дому. Заходит в подъезд, поднимается на лифте. Возле его двери в коридоре стоит милиционер. Прислонившись к стенке, курит сигарету. - Уважаемый, Вам же сказали, что придут. Вы должны были нас ждать. - Извините, извините. Я сейчас открою. Он начинает судорожно искать по карманам ключи. - Не надо. Мы уже открыли дверь. В квартире нам больше делать нечего. И Вам. Все вещи из квартиры перегружены на машины и отвезены в то место, куда сейчас поедете и Вы. Вещи вашего соседа, какие были полезны, уже разобрали его родственники. Остальным Вы можете спокойно распоряжаться. - А куда я поеду? - На новую квартиру. Эту около полугода будет обследовать МедЭкспертиза и люди из нашего отдела. Поэтому Вам предлагается переселиться в новую двухкомнатную квартиру. Она на две станции метро ближе к центру, на таком же этаже. Вам сохранят ваш телефонный номер и выплатят компенсацию за неудобства. Вы, конечно же, согласны? В принципе, есть другой вариант, мы можем выделить Вам временное жилье в специально отведенном для этого учреждении. Там вы можете прожить столько, сколько нам понадобиться. Так что решайте. - Я соглашусь на новую квартиру. Парень решился не без корысти. Его посадили в черную Волгу и повезли. Как у них, однако, все отлажено, у этих современных гомо сапиенс. Многое можно перенять. Остановились у красивого нового дома. Когда парень зашел в квартиру с ключами в руках, сразу обнаружил свои вещи и вещи соседа, аккуратно разложенные на полу. Мебель стояла в просторном внутреннем коридоре. - Ничего себе… Ему явно хотелось присвистнуть. Примитивизм. Это она. Звонит телефон. Старый телефон. Просто разрывается. Он снимает трубку. Там голос Марины. Она сильно встревожена. - Ну, наконец-то я тебя нашла. Ты почему меня так пугаешь? Я стояла под твоей дверью десять минут. Всех соседей подняла, а ты дверь не открываешь. Только что пришел, что ли? - Нет, понимаешь. Тут такое дело. В общем, записывай мой новый адрес… (Глава вторая. Про то, как Пятачок шел к ослику Иа-Иа на день рожденья, но нарвался на неожиданные неприятности). После того, как она записала адрес и пообещала заехать быстрее, чем он думает, он пошел на балкон. И закурил сигарету. И думал, что она прямо сейчас приедет. Сейчас. А еще он думал, почему она так о нем беспокоится, и почему он ее так часто встречает. Глупые вопросы. Над которыми стоит задуматься. Как оказалось, вода в квартире есть. И можно набрать ванную. Он начал ее набирать, когда заехала она. Она заехала с огромным чемоданом вещей. С ужасно огромным. - Ты с чемоданом? - Как видишь. - Но, зачем? - Дело в том, что я решила, раз уж у тебя двухкомнатная квартира, и ты живешь в ней один, я спокойно могу тебе составить компанию на некоторое время. Тем более ты пережил такой стресс, а у тебя никого нет. - Довольно мудрое решение, но, понимаешь… Он долго и громко кашляет. - Пожалуй, да, так будет лучше. Заходи. Она зашла и стала раскладывать свои вещи. Он пошел принимать свою ванну. Вода оказалось слишком горячей, но от этого парню стало еще приятней. Он попытался уснуть в ванной, но это у него не получилось. Вместо этого он продолжил валяться, размышляя о событиях, которые произошли с ним за последние несколько часов. Он пришел к выводу, что действительной неожиданностью стала смерть (самоубийство) его соседа. В остальном же – все его невообразимые приключения можно объяснить небольшими временными нарушениями психики. Все это от переутомления и ведения затворнического образа жизни. Он уже больше двух месяцев не встречался с друзьями по колледжу. Он начал водить рукой по поверхности воды в ванне. Это его расслабляло, пока он не почувствовал некоторое беспокойство. Неожиданно его рука натолкнулось на что-то более плотное, чем вода. Он посмотрел на свою руку. Оказалось, это был палец. Одинокий палец, торчащий из воды Ни на что не опирающийся. Парень решил не трусить и взять его в руку. Но палец не удалось подвинуть, он лишь слегка вытянулся. За ним вытянулась часть руки. Руки мужчины лет двадцать пяти. Вверх торчал указательный палец, на коже всей руки были нарисованы мелкие значки. Теперь-то парень испугался. Он подвинулся от того конца ванной и попытался себя немного успокоить. Дышать глубоко. Сглатывать слюну. Рука была как замороженная. Не двигалась. Потом она начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, сгибаться в запястье, шевелить пальцами. - Тебя не существует. Этого ничего нет. Мне все это кажется! Голос нашего друга становился все отчаянней и отчаянней. Посмотрим теперь, кто кого! - Уйди, исчезни! Я не хочу тебя видеть, немедленно! На все эти крики парня рука отреагировала однозначно. Она красиво и ловко показала ему средний палец. Это значит «ё№б тебя». Парень не поверил своим глазам и придвинулся на пару сантиметров ближе к руке. В тот же миг за его спиной из-под водной глади возникла вторая рука, схватила его за голову, и он потерял сознание. В этом состоянии он видит темную комнату и белую дверь. Светящуюся дверь. Ты увидишь только то, что я захочу. Он подходит к двери и тянет за ручку, инкрустированную кристаллами хрусталя. Ты сделаешь только то, что я захочу. Он открывает дверь и видит там большой стол из красивого дерева идеальной формы. По обе стороны стола стоит по стулу. Приглашая сесть. Ты будешь моим. Сесть на это чудесный удобный стул, поговорить с интересным человеком, получить миллиарды часов удовольствия за подпись маленького, ничего не значащего договора. Ты уже мой. Просто пройти в эту комнату, где стены обиты бархатом, а на полу толсты ковер из черного крашенного шелка. Просто пройти. Внутрь. Ты будешь мной. В проеме двери появляется фигура. Тонкая фигурка худого человека. Он появляется из воздуха. Парень отступает на шаг назад. Он не понимает, что ему делать. Хочешь удовольствия, славы, денег? Я просто предлагаю сделать обмен, который по моему желанию может превратиться просто в отнятие. Решай! Худой человек обернут в полотенца. В полосатые полотенца, мокрые. Ощущение, будто он под ними голый. Обернут весь. Так что можно рассмотреть только его губы и голые ступни. И его губы говорят: - Спаси нас. Ты должен быть спасителем. Ты должен быть сильным! Останови падающую гору, заставь солнце убрать тени, почувствуй ветер в своем сердце, изгони зверей из чужой клетки. Голос его скрипит, его едва слышно. Внезапно из комнаты за дверью на человека кидаются языки пламени, которые поджигают полотенца. Человек начинает гореть, он дергается, что-то визжит и показывает руками. Постепенно полотенца падают с него, а под ними ничего не остается. Один только воздух. Комнат продолжает звать. Зайти. Сесть. Но парень жутко напуган. Ему совсем неохота куда-то идти. - Глупец! Я ведь все равно получу свое. Нет, он возвращается обратно. Подальше от страшной двери. Это будет твой конец. Парень буквально выпрыгивает из ванной. Он долго блюет водой с хлоркой в раковину и откашливает воду из легких. Глаза слезятся. Кожа всего тела раздражена от долго пребывания в воде. Кожа на руках и ногах отходит белой отмершей пленкой. Парень быстро вытирается и выходит из ванной. Его едва не удушил влажный воздух в ней. Он, испуганный, идет искать Марину. Но с ней все хорошо. Она сидит на полу в одной из комнат и раскладывает вещи по кучкам. Очень полезное занятие. Ее первые слова: - Я как раз тебя ждала. Помоги мне разнести мебель по комнатам. Парень просто изумлен. - Ты даже не побеспокоилась, почему я так надолго в ванной застрял, да? - Ну, вообще-то люди разными вещами в ванной занимаются… - Такое ощущение, что мы друг друга совсем не понимаем! - Я бы так не сказала… Так поможешь мне разнести мебель? - Да, конечно. После того, как они занесли диван в его комнату, и ничего больше не осталось, у него прихватило сердце. - Что-то мне совсем плохо. Он тяжело дышит. Он бледен, и в поту. Руки дрожат. - Уложи меня на диван. - Ты тяжелый. Еле-еле он переполз на диван, она укрыла его белым покрывалом и пошла спать. А он долго не мог заснуть. Заметил плакат у себя почти над головой. На плакате – маленький котеночек снежно-белого цвета с розовым носиком зевает, показывая свой розовый язычок и маленькие белые зубки. Котенок сидит на травке. А над всем этим, на фоне голубого неба слово черными буквами – Мяу. Парню стало совсем не по себе. Он долго и упорно что-то ворочает в своей памяти. Ему больно переворачиваться с бока на бок. Он в одежде и под одеялом, но ноги замерзли настолько, что он их не чувствует. По шее стекает пот. Издалека в окно комнаты попадает яркий желтый луч и тут же исчезает, потом вновь появляется и исчезает. Парень долго мучает свой мозг, потом, будто спрашивая самого себя, произносит: - Мяукни? И сам же неуверенно и тихо мяукает: - Мяу. И проваливается, глубоко. Вокруг та же самая комната, в которой парень лежал секундой ранее, но теперь за окном день. И на обоях вычерчиваются тени больших пальм, листья которых трепещут на жарком ветру под знойным солнцем. Никакого плаката на стене с котенком. Тихо как в космосе. Перед взглядом парня вырастает силуэт. Это он же. Абсолютно точная копия. Но только эта копия улыбается, в отличие от оригинала. А потом даже смеется. Я смеюсь. - Ха-ха-ха. Парень вздрагивает и пытается подняться, но только теперь чувствует, что его руки и ноги привязаны к кровати, в которую трансформировался диван, крепкими кожаными ремнями. - Я тебе удивляюсь, дружище. - Чему здесь удивляться? Наш друг пытается выяснить несколько полезных фактов. У меня. - Я удивляюсь, как ты, человек с высшим образованием и каким-никаким опытом по работе с компьютерными вирусами не заметил, что в твой разум проникает что-то чуждое. Как твой организм перестает тебя слушаться, как ты видишь галлюцинации, навеянные чужим сознанием. Что твой мозг мыслит двояко, что я захватил контроль над твоею жизнью. Секунда молчания. - Я – чистильщик, безымянный добродетель, который хочет дать миру новую жизнь, вместо гнилой оболочки, которой ты являешься. Архангел, святой, аэрозоль. Как хочешь, так и называй меня. Ты не скажешь мне ни слова, ибо тебе нет чего сказать, и не будет. Теперь я иду в мир реалий, а тебе - добро пожаловать в мой мир. С этими словами он заворачивается в густую серебряную дымку и исчезает. Настоящий джентльмен. (Глава третья, в которой главный герой узнает главную линию сюжета и узнает какова соль на вкус). После этого над нашим беднягой возникает зеркало, медленно выползающее над кроватью и отражающее сначала его ноги, потом туловище, затем и лицо, останавливается и начинает спускаться. Зеркало едва не давит нашего товарища, но в тот же самый момент, когда он начинает кричать от страха, зеркало проходит сквозь него, или он сквозь зеркало и появляется совершенно в другом месте. Кровать стоит ребром так, что парень как будто висит в воздухе головой вверх, ногами вниз. Кровать стоит на песке какого-то очень красивого пляжа. Парень расположен спиной к морю (или океану, это сложно разобрать) и видит перед собой зеленые роскошные заросли. А еще он замечает, как жарко на этом пляжу и как неудобно висеть в таком положении на кровати. Сам он одет в смехотворную голубую пижаму, а на голове колпак. Через двадцать минут парень замечает, что всей юмористичностью ситуации наслаждается не только он, но и чернокожий афроамериканец, сидящий неподалеку на песке. Когда тот замечает, что его заметили, сразу встает с песка и направляется к нашему другу. Он одет в развевающиеся бело-кремовые тряпки, в некоторых местах дырявые. Афроамериканец улыбается. - Здравствуйте, мсье. Как ни крути, но приходится отвечать. - Добрый день. Афроамериканец доброжелательно кланяется, потирает руки и вновь улыбается. Парень в это время шепчет тихо «Все это всего лишь сон, всего лишь сон» и жалеет, что вися таким образом на кровати себя невероятно сложно ущипнуть. Он пока не придумал как. - Ну-ну. - Что «ну-ну»? - Знаете, что вода делится на соленую и пресную? - Да. - Очень хорошо. Афроамериканец, видимо, очень доволен ответом и, развернувшись, собирается уходить. Пока его не останавливают: - Стойте. Он нехотя останавливается, но не разворачивается обратно. - Что такое? - И вы вот так просто уйдете? - Могу и убежать. - Нет. - Что «нет»? - Я не знаю, что вода делится на соленую и пресную. Этот ответ, видимо, еще больше обрадовал нашего афроамериканца. И он разворачивается. - Точно? - Да, да, точно. Я не знаю. - Вот видите… - Что? - Ты ни х№я не знаешь, дружище! Парень немножко помялся. А кто бы на его месте не помялся. - Так и есть. - «Так и есть». Ты сам это сказал. Поздравляю. Поздравляю тебя с тем, что я знаю именно то, что тебе так необходимо знать. - Что же? - Здесь вопросы задаю я. - Извиняюсь. - И извиняюсь тоже я. Прости меня, Господи. Вот что я тебе хочу сказать, восклицательный знак – фаллический символ, вот что я тебе хочу сказать, да, вот что я еще хочу тебе сказать, вопросительный знак – тоже фаллический символ. А точка с запятой – наоборот. Надеюсь ты догадливый. А то, что ты особенно должен знать… Афроамериканец поднимает высоко руку и указывает пальцем на небо: - Ты должен ему помочь. - Кому, богу, что ли? - Нет, черт тебя дери, какому еще богу? Вопросы задаю здесь я, сука… Не извиняйся, просто заткнись. Заткнись, кому я сказал. Ты должен помочь ему, нашему автору. Нашему хреновому писателю. Ты, безответственное ты животное, должен его поддержать. Ну, давай, наконец-то сделай что-нибудь вразумительное, придумай наконец себе ИМЯ. Только молчи. Я скажу, когда нужно его произносить. Когда Венера встанет на одну ветвь параболы с Марсом, а Луна будет в ее вершине, когда энергия Веги полетит плазменным потоком по траектории эллипс с тремя центрами, когда наладится ходовое направленное разрушение белковых молекул, СЕЙЧАС! - Миша. - Что?! - Меня зовут Миша, Михаил, Михалыч, Миха. Меня так зовут… - Так-так, подожди. Помолчи секундочку. Уважаемый афроамериканец достает из-под своих одежд небольшую стопочку маленьких белых бумажек и начинает какую-то искать, потом находит и долго ее разглядывает. - Значит, Михаил, говоришь? Ну, Михаил, промазали мы по крупному, если не сказать серьезней. Ты уже давно должен валить. Кровать с Михаилом начинает тонуть в песке. - Подождите, я все хотел у вас спросить… - Валяй. - Вы очень похожи на одного киноактера. Вы случайно не?.. Кровать тонет в песке и Мишка не успевает задать свой вопрос. Мишкино тело воплощается на том же пляже, на котором уже нет никакого афроамериканца. Уже закат. Михаил уже не привязан к кровати и ощущает невероятное счастье от того, что может свободно перемещаться. Он начинает оглядываться по сторонам и видит море, которое было раньше у него за спиной. В море, метрах в тридцати от берега тонет его кровать, исчезает в морской пучине. Миха начинает идти к растительности, которая раньше находилась перед ним. Он начинает идти и никак не может начать. Растительность никак не приближается. Вроде бы он делает все правильно, но не двигается с места ни на шаг. Это можно назвать очередной загадкой. А вот и очередная разгадка – большой черный шар катится к нему. Он просто необъятно большой, метра три в диаметре. Шар подкатывается к Мише и аккуратно останавливается. Ос-та-нав-ли-ва-ет-ся. (Длинное слово – примеч. Автора). Миша его гладит по черной шкуре. Шкура как у носорога, хотя Миша никогда не гладил носорогов, но предполагает, что они именно такие на ощупь в большинстве своем. Шар так и стоит. - Ну и что же мне с тобой делать? На шаре попеременно загораются желтые яркие буквы: И все. Вот такой краткий и ясный ответ. Что хочешь то и делай. - Что делать? Конкретно. Шар молчит. Видимо он был задуман как неразговариваемый объект. Грустный факт. - Я тебя люблю. Шар неожиданно вскакивает со своего места и взлетает метров на пять над песком пляжа, затем медленно опускается. - Здесь же абсолютно нет границ. Никаких границ, кроме тех, которые ты сам захочешь себе назначить. С этими словами Миша залазит на шар, что удается ему не с первого раза, и произносит: - Я тебя люблю, люблю, люблю и ненавижу. Шар взмывает в небо вместе с нашим героем и исчезает. Миша находит себя в море, воды по шею, с волной может и залить с головой. Он долго выходит на каменистый берег. В километре от пляжа плещется в солнечных лучах красная зелень. Миша садится на большой булыжник. - Я не знаю. Он ложится спиной на неудобные камни, обеими руками перемешивает мелкую гальку, которую можно найти между более крупными камнями. - Я не знаю, что мне делать. Я абсолютно потерян, и ты это знаешь. Ты здесь хозяин. ТЫ, как писатель, должен мне говорить, что делать, но ты молчишь. Михаил своими честными глазами уставился в небесный свод. - Это все что ты можешь? «Михаил своими честными…» Где здесь сюжет, покажи мне, куда идти, что меня ждет, как я развиваюсь в пути, сделай что-нибудь. Я готов на все. Но, почему? Почему так получилось, что я жду твоего приказа и никуда не движусь. У меня ощущение, что какая-то бездарность взяла в свои руки бразды правления моей жизнью, но не знает, что делать раньше. У Михаила глаза серые и каштановые волосы. Он роста метр семьдесят. Семьдесят килограмм живого веса. - Если ты не знаешь, что должен делать сам, то как ты сможешь распорядиться моей жизнью, моей ролью в этом зас№анном сюжете? Из красных зарослей, раздвигая красные ветки, выходят девять человек в голубых тогах и платьях, с голубыми платками, подвязанными под шеей. Они идут в направлении Миши. - Это все? Все что ты можешь предложить всему миру? Какие-то жалкие повторения, если бы я читал книжек чуть-чуть побольше, я бы встречал где-нибудь подобное развитие сюжета. А можно я откажусь от участия в этом цирке? Девять мужчин и женщин (вернее, пять мужчин и четыре женщины) подошли вплотную к Михалычу. Он их оглянул взглядом с небольшой усмешкой. - Я так понял, что нельзя. По девять указательных пальцев уперлись в его провалившиеся щеки. Бах. (Глава четвертая, в которой понимаешь, как сложно сделать золото из холодильника). Миша на этот раз сидит в кресле. Сейчас он встанет… Нет, не встанет. Очень жаль. Комната вокруг вся укутана дымом, будто здесь очень долго курили сотни крокодилов с трубками. Миша сидит и расслабляется, вдыхая ароматный дым. Пытается получить кайф, пытается представить, что здесь жгли не табак и мокрые ветки ивы. А именно так все и было. Я так сказал. Табак и ива. Из дыма на уважаемого Михаила выплывает зеркало, в котором вначале отражается он, сидящий в кресле. Но потом картина становится чуть более интересной. - Я бы даже сказал, чуть-чуть. Там видна улыбающаяся рожа Михаила, но за этим лицом живет вовсе не Михаил, а тот, другой… Не помню, как его. - Шестьдесят четвертая по вертикали, три буквы, как думаешь? В общем, это абсолютно не важно. Другой просто смотрится в зеркало на переднюю часть своей новой головы. Оказывается, в зеркале все видно, как из его глаз. Он бросает свое бесполезное занятие и идет на балкон. Он проходит через комнату, где спит Марина. Такое ощущение, что скоро ее придется называть Марининой комнатой. Выходит на балкон, на котором очень холодно, аж пар идет изо рта. А также за окном у нас сегодня дожди. Один из них. Другой делает пару кругов по неширокому балкону, потом кидается к чемоданчику с инструментами. Диву даешься, как Маринка умудрилась его перетащить с коридора сюда одна. Какой же Миша безответственный. Она ведь могла спокойно себе что-нибудь потянуть. Совсем не джентльмен. Другой выкидывает попадающиеся под руку железки из чемодана, пока не замечает, с каким шумом трескается стекло балконного окна после броска в направлении него большой крестовой отвертки. Сейчас она валяется на полу. Диву даешься, как крепко могут спать девушки, если им это хочется. Другой хватает отвертку и на цыпочках проходит комнату Марины в обратном направлении. Затем он одевает дурацкие резиновые сапоги противного зелено-голубого цвета. Наспех расчесывается, около трех десятков волосков остается на расческе, потом выскакивает за дверь в подъезд и долго закрывает входную дверь на несколько замков. Заходит в лифт, в котором уже стоит какой-то гражданин, собирающийся наверх. Но у другого совсем другие планы, ему срочно нужно вниз. Зеркало не передает звуков. - Наконец-то заметил! Они с гражданином о чем-то долго спорят, пока решительный мужчина не собирается нажать кнопку этажа, который нужен ему. В тот же самый момент в его жилистую желтую руку втыкается отвертка. Крови не так уж и много. - Совсем чуть-чуть, я бы сказал. Как-то неправдоподобно. Заткнись. Не-прав-до-по-доб-но. (Тоже довольно длинное слово – примеч. Автора). Отвертка выходит из живого существа гражданина, и он отскакивает в темный угол лифта. Другой нажимает кнопку первого этажа, смыкает руки в замок, по прежнему держа отвертку. Притопывает ножкой. Секунда ничегонепроисходящего. - Вот видишь. Ты даже тому, другому не можешь придумать имя. Какие мы здесь чистенькие, безымянные. Ха-ха. Лифт останавливается и Максим выходит из лифта, перед выходом на улицу прячет отвертку в карман. На улице пасмурно, по-прежнему дождь и холодно до мерзлоты. Зеркало перематывает какое-то время. На его поверхности очень-очень быстрые-быстрые кадры. Останавливается. Перематывает немного назад. Останавливается, проигрывает. Максим в каком-то тихом переулке заходит в такой же тихий магазин. - Да таких магазинчиков у каждого придурка в книжке – по полсотни. Вот, верьте моему слову, щас чё-то произойдет. Михаилу неведомая сила втыкает в рот большой вонючий кляп, который едва вмещается в его рот. Он мычит, ужасаясь тому, что видит в зеркале. А в зеркале Макс долго разговаривает с каким-то старичком. Они долго и упорно спорят. Лицо старичка краснеет, он продавец в этом заведении. Они вдвоем в просторном помещении, заставленном стеллажами с книгами. Книги грязного коричневого цвета, старые. Спор между Максимом Викторовичем и стариком с морщинистой кожей на лице цвета тех же старых книг. Стариком, одетым в аккуратный серо-синий сюртучок, белую выглаженную рубашку и серые брюки со стрелкой. На ногах тапочки… Стоп. Пока мы с вами здесь отвлеклись, отвертка уже пробила одно из круглых стекол его очков и застряла где-то у него в голове. Его убивает Максим. Убил. Он перепрыгивает через стол, за которым старичок при жизни рассчитывался с покупателями. Приземляется на мягкое тело владельца торговой точки и идет в служебные помещения. Там все полы заставлены старыми книгами, завернутыми в грязные рваные тряпки. Книги стоят высокими башнями, и Максим, пробираясь сквозь них, разрушает башню за башней. Вначале он уверено двигается в одном направлении. Площадь служебных помещений отнюдь не маленькая. Пока неожиданно не останавливается и не падает на колени. Его цель очень близка. Он плотно закрывает глаза и начинает водить рукой на расстоянии двадцать сантиметров от пола, держа кисть горизонтально, ладошкой вниз. Он мычит. Этого не слышно, но это очевидно. Под его ладонью проплывают сотни книг, некоторые из них еще завернуты в тряпки, некоторые уже освободились из ненужных одежд. Но он еще не нашел. Лишь на пятой минуте поисков он останавливается. Рука его дрожит, пальцы в конвульсиях. Он опускает руку на очередную связку тряпок. Аккуратно он ее развязывает. Под грязью показывается обложка цвета слоновой кости. Похоже на кожу. На обложке написано золотыми буквами: «Михаилу». Максим переворачивает книгу обратной стороной и подносит ближе к глазам. Все это отчетливо видно в зеркале перед Максимом. Там написано: «То, что поможет тебе победить себя нового и вернуться руками к рулю». Ощущается, как Максим смеется, смеется громко. Потом он берет отвертку в правую руку, кладет книгу на пол и замахивается отверткой. Через миг острие отвертки вонзается в книгу и практически прошивает ее насквозь. Отвертка, причмокивая, вылезает обратно. Это тоже ощущается. Из дыры в книге брызжет алая неестественная кровь цвета сгущенного томатного (помидорного) сока. Брызжет настоящим фонтаном. Не хочет останавливаться. Кровь заливает весь пол служебного помещения. Книги, на которые попадает эта кровь, превращаются в пепел… Максим встает и идет к выходу. Шагает по крови, на дне и на самой поверхности которой лежат хлопья пепла и мокрые тряпки. Он выходит. Уже в переулке он смотрит на зеркало, такое ощущение, что Максим смотрит прямо на Михаила. А потом он показывает ему язык и отворачивается. Зеркало перестает его показывать. Михаил до сих пор мычит, пытается что-то произнести, но никто его не освобождает от кляпа. Зеркало вновь начинает на него наезжать. Вначале в его глади тонут ноги Михаила. Но дальше ног дело не идет. Мешает кресло, и зеркало никак не может поглотить Михаила целиком. Оно краснеет, покрывается мелкими трещинами и взрывается, отчего его осколки разлетаются по всей комнате. Михаил сначала с облегчением смотрит на свои ноги, которые остались с ним, а потом начинает дергаться из стороны в сторону на своем кресле. Когда кляп выскакивает из его рта, комната заливается раскатами его хохота. - Я же говорил… Все, что он смог вразумительно произнести. В это время дым-туман в комнате зеленеет и рассеивается. Становится видно, что в двух метрах от кресла стоят две девушки с фигурой сто пять, пятьдесят пять, девяносто пять и нежно потягиваются. Одна из них одета в узкие кожаные шортики(больше похожие на большие кожаные трусики), белую рваную рубашку и сапоги с высоким каблуком. Ее золотистые волосы развеваются на внезапно появившемся ветру. На второй тугой корсет белого цвета, чулки черного цвета, белые туфли. У нее длинные черные волосы, которые висят вниз как мертвые. Блестят. Мишка растерялся, зажался, застеснялся. А одна из двух девушек ему молвит мужским голосом: - Ху№и уставился? Мишка закрыл рот. Девушки начинают танцевать, раздеваться, по полу кататься, все такое. Миша сидит и думает «Ну какого..?». - Ты, сволочь, ты меня задолбал! Ты меня забросил, я словно линейка, начинающаяся не с нуля. Во мне будто не хватает хромосом. Если от тебя ушел талант, то признайся себе в этом, жалкий ублюдок. Рок, первый альбом Мэнсона, возвращение старых мышей из-под пола. Я смотрю на все это по-философски. Если зашел в дерьмо – плыви до другого берега. Мыши бегают в круглом отверстии, через чье нутро проникают басовые нотки в воздух. Они бегают и их так сложно остановить. Я вижу все это в свете красной лампы, груша гниет в жару на табуретке. - А ну-ка плюньте! Мишка сидит на другой табуретке и не шелохнется. - Слюну наружу, сука! Я вижу круг, надевающийся на небо, словно презерватив на чей-то член. Не на мой. Слишком много взяли на себя сопливые говнюки-братья в розовых пеленочках. Барабаны бьют медленно, басс из гитары. Не понятно, куда это пойдет, но ясно, что мы катимся в сфере, наполненной куклами, детскими куклами, намазанными вазелином. И пусть кто скажет, что это все нереальность. Не реальность. Очки за двести раблов покажут мне птичку на карточке от поляроид компании. Кто видел, тот поймет. Смысл в прояснении разума. В завязанности происходящего на экране с тобой, со мной, с лошадьми в стойле. Ты не вспрыгиваешь, когда герой падает со скалы, ты не плачешь, когда он разбивается словно фарфоровая ваза? Ты после этого не воскресный оловянный солдатик с примесью олова? То есть золота! Ты не гниешь, не развязываешь друзьям шнурки ботинок на раздавленных ногах. Да я даже не думаю, что мы с тобой в следующей реинкарнации будет круче, хоть чем-то круче медузы на дне океана. У тебя, у меня просто дырка между щупальцами, просто дырка между щупальцами. И вертись вокруг этого. Миша пучит глазки, упали глазки на раскраски и залили все прозрачным цветом. Там, где должно быть черному – там прозрачное, где красному – прозрачное. Доволен, мразь. Ты еще жив. Я вижу, вон ты ходишь вдоль стены по лестнице, моя маленькая принцесса. Все вы мои маленькие принцессы. Один я в центре карусели без места в кресле. Крутись, вертись расплывчатый мой мир. И не торопись. Не ТОРОПИСЯ! Чай без сахара, цвета мочи без витаминов, руки измазанные в жиру холодной сосиски, тугие лепешки, как резина вкуса хлеба. Как талия под твоими руками, талия чего-то запретного, как монахинь горного монастыря, не видевших мужчину. Противность переборет во мне все. Да, да, я слышу. Все, нет, ну как так получилось, все охрененные люди на этой планете говорят – я не прощу, тебе бля, сука. Или слово бля выделяется запятыми? Для них всех это оказалось пристанью, что поделать – для меня это третий перевалочный пункт. Спасибо частям за то, что отводят бурю в сторону от моего маленького потерявшегося мозга. Ничего не понятно? Ни х№я не понятно? Мило, классно, прикольно, приятно, но не понятно? Да как же так случилось, что я, бля, настоящий бог, восьмиухий осьминог с тремя глазами, что все посередине, сижу и корячусь над рифмой смысла ржавого песка? Иди сюда, иди сюда, Мишаня. Сядь на коленку, калека мозголуповая. Нет, кому-нидь скажешь, не поверят! Я, мясное филе котят, сижу и тыкаю мля в Ворде че-то, ошибки высматриваю, там вся чухня, глажу, да полирую. Кому це надо? Американцу из-под ядерного купола, вернувшемуся с Марса с вилкою в зубах. Да клал он. И мы в ответ. Пусть он будет даже Афро… Все равно в ответ – минет наша судьба жестокая собачек пушистых в ошейниках вшивых или антившивых. Не знаю, какие там ща в моде. Какой там стайл у глистоватых тварей. Подчеркивать шо-то желтым толстым фламастерам, галубыим маркером подмечивать – да надо это яком-нить Жоржу Марафоржу, когда он присядет на туалет и начнет искать бумагу для нахождения точки соприкосновения опоры с бесконечностью, пустотой с конечностью. Все такое, как по книжке. Так я на не про это. Я про то, что открыл я седня почту сваю хелектроную и вижу там письмо хелеткроное-же. А в нем серо черным по белому – мол вы, уважаемый, гений, мастер (шапочку купите) и все вам в абажур. Мы тут, мол, наприняли контрмеры, чтоб не пропадал такой нах мужичище. Откроем путь вам щас в Америку, в Канаду. Я под Америкой чисто сишиха подразумеваю. Мол мы дадим вам все – лицензию, мицензию, документиков, устроим вам рай плащевой в канадской глубинке. Мол, будет все – телки, машина, от Дали картины. Тираж хоть небольшой, но классный кинем в массы, и будет мля от вас народ весь заикаться. Я весь как хохотать и танцевать как Элвис – Нью-Йорк, Вшивноготь, Чихало, какие там еще есть города? Я полечу туда, я погоню туда на срамных крыльях. Лишь пару тысяч баксов скину я на землю и получу Нобелевскую премию. Не, ну я не совсем коллегиат-регенерат, схватил в комок мазги сваи и вижу. Вижу, что нет нах, путь в ряды классиков русско-российской литературы не идет сквозь липкие пальцы какого-то хахаля Карнеева-пи№офеева(двойная фамилия). Мой томик будет там стоять, на пыльной полочке, и дети в одиннадцатом классе будут гадать, попадется ли им на экзамене по литературе билет на тему моих великих произведений или нет. И сделаю это я чрез страдания и мучения. Потеряю мужа. Оторвет руку, в которой я буду держать свои драгоценные рукописи, спасая их от беспредела вонючих зеленых революционеров. На мне отразятся самые страшные последствия распространения ДДТ в природе. Пускай кто-нибудь пробует и пишет рецензии на книжки великого, всякие послесловие, где в каждой строке чтоб лесть и показания в пользу близости мыслей автора с радикальными идеям правительства из маньяков с подкожными ощущениями нехватки еды од ногами. Я буду там, на полках, поверьте. Написать две тысячи страниц в старость, пускай кто глаза ломает – ниче зае№енного, сделаем. Меня будут любить такого, а это будут читать всякие подростки и тыкать дисками в грудь родителей, говоря – а ты говорил, что любишь всего ттлсд. А мне кажется, это его самое лучшее. - Служу народу, ворожу природу. Нас№ать тебе в пилотку! Мои книги будут читать президентам на ночь. Мял тесто, кушал накрест я. А что с Михой, дешевой шутихой? А Миха, друг, преодолел себя и полетел в края обратно-воротные. Там он поразил старого чела, духа раскидошного. И вернулся в свое тело. Да не успел он помешать повладеть в разных каракурсах близкими отношениями с Мариной. А когда, он ей все объяснил, так в ту же ночь она его распяла на ореховом столу, содрала кожу и провела тысячу сверхритуалов, дабы вернуть своего любимого. Ибо она была любительницей группы Роб Зомби и хотела в свои руки ниточки от всех сосков в нашем мире. Когда у нее ниче не получилось, она скончалась от удара в сердце кремниевого гладкого булыжника, всего в тине и водорослях. Прям так ХРЯСЬ и погибла, отправившись в лучший мир. Конец. Какой ты у меня умница, ттлсд. Я знаю, дружище. Пошли пожрем и спать. Валяй. Занавес.
Разнавес. Пишется курсивом. Я сказал, курсивом – из разговоров ттлсд с самим собой. - Сигарку? - Нет, спасибо. Нет, ну а чего я вам еще могу написать? Правда? Давайте посмотрим вместе – сколько уже было всяких размышлений, логических выводов, эпитетов и сравнений. Может быть – сюжеты? А? Все сюжеты уже давно размыты волнами приливов и отливов разных писателей. Что можно придумать нового, абсолютно нового? Кто-то произносил слово «задумки». Чем больше таких индивидуальных, эгоистично разнообразных и неповторимых задумок – тем круче твой рейтинг, твой мозг растет просто на глазах. - Чего вам хочется? Что вам надо? - Но я не знаю, правда не знаю. Я не знаю. - Хочется чего-то такого, чего-то… Трудно сказать. - Я надеюсь вы хотя бы узнаете, когда это увидите. Я сам практически разочаровался в художественных книгах. Я прочитываю, и вижу даже за творениями самых великих «мелкие пакости в области литературного сочинительства». Но ведь все идеалы рушатся. Нет ничего полностью гениального. За всем скрываются человеческие личности, и одно из доказательств того, что ни одно из их творений не было тем, что способно поглотить чью-нибудь целую жизнь, является факт – ни одного писателя не назвали богом истинным. А кому? Кому, черт возьми, хочется чего-то меньшего? Кто-то пишет, чтобы быть причиной ненужной траты бумаги и человеческого времени? Я не беру в расчет те имена, что пришли вам в голову – Дарья Донцова и тому подобное. Кто-то хочет быть на уровне? На уровне Достоевского, Толстого или даже (не дай бог) Пушкина? Не мучьте себя напрасными планами. Уровней нет – есть ниши. Забил, крутись, валяйся там до смерти и посмертно. Я не вижу ниши. Я как слепой в этом плане. Не могу писать фэнтази (бл»дь) и фантастику (научно-популярную, всякую-е»анную), не чувствую смысла в стихах как в таковых, романтика – кому она нужна, к какому месту? Детективы – бабушкам и дедушкам мозги ломать и интуитивный центр раскачивать? Типа – человек умер насильственной смертью, на планете было шесть миллиардов людей. Кто виноват? Или лирика в кирпичных стенах среди людей-волков и безумных маньяков? Или женские романы? Нет, ну я конечно еще могу писать эротику для детей и даже писать тексты для открыток, которые дарят перед днем смерти. Ну и все, больше ничего на ум не приходит. Драмы, маразмы всякие – заставить человека переживать за героев… Да вы смеетесь! Я смеюсь, когда в телевизоре показывают телевизор, а в нем убивают человека, при это кто-то перед телевизором вздрагивает. Да такого больше не бывает. Я сам видел пару литров человечьей крови на асфальте. Ну и что, ничем не отличается от свиной. Нееее, пойду спать. Дети, все, что у меня осталось – дети. Аревуар.
Даже. Даже если небо упадет на землю… Вот это настоящая чушь. Играет современный джаз, оказывается есть и такой, а я научился печатать намного быстрее. Это как бы пролог. Давайте вместе подумаем, какой действительно здесь нужен сюжет, я не понимаю. Но я посараюсь. Уже третий раз постараюсь. И пусть весь мир подождет. - Нет, ну знаешь, мне кажется, это слишком. Я посмотрел а свою руку. На ладони лежало что-то круглое и черное. Золото. - Это не золото, говорю я тебе. Я упорно держу руку. Старик аккуратно ощупывает круглый черный комочек. Он пытается его понять, но даже ни на миллиметр не сдвигает, потому как боится, что я могу его ударить. Старик старый и слепой. Такое ощущение, что он здесь появился мгновенно и исчезнет точно так же. Потому что я не верю, что он может где-то жить. Я смотрю и не верю. Он продолжает изучать эту черную вещь своими чувствительными пальцами. Мне приятнее думать, что они очень чувствительные, чем что они не чувствуют ни черта. В последнем случае наша маленькая сценка стала бы настолько абсурдной, что была бы недостойна даже упоминания в «Даже». Он продолжает. И я продолжаю. Я его рассматриваю. Его волосы на голове. Его уши. Его нос. Все это я вижу сверху, и это естественно. Не могло такого случится, чтобы я смотрел на такого человека снизу. - Парень, тебя обманули. Выбрось это. Это абсолютно никому не нужно. Это «ничто». Выбрось… Он мне так говорит. А я теперь смотрю на прямоугольный проем, за которым меня ждет мир. машины и люди. Хотя, может быть, там не будет машин. Но люди будут. Я начинаю часто моргать. «Люди». Столько мыслей. Но все несвязные. Те самые, которые не стоит описывать, которые не стоит записывать. Оттенки и полутени. Бред, не нужный никому. Я вырываю свою руку у старика. Настолько я зол, настолько я решителен. Мне смешно от таких мыслей и я улыбаюсь. Я подношу этот черный комочек к глазу и долго его разглядываю. Я знаю, это не золото. Меня не обмануть. Мне самому себя не удалось обмануть. На этот раз. Я долго смотрю на него, хочу убедить себя в том, что это золото. Нет. Я смотрю вниз. Там пустыни, горы, топи человеческого лица, проем человеческого рта, все близко, этому я верю. Он ожидает. Я делаю шаг назад. - Правильно, правильно. Выкинь это, сыночек. Незачем тратить здесь мое время. Я слишком занят. Чем он занят? - Я занят. Все заняты. Выкинь. Он поворачивается ко мне в профиль. Я вижу его ухо, теперь уже не сверху. Еще шаг назад. Губы расползаются в виноватой улыбке. Я жду. Он неожиданно начинает хохотать. Я вижу разрез его беззубого рта. Раньше это было не так заметно. А теперь – очень. Картинка влетает в глаза, по каналам – в мозг, сознание, душу. - Ах-ха! Это он вроде как посмеялся. И я сделал еще шаг назад. Теперь он весь во внимании. На меня по-прежнему смотрит его правое ухо. Еще шаг. Я бросаю эту дрянь и убегаю. Бегу без оглядки. До проема, забегаю за угол и резко останавливаюсь. Мне интересно. Как можно тише, не шоркая ногами об пыльный асфальт тротуара, поворачиваюсь так, чтобы принять наиболее удобную позу. Высунуть голову и посмотреть… Так и делаю. Смотрю. Он там. Вдалеке, но видный отчетливо. Черная масса, движется резкими ловкими «взмахами». Всем телом. Она копается там, куда я бросил этот комочек. Через несколько секунд его рука взмывает вверх, там, между большим и указательным пальцами что-то есть. И можно догадаться, что это. Хотя он мог с таким же успехом найти любой другой черный комочек мусора, я все равно думаю, что он нашел именно «золото». Без особых усилий фигура взгромождается на стул, на котором сидела раньше. Может, сидела вечность, может, и стул столь же временен, что и старик. Мгновение. Он медленно, будто растирая позвонки в порошок, поворачивает ко мне голову. Правое ухо начинает медленно исчезать, как исчезает луна из ночи в ночь. И я отпрянул, вжал в плечи голову сделал пару шагов назад, на тротуар. И наступил на ногу. Я посмотрел вниз и увидел, как мой ботинок грубо подошвой давит чью-то красивую туфлю. Я подпрыгиваю. - Извините. -Ай… Будьте осторожней. Женский силуэт начинает удаляться. Я смотрю на него таким потерянным взглядом. Я виноват. Настолько, что силуэт даже не в фокусе, мне стыдно посмотреть на него напрямую. Не знал, что такой взгляд ощущается. Она оборачивается. Видит меня. Похож ли я в такие моменты на маленького щеночка? Хотя бы взглядом? Что заставило ее развернуться и подойти ко мне. Она немного выше меня. А может точно такого же роста, просто я редко вижу высоких женщин. У нее бежевая сумка в руках. Теперь она нас разделяет. - С Вами все в порядке? Мне хватило храбрости ответить. Я вовсе не хочу вызвать чью-либо жалость. - Да. Все в порядке. Спасибо за беспокойство. Зря я вздумал произнести такую длинную фразу. Было слышно дрожание моего голоса. Может быть он у меня все время дрожит, это же ничего не значит. - Точно? Могу я чем-нибудь Вам помочь? Такие вопросы… Мне абсолютно нечем ей ответить. - Нет, спасибо. Все хорошо. Эммм… Подскажите, который час? Напыщенная фраза. Мы одновременно поворачиваем головы в сторону высокого Серго здания около трехсот метров в длину. На крыше красными цифрами высвечено время. Нельзя сказать, что у меня плохое зрение. - Шестнадцать пятнадцать. - Спасибо. Как глупо с моей стороны. Как доброжелательно с ее. Она улыбнулась и с легкостью развернулась и пошла легкими шажками вперед, вдаль от меня. Вновь обернулась и показала ладонь. Это значит – счастливо. Я только теперь осознаю, что до сих пор стою рядом с тем проемом, и в это же мгновения начинаю куда-то быстро идти. Но не за женщиной. Я хочу поговорить сам с собой: - Нет, все не так… Все не так. Эти слова складываются в какое-то заклинание. Заклинание возносящее всю неуклюжесть моего бытия на какой-то более высокий уровень. Но почему неуклюжесть. Все органично. Все продуманно. Кроме двух вещей. Кроме начала и конца. Нужны ли они, столь обязательны ли? Я хочу свободы, потому преднамеренно от них избавляюсь. Жизнь слова представляется сейчас той же жизнью, что и настоящая, но в зеркале. Не в обычном, а в том, которое не искажает, но что-то теряет. Неуловимое. Я потираю подушечки большого и указательного пальцев друг о друга. Что? что? …? Я сижу на лавке. На скамейке. Сижу и пытаюсь что-либо осознать. Ветер. Холодно. Действия. Провожаю взглядом прохожих. Ищу красные туфли. Ищу бежевую сумку. Наверно, сейчас мой взгляд не похож на взгляд щеночка, да и прохожих не так уж много. Виноват сильный ветер. Но всему свое время. Даже ему. У меня в кармане лежит бумажка. Большая. Вроде таких листков, что вырываешь из специального блокнота и лепишь куда-угодно. Клеящий край загнут, чтобы не прилипнуть к карману. В другом кармане – конверт. Возможно, очень важный, возможно, нет. Но этого не его драма. На бумаге – адрес, фамилия. Нужно доставить конверт на место в нужное время. Все просто. Просто я не умею рассчитывать время. Я в нем теряюсь. Потому я и сижу зря на лавке, хотя мог бы сейчас писать. Да. Ведь я очень долго собирался. Можно было взять с собой тетрадь и огрызок карандаша. Может, найти мелок и попробовать этот чистый в своей простоте асфальт? Нет. Написать на нем что-либо – мне представляется это жестом отчаяния. Во мне нет отчаяния. Ни капли. Мне не хочется выть, не хочется петь. Возможно, именно в этом вся проблема – мне не хочется. Но, может мне хочется, только чего? Это все глупо. - Это все так глупо… Я поднимаюсь со скамейки и иду, ориентируясь по номерам домов, к нужному мне адресу. - Ничего не происходит. Это действительно глупо. Но это правда. Это наша реальность. Нельзя от нее отворачиваться. Как можно думать о том, что все хорошо, когда все – ничто, а вокруг пусто. Такой бред… Мне очень повезло, приходится идти против ветра. Но он не подхватывает и не уносит далеко в небо, он давит, заставляет сжиматься. Я все уменьшаюсь и уменьшаюсь. Я маленький как поганка. Красок. Дом передо мной. У меня на самом деле есть часы, очень хорошо, что та женщина не заметила их у меня на руке. Если бы заметила, не показала бы ладонь. Двадцать пять минут. Это очень много. Можно еще побродить по улице, на этот раз так, чтобы ветер был в спину. Но нет желания. А охранники не знают, когда мне нужно доставить конверт. Они даже про него не знают. Да и стоит ли он того, чтобы уделять ему внимания. Бумажка, завернутая в бумажку. Скука, а не вещь. Я подхожу к дому ближе, двигаюсь в сторону подъезда. Хотелось бы, чтобы он меня напугал, встряхнул, но нет. Я спокойно смотрю, как спокойно он приближается. Все как всегда. - Куда идете? - Мне вот нужно доставить… Намеренно умалчиваю что конверт, это так неважно. - Доставить… Я курьер. - Какая квартира? Говорю номер, спрашивают фамилию, называю ее. Он не смотрит никаких списков. Он смотрит на меня. Если я замнусь или скажу – не знаю, не пустит. Как хорошо, что я чувствую бумажку в кармане. Но если иметь немножко больше наглости, то могут впустить и так. Надо будет попробовать. - Проходите. Указывает на подъезд. Я четким шагом иду туда. Хотя мне и неловко, я знаю, что он смеряет меня взглядом. Профессия такая. Дом новый. Захожу в лифт. Лифтов здесь много – шесть. Как хорошо, что один стоит на первом, а то пришлось бы метаться и ждать, какой из них приедет. Нажимаю кнопку нужного этажа. Поднимаюсь. Тихо и плавно. Если бы я летал на самолетах или весь рабочий день стоял у какой-нибудь дробильной машины, то был бы благодарен за такую тишину. А так как я практически никто – мне неудобно. Мне даже жаль, что я не пошел пешком. Четырнадцатый этаж. Двери открываются и перед глазами число – 14. Красными угловатыми цифрами на бежевой стене. Как обычно. Я не захожу в общий для квартир на этаже коридор, а иду на лестницу. Там можно что-нибудь найти. Я ничего не нахожу. Сижу на ступенях, вокруг чисто и пусто. Нет ни оберток, ни пачек сигарет, ни бычков. И тихо. Я, конечно, не слышу стук своего сердца, но осознанно начинаю дышать не очень глубоко, чтобы меня не было слышно. Все это длится пять минут. Я пытаюсь заставить себя подумать о какой-нибудь книге, книге, которую я напишу. О свежих идеях. О сочетаниях слов. Но ничего этого нет. Просто нет. И мое воображение словно порождает холодный альпийский воздух. Настолько все чисто и пусто. В моей голове. Можно потрепать волосы на голове, можно смотреть долго на свои руки или на ступени ниже. Все можно. Тишину разрывает грохот. Это не неожиданно. Я в городе, вокруг меня сотни людей. Не стоит даже надеяться, что ни один из них не заявит о своем существовании внушительным БАХ. Это просто хлопок двери, не взрыв. Но это колебания воздуха, это словно крик – я есть! М-да. Мне точно не хватает блокнота или тетради. Некоторые люди вообще имеют маленький ноутбук. В любом месте они могут сесть, положить ногу на ногу и творить. Или попытаться творить. Может, мне нужен ноутбук? У всех писателей была печатная машинка. Она приятно щелкает под пальцами, когда жмешь клавишу. Я могу только предположить, но хочу верить, что такие щелчки действительно существуют. И что они такие живые, что заставляют щелкнуть еще и еще раз. Вот тебе и роман. А потом листки можно скреплять чем-нибудь и класть, к примеру, на стол из красного дерева. Дверь хлопнула после того, как ее толкнул мужчина с собакой. Не понятно, почему он не дождался лифта. Неужели, ему тоже не по душе этот тихий лифт? Как и мне? Да уж, представляю, что значит каждый день несколько раз в нем кататься. При этом лифтов так много, что очень мало шансов кого-либо встретить. Тихое одиночество. Мужчина практически тащит собаку и прыгает через три-четыре ступеньки. Он начал где-то на десятом этаже, значит он довольно быстро одолеет эту однотонную, однообразную, скучную лестницу. Настолько чистую, что негде даже поскользнуться. Внезапно топот прерывается, скулит собака. Через секунду матерится мужчина. Громким и сильным голосом. Я расслышал каждое слово, букву, даже уловил все тонкости интонации. Но дальше я это терпеть не захотел. Иду обратно, к квартире. У меня еще семь минут, но мои часы могут и отставать. К тому же все любят, когда я доставляю эти вещи заранее. Они думают, что этим самым я или человек, который мною руководит, выказываем свое уважение перед их персоной. Да, семь минут – отличный предупредительный знак – мы Вас уважаем, ценим и так далее. Я захожу в коридор и неожиданно попадаю в тесный круг людей. Человек 15 толпятся перед дверью в ту самую квартиру, куда мне нужно доставить вещь. Они только что нажали звонок и ждут, когда им откроют. Это чувствуется, можно это определить даже по тому, как они дышат. Меня никто не замечает. Я не удивлен, но все-таки тревожусь. Вдруг они меня заметят и резко повернут в мою сторону головы. Я окажусь виноватым, вроде как хотел затиснуться в их компанию. Надо было кашлянуть, что ли. Как раз я собрался это сделать, но дверь открылась, послышались громкие приветствия, крики, смех. Люди вокруг меня оживились, задышали полной грудью. Мой мелкий кашель бы здесь просто утонул. Люди начали заходить в квартиру и так получилось, что я зашел вместе с ними. Я не хотел, так получилось. Мне в голову пришло, что эти люди сами друг друга мало знают. Поэтому я получил улыбку от одного мужчины. Наши лица оказались рядом, когда мы развязывали шнурки. Я дела это исключительно чтобы не стоять прямо, когда все остальные нагнулись. Он очень мило улыбнулся. Красивые ровные зубы, тонкие губы, серые глаза. Потом все поднялись и ушли в какую-то комнату. И я остался один. Один в коридоре. М-да. Не было другого выхода, кроме как пойти за ними. Прямо замкнутый круг какой-то. Я появляюсь в проеме. В тот же самый момент на меня устремляются больше десятка пар глаз. У меня едва не подкосились ноги, отчего пришлось схватиться за дверной косяк, придавая себе стойкости. Получилась очень наглая поза, как будто они и должны были меня ждать. Как хорошо, что я оделся в темные тона. Какой-нибудь оранжевый вязаный свитер выдал бы меня в миг. Но я услышал: - Прошу, присаживайтесь поскорее. Я сел на предложенный мне уголок дивана. Очень удобного, если признаться. Люди вокруг оживленно разговаривали. Мне повезло, не было никаких специфичных тем, не было даже жизненных терминов биржевых маклеров. Говорили о машинах, о пробках, о жизни, о всякой ерунде, даже о погоде. Я услышал поблизости: - … было так весело, мы повалились все трое прямо на пол, эта женщина на меня, а я на какого-то пузатого типа. Ох, не повезло же ему. Я наверно попал ему локтем точно в желудок. Он бы, наверно, закрутился там от боли, если бы мы не держали его так крепко… Я принял позу заинтересованного человека, слегка наклонился к говорившему и даже склонил голову чуть набок. Но вмешиваться не стал. Это было бы просто нагло с моей стороны. Я изредка оглядываюсь по сторонам. Лица, лица, пиджаки, рубашки… Часы. Я сжимаю руки в кулаки, потому как неожиданно встречаюсь взглядом с женщиной. Она не просто осматривает всех, она остановилась именно на мне. Я такой маленький, меньше чем под холодным резким ветром, дующим прямо в лицо, проникающим под одежду, проникающим сквозь тебя. Она улыбается. А я смотрю на ее губы, которые ярко окрашены, на них настолько приятно смотреть, что я не хочу отрываться. Ведь часто в губах главное форма, часто цвет. А сейчас мне было важнее настроение этих губ. Этих губ, которые мне улыбались. Хотелось напомнить себе, что конверт лежит все еще в кармане пальто. А в другом кармане бумажка. Но я все больше думаю – хорошо, что я оделся сегодня так прилично. А еще я смотрю в ее глаза и начинаю улыбаться. Потому что чувствую себя просто необычно глупо. Я могу засмеяться, но это может просто поднять волну смеха в такой компании, а потом все опять же посмотрят на меня и молча спросят – чего-же было смешного? Я ощущаю всем телом ее взгляд, поэтому начинаю неосознанно выпрямлять спину, плечи шире и так далее. Отчего нам обоим становится еще смешнее. В конце концов я не выдерживаю, откидываюсь на спинку дивана и стараюсь успокоиться. Тяжело. Ведь все мы тут как дети, я смотрю на эти возбужденные лица, на эти эмоции, на эти мгновенные обиды, эти мгновенные радости. Я смотрю на ее волосы, а она не отрываясь смотрит на меня. Может быть, она не в первый раз здесь, может, это ей порядком надоело. У нее золотистые волосы, она их собрала наверх и сделала что-то невообразимо милое. У меня даже сердце ёкнуло. Они наверно очень красиво рассыпаются. В тот самый момент, когда я готов был уже покраснеть, что случалось со мной совсем не часто, пришло мое спасение. Хозяин квартиры громко сказал: - Долго мы будем его ждать? Все мигом затихли. Наблюдали как она достает мобильный телефон, набирает номер, ждет ответа. Я тоже смотрю, но чувствую взгляд, мягкий и не серьезный, скользящий по моему подбородку. - Ты не приедешь??? Хозяин так жестикулирует, что мне кажется, когда он прекратил разговор, мы должны были ему поаплодировать. - Он не приедет, представляете… Все начали медленно двигаться в прихожую. Обуваться и одеваться. Я проскользнул первым и быстро накинул на себя плащ, сунул ноги в ботинки и вышел за дверь. В коридоре завязал шнурки. Я думал, что делать дальше. Внезапно, в голову пришла идея. Я открыл дверь, вновь зашел в прихожую и незаметно положил письмо на столик. Оно больше не давило мне на душу. Я выходил, и в голове моей вертелась идея убежать отсюда, пока вся афера не провалилась. Закрывая дверь, почувствовал, что кто-то мешает мне это сделать. Я увидел выглядывающие из-за двери чьи-то хрупкие ногти, накрашенные ярко-красным лаком. Я отпустил дверь, и она начала отворяться. Цок каблука о пол коридора. Второй. Она вышла прямо за мной. Закрыла дверь. Я на самом деле считаю, что мы большие дети. Но даже дети неловко себя чувствуют в таких ситуациях. Но если вообще не прибегать к теории, так я был просто в растерянности. Упасть на колени? Поцеловать руку? Убежать, прыгая через ступени на лестнице? Нет. Все абсолютно глупо. Я абсолютно глуп. Она сделала еще один шаг-цок: - Привет… Улыбка. - А ты теперь с нами всегда будешь ходить? Еще улыбка, по этой я понял, что по крайней мере она не против того, что я вот так к ним примкнул. Все таки я был поражен тем, как она легко начала со мной беседу. Какой же я нерешительный. Уж кто-то здесь большое дитя – это я. - Да, мне у вас очень понравилось. Я попытался пошутить. Не дождался ее улыбки, так как что-то начал открывать дверь. Она мигом заставила взять себя под руку. Таки образом мы встретили всю компанию вдвоем. Но нас практически не заметили. Разгорелся спор о члене компании, который не приехал и заставил их ждать в этой неуютной квартире. Поехали на шести лифтах. В один из них забились – я, эта женщина и двое угрюмых ребят. Они были в очках и разыгрывали перед нами маленькую трагикомедию. Воротили нос друг от друга так, что в конце концов едва не вжались в противоположные стенки. Опять же, эти тихие лифты. Вышли на улицу, все тот же ветер, все тот же холод. Ко всему этому неожиданно добавился голод. Мы незаметно отстали от всей группы. Добираться, насколько я понял, собирались пешком. Но возник вопрос – куда. - Извини, пожалуйста, а куда они идут? - Мы идем к Лидии Владимировне. У нее свой ресторан. Мне это абсолютно ничего не объяснило. Хотелось подальше от этой толпы. Нужно было домой. И поесть. - Извините меня пожалуйста, мне, пожалуй, нужно идти домой. Поэтому я пойду, хорошо? Я попытался отделиться от этой красотки и пойти куда-нибудь в другую сторону, дабы побыстрей добраться до метро. Но она неожиданно сильно держалась за мою руку. Я с удивлением посмотрел на нее. Она улыбнулась мне и доверительным тоном сказала: - Кстати, меня зовут Марина. Очень сложно сказать, что я должен думать в этой ситуации. Сами понимаете, я себя считаю вроде нормальным человеком, поэтому вырывать свою руку из объятий пусть и незнакомой, но красивой женщины и убежать, сверкая пятками, куда подальше я считаю не очень вменяемым поступком. Осознав это я уронил сердце в пятки. Потом долго пытался его подобрать, в то время как меня уже вели к какой-то женщине. В какой-то ресторан. - Очень приятно, Марина. Я почти дрожал, но дрожь затихала где-то внутри, отражаясь только на том, что я боялся говорить громко. Голос мог сорваться на писк. - А меня зовут Виктор. - Очень хорошо, Виктор. Я не мог с ней согласиться, с Мариной, мне так хотелось есть, что на глаза начали наворачиваться слезы, чувствовалась такая легкость, что я побоялся улететь. Очень кстати пришлась ее рука, прочно удерживающая меня на поверхности. Но чем это обернется? Хочется знать. Рядом все так же цокает она, высокая. Как и все – в черном пальто, с поясом, охватывающим ее талию. Можно было бы сказать, что это выглядит очень симпатично. Но не хотелось опускаться до банальностей. Она, наверняка, сама это знала. Весь ее вид показывал мне, что она знала очень много, а уж про себя, наверное, все. Становилось все интереснее, как много она смогла узнать обо мне за эти несколько минут. Как всегда разговор не завязался. С моей стороны. Зато она неожиданно начала: - Какая скука… При этих словах ее зеленые глаза блеснули в лучах солнца. Придется сказать, но это было заходящее солнце. Она моргнула. Я обомлел. Она, что очень удачно, этого не заметила. - … ненавижу эти бессмысленные сборища, эти глупые однообразные разговоры… Я старался следить за дорогой под ногами, но все мое внимания захватила ее мимика, ее выражение моментной ненависти, затем прощения, затем спокойствия. - …это бахвальство и заискивающие взгляды. Мне грустно, мне жаль их. - Но все же Вы с ними ходите, Вы и сейчас с ними. Идете в этот ресторан… Я предполагал, что она сейчас начнет рассказывать, что же на самом деле меня там ждет, но нет. - Хватит уже с тебя этих «Вы». Мне самой все это так противно. Представляете, они сами меня практически не замечают. Теперь и ты с нами – с людьми в костюмах и пальто. Людьми с постоянной улыбкой. С кредитными картами. Смешно… Она сказала «смешно», но, по ее словам, смешно не было совсем. Неужели она одинока. Я не верю. Я попробовал еще раз вглядеться в черты ее лица, разобраться, что она ощущает. Что у нее за душой. Не много ли я захотел? Наверно, много. Это все больше и больше перестает быть похожим на игру одного актера перед самим собой, этот наш разговор. А я привык к обратному. Она все чаще пытается поймать мой взгляд. Но дело в том, что я ощущаю себя таким потерянным. Мне кажется, что если бы она и поймала его – не нашла бы ничего, кроме смуты моей души. Как она мне самому надоела. Эта смута. Мне захотелось что-нибудь сказать, чтобы хотя бы в нашем разговоре она не была одинока. Хотя, с чего я взял, что она одинока? - Мне кажется, что не такие уж они и плохи люди. Мне ваше собрание показалось интересным. По сравнению… - А чем ты занимался до этого? До того, как пришел к нам? - Я гулял. Гулял по городу, сидел на скамейке, сидел на ступенях лестницы в том доме. - В такую погоду… Действительно, лучше уж посидеть на чьем-нибудь диване. Я промолчал. - Ты мне показался таким смешным там. Просто так. А теперь вижу, что на самом деле все не так просто. Тебя, может, что-то тревожит. Я глубоко вздохнул. - Я сам не знаю, что меня тревожит. - Это все осень. С этими словами она проскользнула в открытую стеклянную дверь. Я вновь вздохнул и поспешил за ней. Сдал верхнюю одежду в гардероб и спустился по длинной лестнице в зал. Передо мной, ниже по лестнице виднелись ее невообразимо красивые волосы. Зал был круглой формы. В точном порядке стояли столики для двух человек каждый. В середине же зала выделялся большой круглый стол. Все садились за него. Но Марина увлекла меня за один из маленьких столиков. На нас оглянулась пара человек из компании, но они лишь улыбнулись. Мне неизвестно, что на самом деле означает подобная улыбка. Как бы не хотелось, чтобы она выражала некое сожаление или являлось на самом деле ухмылкой. Мне стало немножко нервно. За столом появилась дама лет пятидесяти (я плохо разбираюсь в возрасте) и начала руководить обществом. Она, мне кажется, и была той самой хозяйкой ресторана. По моему, этот факт вовсе не обязательно должен влечь за собой присутствие такого выреза. Может, это ее дело. Но меня отвлекли от этих мыслей: - У тебя, наверно, и денег нет с собой, да? Как ни стыдно было это говорить: - Да, практически нет. - Хоть ты и альфонс, но придется тебя угостить, а то ты такой бледный. Она была права, будь я свободен, давно бы уже уплетал сухой нарезной батон где-нибудь посередине зала станции Таганская. Когда к нам пришел официант, она очень долго что-то ему объясняла. В результате на столе появилось множество блюд, с виду очень аппетитных. А главное, среди тарелок ловко уместилась бутылочка красного вина. Наполнили бокалы. Чтож, подумал я, это, конечно не самый лучший вариант – пить на голодный желудок, но нельзя показать себя невежливым. Особенно, когда угощают. Мы молча чокнулись бокалами, и через секунды вино уже теплилось в моем желудке… Я старался есть аккуратно, но быстро, потому как был крайне голоден. Женщина все просила разлить вино по бокалам, что делалось официантом в тот же момент. В итоге первая бутылка была пуста. Появилась вторая, я поймал еще одну улыбку с соседнего большого стола, Марина отпустила официанта после того, как он один раз наполнил наши бокалы. Мне стыдно признаться, но мои глаза к этому моменту, однозначно, блестели. Даже мой немузыкальный слух ласкал мягкий джаз, который сопровождал нас с того момента, как мы здесь появились. Нет, мне кажется, все-таки вечер получился неожиданно приятным. - Спасибо за такое теплое знакомство, Марина. - Ну что ты, представь себе, мне наконец удалось получить хоть какое-то общение в этом сером кругу лиц. Мне стало неловко, мы едва ли обмолвились парой фраз, да и то на самые общие темы. Неужели ей так не хватает разговоров с людьми? Мне все не верится. Она удаляется, и лишь после того, как она встала, я понимаю, что она пьяна. Не совсем, но могу догадаться, что она уже готова говорить на любые темы. С другой стороны, я не сильно превосхожу ее в ясности ума. Пока ее нет я слежу за большим столом. Там уже много раскрасневшихся лиц. Все те же разговоры. Громкие, веселые, все более свободные. Еще парочка веселых взглядов. Кто-то неожиданно говорит мне, перегнувшись через спинку стула: - Может, присоединитесь к нам? - Нет, спасибо. Получилось немного грубо и невежливо. Но просто мне больше нечего было ответить. Вернулась она. И потянула меня за руку, заставляя встать. Потом властно повела за собой. Мы прошли несколько коридоров, открыли несколько дверей и оказались перед лифтом. Опять тихий лифт. Она немножко слышно дышала, я едва не почувствовал ее дыхание на своей шее, так как она изучала мое лицо, прислонившись к стенке. Я же стоял к ней боком, отважно смотря на числа, показывающие, какой этаж мы проезжаем. Не решился посмотреть на нее. Не знаю, почему. Мы вышли на четвертом. Еще несколько коридоров, просто удивительно, какое это большое здание. Мы выходим на огромную открытую площадку. Это невероятно. Открывается такой вид, что я открыл широко глаза. Над нами было темное осеннее небо, внизу яркая, кричащая красными огнями машин дорога, а впереди – крыши низких домов, метрах в ста от нас взгляд упирается в стеклянную поверхность высокого здания, скорее всего, делового центра. Марина, не обращая на все это внимания, проходит прямо к поручням. Я немного отстал, но догоняю ее. По-прежнему воет осенний, холодный ветер. Он заставляет меня поежиться. Потом я посмотрел на нее. Ей, видимо, был безразличен этот холод. Мне не думается, что это платье действительно ее грело. Я встал к ней лицом, чтобы заслонить ветер. Предлагать ей свой свитер показалось мне неуместным, она бы в миг отказалось от этой услуги. Из сумки были извлечены пачка сигарет и зажигалка. - Ты не куришь? - Курю. Можно попросить у тебя… Она даже не дослушав вручает мне тонкую длинную сигарету. Зажигалка долго не хочет вырвать из себя пламя под этим ужасным ветром. В конце концов, я беру ее из очаровательных рук, в результате через десять секунд мы затягиваемся. Она смотрит вперед, мне кажется, так далеко, что даже деловой центр не мешает ей разглядеть линию горизонта. Мы молчим до того момента, когда это становится слишком утомительным. - Я очень удивлен тем, как ты повела себя при нашей встрече. Зачем я тебе понадобился? - Ты действительно хочешь это знать? - Мне это интересно… - Ты мне не нужен. Мне никто и ничто не нужен. Её слова немного заглушает ветер, но ее холодный безжизненный тон меня поражает, его ничто не может скрыть. Она долго смотрит на меня. Я стараюсь выдержать этот взгляд зеленых глаз. Она отворачивается, кладет локти на периллы. Опускает голову. Видно, как в ее глазах отражается свет проезжающих внизу машин. Как хорошо, что их шум тоже сбивает ветер. Марина стоит так двадцать секунд, затем зажимает глаза, почти отпрыгивает от перилл, вскидывает голову. В тот же момент по-настоящему сильный порыв ветер, будто сопереживая ей, обрушивается на нас, взрывает ее сложную прическу. В воздухе что-то блестит лишь мгновение, наверное, шпилька или две. Её волосы разливаются по плечам, сначала располагаясь на них как вздумается. Но следующий же порыв ветра аккуратно раскладывает их. - Ой… С этими словами она поворачивается ко мне. - Как же я глупо поступила, всю прическу испортила, да? Она и так еле держалась. - Нет. Я немного опешил. - Тебе так очень идет. При произношении пытаюсь вложить в слова самое искренне чувство восхищения. - Спасибо. Она сделала шаг ко мне. - Ты совсем ничего мне не говоришь… - Я не знаю, что можно тебе сказать. Я потерялся. Все мысли размыты. - Что же с тобой такое случилось? Тон ее голоса становится немного веселым. - Я даже еще не определился, что на самом деле со мной. Просто мне сложно об этом думать. - А чем ты занимаешься? - Я сейчас никем не работаю. Почти. Иногда развожу посылки. Курьер. - Забавно. Так вот как ты туда попал. Она улыбнулась. - Это так смешно. Но ты ведь не жалеешь, что все так сложилось? Она сделала шаг ко мне. - Нет. Я сказал это как можно тверже. - Представляешь…они меня почти не замечают, а мне так одиноко. Все так серо вокруг. Я прихожу домой и не знаю, что делать. Чем занять себя. Все силы как будто вязнут в этой работе. И так каждый день, каждый день… Ее руки опускаются низ. Она делает еще один неуверенный шаг и теперь смотрит на меня снизу вверх. Ее глаза предстают перед моим взором во всей красе. Никаких эпитетов в голове. Никаких сравнений. Это просто красивые зеленые глаза, в которых светится душа. Это меня греет. - Как хорошо, что ты мне подвернулся… Ты хотя бы не говоришь все эти банальности, чтобы как-то испортить мой монолог. - Мне кажется, что это вовсе не означает, что я умный и хороший. Просто я не знаю, что тебе сказать, что тебя интересует. Она улыбнулась. - Меня интересую только я. Я. Моя персона. Не ты же. Она хохотнула, увидев как я на нее смотрю. - Да и тебя тоже, я думаю, интересуешь только ты сам. Ты, ты, ты… Ах. Скажи мне, что я не права. Солги мне. Сейчас я понимаю, насколько она пьяна. Это придает мне уверенности. - Ты мне не просто интересна, ты заняла все мое сердце… Я произношу это медленно, в конце даже сам чуть не смеюсь над своими словами. Она неожиданно падает мне на грудь, кладет руки на плечи и вжимается в меня. - Ты такой хороший лгун… Ты сам признаешь, что лжешь. Секунду она молчит, а потом начинает всхлипывать. Я держусь ровно, жду молча все три минуты. Решаюсь погладить ее волосы. Но когда эта идея приходит мне в голову, она уже отошла от меня, достает салфетки из сумочки. Шутя говорит: - Какая чудесная луна. Не вижу никакой луны. Очень темно. Я вновь смотрю на нее. Она стоит передо мной, в трех шагах от меня. Волосы немного растрепаны, но она как раз их поправляет. За ней стоит черный силуэт. Он к ней приближается сзади. Я задерживаю дыхание. Но тот, кто скрывается за этим силуэтом, замечает, что я его раскрыл. Силуэт метается вправо, потом наталкивается на дверь и направляется назад, вскакивает на периллы и спрыгивает вниз. Я резко перевешиваюсь через периллы и пытаюсь рассмотреть, куда падает силуэт. Но его там нет. Марина встревожено берет меня за руку. - Что там? - Ничего. - Пойдем отсюда. Я и не заметил, что она замерзла. Какой же я эгоист. Следил только за своими переживаниями. Мы вернулись в зал. В лифте Марина дрожала, но я понимал, что не имею права ее обнять. На самом деле мы вовсе не близки. Мы абсолютно чужие друг другу. В зале играет Вивальди. Теперь я точно знаю, что это не живая музыка. Скрипки и виолончели подают голос из маленьких колонок, подвешенных близко к потолку. Как это грустно. Мы садимся за столик и тянем время. Складываем салфетки, перекладываем вилки с места на место, смотрим по сторонам. Потом время кончается, и вся компания собирается на улицу. На улице марина целует меня в щеку и садится в такси. Уезжает, одна. Я словно выброшен. Некоторые мужчины в пальто подают мне руки и я их слабо пожимаю. Потом я сворачиваю в переулок, подальше от этого ресторана. Позади меня остается большой, будто стеклянный деловой центр. Я иду в направлении метро, так мне кажется. Холодно, руки мерзнут, и я сую их в карманы пальто. Там я нащупал бумажку с адресом. Ту самую. Я вытащил ее, смял и бросил на асфальт. Я очень быстро наткнулся на станцию метро, что немного меня огорчило, потому как я надеялся еще немного побродить на холоде, предаваясь самобичеванию. Но я все же спустился вниз и сел в поезд. Сделав несколько длинных пересадок я в конец растерял остатки настроения. Серее серой тучи я сел на свою ветку. Ехать нужно было до конечной. К счастью, было достаточно поздно, так что мне не пришлось толкаться целые полчаса. Я, конечно, не сел, но все-таки встал свободно, облокотившись на двери вагона. Это дало мне возможность размышлять. Но было ли о чем? Надо было сначала придумать то, о чем потом можно было размышлять. В голове пусто. Я сам едва не засыпаю от своих угрюмых мыслей. Потому что все предельно ясно. Этот вечер с Мариной, то, как он начался, то, чем он закончился. Все так логично. Все понятно. Мы едем не в туннеле, а под небом. Теперь я знаю, что на улице идет дождь. И это тоже не самая радостная весть. Я стою и стою… Подъезжаем к конечной. Несколько людей стоят ко мне лицом и смотрят недовольно. Выход с этой стороны. они думают, что я не знаю, будто я мешаю им пройти. Хотя поезду ехать еще секунд двадцать. Вижу, что дождь еще сильнее. Он не проливной, но может искупать такого человека как я в минуту. Открываются двери, я разворачиваюсь и буквально выпрыгиваю из вагона, чтобы меня ненароком не снесли и не затоптали. Только спустившись по лестнице и пройда по темному переходу понимаю, что уже довольно поздно. Приходится стоять в очереди на автобус. Унылый зеленый зверь тащится через мост, поворачивает то налево, то направо и выбрасывает меня на холодную улицу. Здесь тоже пусто. Люди разбредаются по домам каждый к своему. Ветер почти утих, но дождь льет непрестанно. С удовольствием открываю дверь подъезда и ныряю внутрь. Тишь. Звеню ключами. Скрипит лифт. Через секунды я дома. Замок закрыт, вещи брошены на кресло. Чай с бутербродами выпит. Либо я никак не могу согреться, либо в квартире действительно холодно. Разбираю кровать, если вдруг мне захочется спать. Но пока не хочется. Поэтому я включаю компьютер. Открываю файл, и передо мной выползает белый лист. На нем должны появиться буквы. Которые я должен написать сам. Ведь у меня достаточно времени, чтобы что-нибудь написать. Но в итоге, я сдаюсь, минуту посмотрев на этот лист. Закрываю его, выключаю компьютер и ложусь спать. Не спится. Как и каждую ночь. Открываю окно, потому что мне кажется, что душно и вновь ложусь под теплое одеяло. Теперь я знаю, что лишь в некоторых квартирах горит свет. Все уже спят. Либо мучаются также как и я. В итоге я засыпаю просто от безысходности. Потому, что делать больше нечего. Да и голова постепенно становится тяжелой от вина. Посплю. Мне снился сон. Можно даже сказать сны. Несколько, бессвязные. Помню лишь, как мне приснилось, что я сильно сжимаю зубы, настолько сильно, что они у меня крошатся. Что ни говори, но я даже во сне люблю свои зубы. Потому проснулся я немного расстроенным. Пришлось некоторое время потратить на проверку, все ли с ними в порядке. Проснулся я рано, а это значило, что я продлил свой длинный день невообразимой скуки. После ванной я выпил чашечку кофе (что было совсем не обязательно, вполне возможно, мне удалось бы заснуть еще утром и не просыпаться до следующего дня), съел свои ежедневные бутерброды и снова сел за компьютер. Я открыл всё так же чистую, пугающую страницу. Что же написать. Могу быть уверенным, многие писатели сталкивались с этой проблемой. Нет, не все, но многие. Но они все-таки что-то написали в итоге, а у меня всего лишь несколько более-менее убедительных фраз на бумаге. Этого не достаточно, чтобы иметь право встать на полку рядом с кем-нибудь. Мне тут же начала вырисовываться картина, как я в буквальном смысле стою на огромной пыльной полке, справа от меня стоит любимый мною Миллер, здоровый, на этот раз веселый, а рядом, слева, наверно, Сартр. Я его представляю более смутно, но знаю, что его взгляд уже говорит за него, что от него можно ждать. Я понимаю, что мне не о чем с ними говорить, потому прерываю подобные размышления. Сегодня у меня абсолютно свободный день. Единственное «но», к шкафу, стоящему рядом с компьютером прилеплена записка – встреча в 17:00. Это значит, что сегодня мне лучше съездить и повидать старых «друзей». Это обычные люди, каждый со своими уклонами и недосыпами, просто они вдруг все вместе и каждый по отдельности решили заниматься литературой. И я, как ни крути, вместе с ними. Не знаю, связано ли это как-то с повышающимся уровнем радиации в городах, но что-то определенно знаковое в этом есть. Когда люди собираются без причины и говорят о чепухе, считая, что занимаются литературой, это наталкивает меня о плоте Медузы и чем-то еще. Но я не могу не поехать. Во-первых, это куда более приятное времяпрепровождение, чем затворничество. Во-вторых, я уже согласился приехать, две недели назад. Ну, и ,в-третьих… Мне стыдно об этом говорить, но некоторые из них кое-чего добились на поприще писательства. Не чего-то грандиозного, но так, «средненького». Кого-то печатали, кого-то даже читали. Кто-то числится в профсоюзе. В общем, у них есть знакомые среди издателей, а мне взбрело в голову, видимо, из большого самолюбия, что я смогу что-нибудь написать. Хотя что-нибудь. Да, с этой мыслью я вновь уставился в белый экран. Как это ни смешно звучит, но для начала надо придумать название. Столько книг уже написано, столько слов русского языка стоит в их названиях. Думается плохо. Я считаю, что уж если начну что-нибудь писать, то точно что-нибудь глобальное, охватывающее все, абсолютно все, что меня окружает. Глупая идея, да? Может моя проблема в том, что меня ничто и не окружает. Ничего значимого. Мелочи, быт. Мне хочется закурить, но я знаю, что бросил. Все же у меня где-то в тумбочке лежит пачка сигарет, там их штук десять. Я встаю и достаю эту пачку. Вытаскиваю сигарету. Засовываю в рот. Я знаю, что у меня нет зажигалки. Можно, конечно, прикурить от электроплиты, но оно того не стоит. От чего еще можно прикурить? Не приходит в голову ни одну умная мысль. Разве что выбежать на улицу в одних брюках и попросить первого попавшегося прохожего. Нет. Сигарета все еще у меня во рту, и тут я погружаюсь в воспоминания о вчерашнем вечере. Такая вот цепочка – сигарета – сигарета. И вот я уже на той площадке, сжимаюсь под порывами ветра и смотрю на какую-то женщину. У меня такая плохая память на имена… Да и не только на имена. Говорят, что писатели должны иметь хорошую память, чтобы впитывать в себя весь сок окружающего мира. Другие говорят, что плохая память позволяет каждый раз взглянуть на проблему по-новому, и в этом есть свои плюсы. Все же я больше согласен с первыми, потому можно предположить, что моя преграда – плохая память. Может, пойти на курсы? К черту. Я откидываюсь на спинку стула и полностью отдаюсь воспоминаниям. Проигрываю в голове диалоги. Эти глупые диалоги, и мне приходят в голову очень умные ответы, шутки, на каждую тему нашего разговора. Я такой смешной. Я улыбаюсь этой мысли и возвращаюсь в действительность. И пишу. Я пишу название. Четырнадцатый шрифт, жирный, посередине. «Даже». Придется уже что-нибудь написать. Я чувствую себя как корабль без руля. Столько всего предстоит. Но все это загораживает мысль о той женщине. Теперь я вспомнил – Марина. Да, именно так. Ни номера телефона, ни фамилии. Никаких концов. А жаль… Мне как раз в голову забрела шальная мысль с ней встретиться. Но нет, так нет. Я смотрю на монитор. Вновь. Но теперь там не белый лист, и даже не белый лист с названием. Там черным черно. Неужели сломался. Я как-то автоматически, не думая, стукаю по боку монитора, и он загорается. Если он сломается, это будет большая потеря. Я итак еле проживаю на эту мелочь с работы курьером. Но даже эта мелочь непостоянна. Вот сегодня, к примеру, ничего нет. Значит, нет никаких денег. В общем, поломка монитора – не самая приятная возможная новость. Особенно, после того, как я написал название. Как хорошо с теми «друзьями»-«писателями». Уж что-что, а о таких вещах, как работа, зарплата, деньги они не говорят. Это у них, так сказать, профессиональный «отход» от жизни в мир иллюзий. Чаще всего наигранный, ибо, как я думаю, каждый второй из них думает перед сном о выполнении бизнес-плана, а не о новом, свежем сравнении смысла жизни с циклом рождение-смерть колонии лягушек. Признаюсь, мне самому интересно, как так получилось, что я бросил нормальную работу, и, имея высшее образование, подрабатываю курьером. Возможно, нужно об этом спросить автора, но я не буду делать этого здесь. Все, я признаюсь, я больше не могу. Я просидел час и несколько минут перед компьютером и так ничего и не сделал. Выключу я его. Но сначала посмотрю картины Дали в электронном варианте. Вроде бы никто не говорил, что писателю воровать идеи у художника – большой грех. Да и не так уж это и распространенно, я думаю. Просмотрев штук десять, я выключил компьютер и оказался в полной пустоте. Просмотр дал отрицательный эффект. Я совсем пал духом, мне никогда такого не высказать в словах, такого, что он высказал цветом и линиями. Но ничего, сказал я себе, взбодрись. Я вспомнил идею одного «друга», работающего под псевдонимом «Солдатт». Он говорил, что нет ничего лучше для творчества, чем менять позы, в которых ты пишешь. Ведь в писательстве, как и в любом деле, однообразие убивает творческий потенциал. Да, я его послушал и еще неделю назад купил большой лист формата А1. Сейчас я его аккуратно развернул на полу, пришлось немного подвинуть столик. Зато теперь мне открыт такой простор. Я беру тушь (есть у меня такая, даже не засохшая), немного развожу ее, беру заточенный карандаш, ложусь на пол, на белый лист. Что хочешь, то и делай. Пиши сколько хочешь. Я прямо растерялся, это неплохая идея. Я беру карандаш, макаю его заостренный конец в тушь и неаккуратными кляксами начинаю выводить слово «Даже». Сначала я пишу маленькое даже в самом углу листа, но потом думаю, раз уж я волен делать все, что хочу, то можно и побезумствовать. Я рисую огромное «даже» по центру листа придуманным шрифтом, получается немного неразборчиво, но я уже увлечен, весел. Я все макаю и макаю карандаш в тушь и пишу всякий бред, какой приходит в голову… Все руки в черном. Я так и оставляю банку с карандашом лежать на листе, а лист на полу. Потому что мне пора ехать. Отмываю руки от гуаши. Одеваю футболку и свитер, куртку (одевать пальто сегодня ни к чему). И снова паровозы, колеса, дороги… То есть, и снова холод, маршрутка, метро. На земле местами лежит снег, выпавший ночью. Холодно, но пока не до дрожи. В итоге я стою перед большим серым домом, как всегда – 16 этажей. Ну… раз уж я сюда уже пришел… Домофон, звонок в квартиру открывают. Хохот и сигаретный дым. С меня стягивают куртку, снимаю ботинки сам, и усаживают на кресло. Продолжается оживленная беседа, я не сразу понимаю о чем. Оказывается, Николая Сергеевич расхваливает себя, как он пишет еженедельно пятьдесят страниц, и как у него все складно получается. Очевидно, я ничего не пропустил. Наливают, выпиваем. Хочется покурить. Сидя в этом тумане, я уже «выкурил» сигареты две. Но ничего, я держусь. Вечер проходит как обычно. Скучно. Все рассказывают, чем отличились за последнее время. Кто-то принес стихи и зачитал, никого не предупредив. Кто-то размахивал толстой кипой листов. Дошла очередь до меня: - Ну как ты, продвигаешься? - Да, понемногу. Сосед слева прыснул. Некоторые многозначительно переглянулись. На столе еды больше не было, лишь что-то размазано по тарелкам. Я выпил еще. Пьем дешевое вино, хорошо, что не водку. Мне кажется, что это настоящий тупик, эти наши сборища. Я выпиваю еще и наблюдаю, как тот самый Солдатт, по чьей идее я сегодня писал тушью, что-то громко кричит, будто пытаясь донести свою идею до всех в комнате, брызжет слюной. Его глаза пытаются каждого пригвоздить к стенке, но у него ничего не получается. Опять кто-то многозначительно переглядывается. - Вы не понимаете! Вся эта чушь, вся эта мелочь, что вы здесь строчите, она же никому не нужна! - То есть ты хочешь сказать, что твои произведения кем-то востребованы? Трое-четверо улыбаются. Все мы знаем, что у него ничего не берут, кроме статей в мелкие журналы. Говорят, им не нужен текст без сюжета. - Вы не понимаете! Может, вы скажите, дл чего вы пишете эту чушь, что вы считаете произведениями? - Для читателей, естественно. Сказал один из присутствующих. - Вот именно. А нужно писать для себя. Для собственного удовольствия. Раздается смех. - Так чего ради вообще писать? Зачем ты пишешь, мог бы сидеть дома и размышлять обо всем, чем хочешь, и ручку не надо поднимать. - Но я хочу поделиться… - К черту. Это же никому не нужно. Даже я твою чушь не читаю. - И не надо! Солдатт зажег сигарету и откинулся на спинку дивана, развалившись так, чтобы показать, будто его все это не волнует. Но потому, как глубоко он затягивался, было понятно, как его затронул этот разговор. Больше мы ничего от него не услышали. Да и от меня. Я хотел было сказать ему, что идея смены позы – очень продуктивная, но потом отказался от этой мысли. Ему, наверно, было это неважно. Я полностью расстроился и выпил еще. Мне кажется это глупым сейчас, но я был безумно рад, когда мы приняли решение разойтись и закончить вечер. В голове крутились розовые слоны. Будь у меня хоть клочок бумаги… - Дружище, не одолжишь несколько листочков. Кто-то вновь переглянулся, мне вручили тетрадку 12 листов в клетку и выперли за дверь. По пути к метро я щелкал автоматической ручкой в кармане. В метро сел в первом вагоне и строчил, не оглядываясь. В листах было сделано несколько дырок, несколько синих полос на брюках, благо, на черном синее не заметно. Потом пересел на электричку. Нетрезвые личности, крики в тамбуре. Какой-то бред. А я тут сижу, пишу на полях, пишу всякую чушь, надо будет все это переписать. Я на своей платформе. Электричка уходит вдаль. Никого и тихо. Я поднимаюсь, сотрясая воздух гулкими шагами по бетонной лестнице. В свете фонарей падает крупный снег. Хочется петь, но я не умею. Ха. Даже ни капли. Вот хоть чуть-чуть голоса… Я бы уже давно выл, но ничего не получится. Довольно поздно автобусы от платформы уже не ходят. Не то, чтобы было очень далеко идти, просто немного замерзли ноги. Просто хочется быть дома немного быстрее. Как будто я теряю что-то, какие-то самые драгоценные мгновения. Я иду и рисую в воображении встречу с Мариной. А, может, и не с ней. Мне кажется, что я полон любви. Наверно, так и есть. Но это ведь абсолютно глупо, влюбиться в женщину, которую едва знаешь, да, к тому же, не имея ни ее номера телефона, ни представления, где она живет… Как сложно понять, подарила встреча твоей душе любовь или только возможность любить возродила. Этот вопрос мучает меня нежными пытками до самой двери в квартиру. Район спит, на улице такая тишина, что даже хочется дышать тише и тише. Чтобы не разбудить нечаянно тысячи машин, ревущих моторами, людей, самолеты. Руки от холода дрожат, и сложно попасть в замок ключом. Что-то меня тревожит, но я ссылаю это на возвышенные чувства, на желание танцевать и петь… В квартире так темно, что мне не по себе. Уже так поздно. Я включаю свет в прихожей. Тень постепенно, неестественно медленно отплывает от лампочки и удаляется куда-то в угол единственной комнаты. Я разуваюсь, бросаю верхнюю одежду на кресло. Умываюсь горячей водой, но меня это совсем не греет. Такое ощущение, что я промерз насквозь. На часах третий час. Завтра у меня работа. Что-то куда-то доставить. Придется встать рано. Я захожу в комнату и включаю свет. Невольно произношу несколько неприличных слов. На полу по-прежнему лежит лист бумаги, но тушь растеклась по нему, баночка лежит на боку. Я не заметил, как это случилось, как мне кажется, я еще не заходил сюда. Тушь растеклась так сильно, что большая часть моих надписей покрыта черным цветом. - Как будто кто-то специально размазал! В сердцах говорю я. Эх. Я аккуратно обхожу лист и раскладываю постель. Раздевшись, ложусь под одеяло. Но не могу уснуть. Меня чуть ли не бьет дрожь. Никаких шансов расслабиться. Приходится встать. Я беру настольную лампу и иду на кухню. Уже подходя к столу, я понимаю что оставил за собой чудесный черный цвет, наступив на тушь. Я ее даже не почувствовал, так замерзли ноги. Надо было выпить чаю. Я поставил лампу и вставляю штекер в розетку. Лампа не включается. Только этого мне не хватало. Я щелкаю выключателем, но ничего не происходит. Наконец, я замечаю, что электронный циферблат будильника тоже не работает а это значит, что в квартире нет электричества. Я просто взбешен. Мне так холодно, а чтобы хотя бы включить выключить предохранитель, нужно выйти в коридор. Внезапно открывается окно. Холодный ветер словно вылизывает большим языком стенки комнат, меня, все, что попадается. Лист на полу загибается. Я начинаю дрожать. Нужно закрыть окно, иначе получу как минимум простуду. Холодный паркет под ногами скрипит, когда я вновь захожу в свою комнату, надо как-то обойти лист. А он дрожит, дергается под порывами нежданного гостя, словно живой. Перепрыгнув через белого плоского монстра, я подхожу к окну. Непонятно, как оно открылось. Ручка повернута, но я вроде закрывал окно и очень плотно. Закрыв его я оказался в мнимой тишине. Свистит стеклопакет, дует из мелких щелей. А в остальном тихо. Лист лежит спокойно. Я вновь хочу на кухню, горячий чай мне просто необходим, не охота умереть от недостатка тепла. При первом же шаге к листу он начинает шипеть. На черной поверхности едва засохшей туши возникают мелкие круги. Круги постепенно увеличиваются, достигнув высоты моего роста, но опираясь все еще на пятно туши на листе. Я в ужасе. Нет, не так. Я в ужасе!!! Этого не может быть. Мне, наверно, просто кажется, ведь невозможно рассмотреть что-либо черное в такую ночь. Может, просто забыть про это, это наверно, темный дверной проем в коридор так проецируется в мое воображение. Я делаю шаг в сторону, собираясь обойти черное пятно, но оно тоже делает шаг в сторону, наклоняется в мою сторону. Все, это уже слишком, что ни говори, но я в безвыходном положении. Позади лишь окно. Я еще не готов прыгать. Прыгну, когда что-нибудь напишу, произведения самоубийц ценятся, обычно, раза в полтора больше чем обычных писак. А сейчас – какой толк. Я просто замер, не двигаясь, почти не дыша. Черная масса делается чуть ниже, потому что ее нижняя часть растекается шире и переползает на стены. Сейчас все стены в комнате покрыты черным. Я чувствую себя падающим в пустоту, бесконечность. Пленка на стенах вздымается, словно напрягаясь, пытаясь что-то родить из себя. Звук, словно гудит что-то старое, словно где-то далеко взмывает в высь баллистическая ракета… Пленка рвется. Звук заглушенный бьющегося стекла, так мне показалось. Черные капли забрызгивают всю комнату, мое лицо, меня. Я оттираю глаза. На стенах золотым светятся миллионы букв, так их много, что нельзя не смотреть на них. Меня бьет сильная, частая дрожь. Поздно думать о чае. О тепле. Я чувствую, что должно прийти успокоение, этот золотой цвет букв должен меня согреть. Но всхлипывает черная громада, вновь растекается и поглощает буквы, заливает их черным цветом. Я потерян, я в отчаянии. Тень растет вновь, а потом начинает двигаться ко мне. Я вжимаюсь в подоконник, хватаюсь за него руками со всей силы, отчего хрустят пальцы. Ко мне из темноты вытягивается подобие черных, смоляных губ, я кричу. Срываясь с места, решившись пробежать это насквозь, прыгаю в темень… Просыпаюсь на кровати, мокрый от пота, аж страшно вставать, боюсь простудиться еще больше. Болит голова. Я все-таки решаюсь и отбрасываю одеяло. Холодно, не хватает только, чтобы пар от дыхания был виден. На полу лист, весь в туши. От него на кухню идут черные следы. Ванная, кухня… Сижу и пью кофе, я не проспал, наоборот, еще полно времени. Запиваю кофеем парацетамол и, параллельно, бутерброды с майонезом. После заправляю постель, сворачиваю бесполезный теперь лист А1, на нем даже противно писать будет. Возможно, в скором времени куплю другой. Оттираю тушь, но до конца это не получается, впиталась в паркет. Это был очень глупый и опрометчивый поступок, так загадить пол. Сажусь на кресло поверх набросанных вещей, можно немного отдохнуть. Все это, все происходящее за последние дни так далеко от моего представления спокойной жизни. Я думал, что так и буду торчать в четырех стенах, пытаясь чем-то разродиться. А тут столько помех, так ничего и не написано… Стоп, действительно, ничего? Я вспоминаю ту тетрадку в клетку, мой горячий бред, сопровождавший, наверно, повышенную температуру. Я начинаю в спешке искать свои записки. Под кроватью, на компьютерном столе, на подоконнике, на кухне, везде. Нашел в кармане куртки. Смятую, грязную. Открываю. Большая часть страниц запачкана тушью, словно кто-то ее судорожно перелистывал. Я сверяю размер пальцев с одним из четких отпечатков. Нет, это был не я. Пальцы этого кого-то очень тонкие, намного тоньше моих. Нет времени ломать голову, пора бы и выезжать уже. Если я не доставлю очередную посылку сегодня, то меня просто забудут, да и деньги мне нужны как воздух и вода. Зачем? Не знаю. Не есть же собак, копающихся в мусорном контейнере, и гнилые листья деревьев леса неподалеку. Наскоро одеваюсь. Уже в пальто ищу по ящикам тумбы, пытаясь раскопать чистую тетрадку. Она мне очень нужна. Нахожу, сую в карман, на ее место кладу исписанную. Захлопываю дверь и закрываю на два замка, на всякий случай. Закрыл ли я окна? Ладно, будем надеяться, закрыл. Прыгаю в автобус и еду к платформе электрички. Непотушенные вибрации автобуса взбивают мои мысли в пенку. Потом меня вместе с ними вбивают в электричку и выносят на следующей остановке. Бег в метро и я вновь в гуще событий. Бьют по рукам, топчут ноги, кричат, смотрят с ненавистью. Все как обычно. Но как тут попишешь? Даже встать некуда, чтоб не задевать никого. Нервно щелкаю автоматической ручкой в кармане пальто. Рррррр… Выхожу из метро и бегу по скользкой слякоти, сегодня вроде бы не холодно. Захожу в офис. Смеряют меня сердитым взглядом. Я пришел на час раньше. Это меня расстроило. А еще меня расстроило то, что на меня смотрят так, будто я опоздал на час. Списки… Списки… Списки, номера, фамилии, адрес точный, телефона номер, все точно. Маленький листо чек с цифрами, с ним я спускаюсь в подвал, на этот раз мне выдают коробку. С ней, конечно, не так удобно, как с конвертом, но намного веселей. Я новь выброшен на улицу, как всегда. Словно тряпичная кукла, меня пообнимали и помяли там, выбросили в окно, подняли в другом месте… Чувствуешь себя личностью, думаешь о смысле жизни, воспитываешь индивидуальность, проявляешь себя в творчестве? Вопросы к самому себе. И ответы – да! Я очень сложная, многослойная, духовная тряпичная кукла. Ехать недалеко. Я сажусь в троллейбус и действительно сажусь. Да. пишется, такой бред. «Достань мне лунный камень, сто преград преодолев». Если вы хотите знать мое мнение, то я считаю, что писать в троллейбусе – кощунство. Лучше в трамвае, электричке, метро. Может, это все из-за резины? Она просто затирает мысли. Получается чистой воды поле риса без вкуса без запаха. И ты будто бродишь по нему (а рис уже проваренный) и утопаешь. К черту, отвлекусь ненамного. За пластмассовым окном проплывает пейзаж. Именно «проплывает», потому как водитель никуда не спешит, идет, наверно, с опережением графика. Да и я не особо спешу. Прохожие, грустные, веселые. Улыбаюсь парам… Где-то я уже это слышал. Красивые женщины, девушки. Вспоминаю Марину. А не была ли она тоже плодом моего распухшего и истощенного воображения? Не знаю. Она на мне не расписалась, не оставила царапин на спине, да и следов помады тоже не оставила. Где доказательства? А нету. Но она была так реальна. И нереально красива. Все может быть, может, я ее увижу сейчас, и закричу. А может, не увижу никогда. Как то не хочется говорить – ну и чтож… Все, моя остановка. Через минуту я уже хожу по двору дома адресата. Здесь играют дети, мне немного грустно. Я не только работаю на какой-то временной работе, не только трачу свое драгоценное время зря, я к тому же безумно одинок. Ведь я ни с кем постоянно не общаюсь. Все друзья пропали, все чем-то заняты. Бизнес-планы, идеи, реклама. Все это их кружит, вертит. А я все здесь. Я будто падаю медленно. Дрожит не мир от моих слов, а я от мира. Да, все потеряно, но не забыто. И про любовь мне слов множество сказать охота, или все сказаны? Не знаю. Кто-то откроет новый лист в подобной сложной теме, а я передохну. Буду строчить свой бред на листочке в клеточку. Есть одна тетрадка. Будет и вторая. Открою ли я дверь туда, где еще не был? Или последним войду в переполненную комнату? Пока я мучился дурацкими вопросами, дети исчезли, и я остался один. Сижу на лавке, ящик рядом. Моя взгляд бродит по окнам, ищу счастливого получателя сей деревянной красоты. Но в каждом окне темно. Не удивительно, ведь еще день. Многие на работе, а кто-то, может, еще спит. Я глажу коробку, вздыхаю. Полтора часа пустого и бессмысленного сиденья. Что делать? Некуда идти. Мимо проносится собака. Потому другая, потом целая стая. Они плотным ручьем бегут, огибая с двух сторон лавку, на которой я сижу. Я даже слегка приподнимаю ноги, чтобы, ненароком, не укусили. Они все бегут и бегут. Не кончаясь. Я испуган. Поток начинается где-то в углу двора. Собаки едва не сливаются в рыже-серо-черную нить, которая взяла меня в петлю. Я вижу пожилую женщину, вернее сказать, бабушку, идущую вне потока, метрах в шести от меня и лавки. - Помогите! Помогите! Я кричу пока еще не уверено, потому что вполне может быть, что все это мне кажется. Но когда одна собака ударилась головой об мой ботинок, да так, что едва не свернула мне ногу, я забеспокоился. Поднялся на лавку и замахал руками, крича что есть мочи: - Помогите мне!!! Позовите кого-нибудь!!! Бабушка не обратила на меня никакого внимания и исчезла в тени арки. Я встряхнулся. Все еще сижу на лавке, все спокойно. Детей нет, но и собак тоже. Я смотрю на часы. Это невозможно! Осталось все шесть минут. Я срываюсь с места, хватаю коробку и бегу к нужному подъезду. После того как я доставил ценнейший груз, и руки мой стали свободны, стало намного легче. Спускаюсь в лифте. Все стенки исписаны. Мат. нецензурщина. Всё так знакомо. Слово из трех букв. Я прикасаюсь к надписи. На секунду мне кажется, что надпись рельефна. Внезапно голову, весь мозг пронзает боль, и я едва не падаю. Удается удержаться, уперев обе руки в стенки лифта. В глазах темно. Темнота большим необъятным пятном пляшет на полу лифта. На первом этаже едва не падаю. Сажусь на ступени маленькой лестницы. Пытаюсь отдышаться. Все словно плывет. Я понимаю, что сейчас просто необходимо добраться до постели и отоспаться хорошенько. Встаю и иду. Так тяжело добираюсь до метро, что сил остается только на то, чтобы в полутрансе сидеть сначала в вагоне поезда, потом в автобусе, а потом уже лежать на холодной кровати одетым. Пропади все пропадом. У меня и лекарств-то никаких нет. Все это может плохо кончиться. Еле-еле кое-как переодеваюсь, швыряя одежду на кресло. Разогреваю чай и жадно им давлюсь, попутно глотая бутерброды со сливочным маслом. Через некоторое время я под одеялом, завернулся в клубок. И, как ни странно, не могу заснуть. Совсем. Я вырываю листочек и начинаю писать… В голове – Марина, женщины, алкоголь, Солдатт и черные тени. Сами понимаете, что при таких условиях на бумаге ничего дельного не появится. Поэтому я решил нарисовать именно женщину. Не Марину, а свой идеал. Как я его представляю. Вернее сказать, её. Ну все, мне смешно, теперь ничего не получится. Наверно, это температура, смеюсь без причины. И засыпаю беспокойным сном, попутно вспоминая всевозможные смешные случаи из моей жизни. Просыпаюсь вновь в поту. Будит телефон, противно дребезжа. Холодно, но приходится вставать. - Алло, кто это? - Эт я… Я сразу же узнал его голос, поверьте мне. Кажется, это кто-то из нашего кружка литераторов. - … Звоню по поводу трагедии. Солдатт бросился под поезд… - Правда? Как бы так сделать, чтобы в моем тоне не было насмешки. - Да. Вот я и звоню тебе… - А что от меня нужно? - Мы собираем деньги на похороны, предлагаю тебе сделать то же самое… - Простите, но у меня совсем нет денег. - Ясно. Тогда до свидания. - До свидания. Я бросаю трубку и вновь ныряю под одеяло. Немного прохладно. Мне уже легче. Осталась только боль в горле. Если посмотреть на всё это со стороны, на то, чем я занимался последние дни, становится смешно. Да, очень. Но вот хотелось бы прочитать, что я настрочил за все это время. Одна тетрадка, первая, в тумбе. Вторая, наверно, в пальто. Я все-таки встаю и одеваюсь. Иду в коридор, на ощупь – тетрадь в кармане. Достаю. Открываю. - Но она же чистая! Случайно произношу вслух. Я был абсолютно уверен, что я исписал страниц пять. Куда все подевалось? Я бегу к тумбе, раскрываю верхний ящик. Тетрадка лежит там, среди всяких бумажек, карандашей, ручек, кистей и просто грязи. Но тетрадка такая чистая, немятая. Я с дрожью в голосе произношу: - Ннне… Ннне может бббыть! Она действительно чистая, как новая. Я в упадке сил сажусь на стул перед компьютером. Это что-то невообразимое. Мне в голову приходит мысль, я иду проверить дверь. Но она закрыта на замок, не взломана, не поцарапана. В отчаянии начинаю рвать листы чистой тетради. Что происходит? На полу возле кровати валяется кусочек бумаги в клетку. Я схватываю его и впиваюсь глазами в бессмысленный рисунок. Какое-то подобие человека, кривые линии, детское исполнение. Но на обратной стороне! Там последние написанные мною слова. Целое предложение. Я уверен. Где все остальное? Мне это однозначно не показалось, все мои старания. Я смотрю за окно, пытаясь усмотреть ответы на все вопросы в сером холодном небе. Мои глаза останавливаются на ручке, открывающей окно. Она повернута. Кто-то открывал окно! Это может значить только одно… Я открываю настежь окно и вижу следующую картину – на сером асфальте крутятся белые листы, постепенно разлетаясь все дальше и дальше друг от друга. Неумолимый, неостановимый танец. Отчаяние. Мне даже в голову не приходит сбежать по лестнице вниз и собрать те листки, которые угодили в лужи. Это потеря, которую не восполнишь. Там была не конкретика, там возникала сама идея, на этих листках… Я едва не рыдаю, так хочется оплакать погибшее дитя. Опустив голову, с трудом заставляя себя, иду умываюсь и завтракаю. Аж кусок в горло не лезет. Мне нужно на свежий воздух. Необходимо выйти из этого тесного коробка. Одеваюсь, набрасываю на плечи пальто и выхожу. Оставляю дверь открытой.Мои руки в карманах, смотрю себе под ноги. Прохожу под своими окнами. Листки здесь. Наклоняюсь к одной из луж. На дне белое тело. Я всматриваюсь. Листы оторваны ровненько, будто по линейке. Я опускаю палец в воду, холодно. Достаю лист и он едва не расползается на кусочки. Буквы не разобрать, однозначно. Опускаю его обратно. Поднимаюсь, вода капает с пальцев на асфальт. Я отхожу немного подальше и смотрю на свое окно с улицы. Там такая темень. Не видно ничего. Я разозлен! Погода просто отличная для поздней осени. Тепло, сухо, снег весь растаял, лишь местами остались лужи. Захожу на аллею. Лавки, лавки, лавки. Нет, для начала стоит зайти в магазин и купить крепких сигарет. Потом уже сажусь на одну из лавок с такой неудобной спинкой, что лучше бы из (спинок) вообще не было. Солнце греет тело, солнце не греет сердце. В голове все перемешано. Я не мог сделать такого даже в самом суровом бреду. Я не лунатик. Сигареты, дым проникает в кровь, горло неприятно першит. Все кажется немного яснее, но только кажется. Ничто не могло и не должно было так резко нарушать мою мирную серую жизнь. Внезапно мне в голову приходит мысль. Это, возможно, как-то связано с тем, что я начал писать. А начал я на листе А1, как мне посоветовал Солдатт. А теперь он мертв. Наверняка, это как-то связано. Не хочется поддаваться мистике, но определенная связь существует. Надо связаться как-нибудь с литтоварищами. Через Интернет! Один из них постоянно сидит в Интернете, переписка с ним даст какие-нибудь результаты. Домой идти совсем не охота. Поэтому я направляюсь в компьютерный клуб, плачу за час и усаживаюсь за компьютер. На меня с усмешкой смотрят несколько мальчишек. Неужели я так респектабельно выгляжу в своем пальто? Некоторое время уходит на то, чтобы вспомнить его ник, но через пять минут он уже отвечает на мой привет. - Привет! Давно не виделись. - Ты все в Интернете сидишь, да? - Как всегда. А для тебя вот это не особенно типично. - Да, у меня к тебе есть вопросы… - Валяй. - Что там случилось с Солдаттом? - Он умер, выбросился из окна. Так жаль. - А что-нибудь странное было? - Там? Вроде бы ничего… Ты решил поиграть в детектива? - А где он живет, ты не знаешь? - Знаю, сейчас там некоторые из литкружка. - Давай адрес. - … - Спасибо. До встречи. - Только не страдай ерундой, а то вдруг, заподозрят тебя в чем-нибудь… - Хорошо. - Он, кстати, предсмертную записку даже оставил. - Ок, счастливо. - Счастливо. Я вырезал всякие улыбочки и непонятные выражения. Предсмертная записка меня мало интересовала. Я поспешил было на место жительства Солдатта, но сначала решил досидеть свой час. Зашел на несколько интересных сайтов. Потом мне стало кое-что интересно. Я ввел в поиске псевдоним мертвого знакомого. Зашел на литературный сайт, где можно было прочитать некоторые его записи. Меня, естественно, не впечатлило. Издатели были правы, исключительные мысли, иногда, красивые, но чаще просто слишком сложные. Открывая последнее добавленное произведение, я посмотрел на мальчика справа от меня. Он был весь в поту, играл во что-то напряженное. Либо он настолько был увлечен, либо у него была температура, и он имел все шансы заработать осложнения гриппа. Вернувшись снова к словам на экране, я едва не спрыгнул со стула. На экране было множество открытых черных окон, которые все появлялись и появлялись, закрывая постепенно, квадрат за квадратом окно с произведением. Я успокоился, понимая, что это лишь неполадки с компьютером. Спросил у мальчика: - Что это такое? Он, не удивляясь, с минуту смотрел на экран, а потом сказал: - Наверно, вирус какой-нибудь или ошибка. Иди, скажи администратору. Я встал и пошел на выход, по пути пожаловавшись мужчине в очках у выхода на поломку. Мне снова нужно было к метро, снова час, убитый на автобусе и в душном вагоне. Выхожу где-то рядом с парком. В нос бьет ярый запах осени, теплое солнце ласкает, словно только собирается устроить лето, но, видимо, обманывает меня или само себе льстит. Осень. Я чувствую, что здоров. Так быстро… Если бы не дела, я бы пошел в парк и гулял бы там среди падающих листьев и обнаженных деревьев. Я бы, возможно, где-нибудь прилег на высыхающей траве или просто стал бы напевать хорошие песенки себе под нос. А как, наверно, пишется при такой погоде! Мне совсем в другую сторону от парка и заходить в темный сырой и серый домик с множеством угрюмых балконов, на которые, как мне кажется, никто не выходит. В подъезде так темно, что я едва не падаю, споткнувшись о что-то, лежавшее прямо за дверью. Такие допотопные лифты, что на них безопасней не ездить, безопасней ходить. Тем более на третий этаж. Стоп. Он живет на третьем этаже? И разбился на смерть? Вот не повезло. Наверно, головой вниз прыгал. Лучше об этом никого не спрашивать, да это меня и не волнует. Из-за чего, почему он пошел на этот шаг – намного более важные вещи меня интересуют. Я захожу в квартиру, дверь открыта. В квартире темно, кроме одной комнаты из трех. Именно в той комнате и сидят уже знакомые мне люди. Накурено как всегда. Я захожу, жму все по очереди руку. Их рукопожатия блеклые, слабые. Их очень раздосадовало то, что я не собираюсь давать деньги на похороны. Да и смерть любого мало-мальски близкого человека оставляет отнюдь не сладкий осадок. Я сажусь и закуриваю сигарету: - Ты снова куришь? - Да, представь себе. На этом минидиалог заворачивается в трубочку. По комнате бродит щуплая грустная женщина. Она настолько грустна, что сгорбилась чуть ли не до половины своего обычного роста. Или так просто кажется. Она разбирает вещи, что-то перекладывает с места на место. Они жили здесь вдвоем. Сложно понять, она была ему сестрой или кем-то еще. В любом случае она его любила, это видно по тому, как нежно она прикасается к его вещам, как боится что-то передвинуть, лишить задуманной гармоничности созданный жалким писателем мир. Черт возьми, как это все паршиво, мы сидим и курим, а она едва не умирает с горя. Я встаю и подхожу к ней сзади, собираясь предложить свою помощь. А она как раз собиралась сделать шаг назад, чтобы обойти поставленный в углу комнаты стул цвета темно-коричневого дерева. Избегая столкновения, я взял ее за плечи сзади. Она дернулась и, резко обернувшись, едва не раскрошила меня своим взглядом. Кто-то из сидевших еле слышно засмеялся, отчего ее лицо еще больше побледнело. Она не сгорбилась, понял я, она и была такой маленькой. Меня ввела в заблуждение рубашка большого для нее размера, заправленная в длинную юбку. - Извиняюсь. Она лишь хмыкнула в ответ и собралась отвернуться, но я сказал: - Может, Вам чем-нибудь помочь? - Нет. Она ответила холодно, будто засыпала ведром холодного сухого льда. Я все же взял инициативу в свои руки и начал копаться в одном, самом заваленном углу. Она сказала: - Если найдете какие-нибудь ценные вещи, кладите тут. Она указала на прикроватную тумбу, на которой уже валялось несколько блестящих побрякушек и пара банкнот. Где я пытался разобраться, было очень пыльно, я вытащил несколько толстенных книг по философии и религии, огромный набор карандашей, перетянутый толстой черной резинкой. Так же мне удалось выловить десяток, если не больше, железных шариков, очень сложно сказать, откуда он их взял. А все остальное было… Бумага, разная, чистая, исписанная, смятая, порванная, сожженная, большие толстые записные книги, исписанные на полях справочники, тонкие и толстые исписанные ученические тетради. Все это я разложил на аккуратные стопки и кучки. Через несколько минут литтоварищи исчезли, оставив после себя фразы – «какая жалость», «соболезную» и «мы еще зайдем, завтра». Вдоволь начихавшись, я расчистил угол. И наткнулся на то, что искал. Это были большие, толстые листы А1, приставленные аккуратно к стене. Вы не поверите, но именно такой высоты была куча сора в углу. Я решил просмотреть их. Тем более женщина так увлеклась уборкой в другом углу, что ни на что не обращала внимания. Я присел на корточки. Первые два листа оказались белыми, чистыми. Ну, а все остальные. На пяти листах было что-то написано мелким подчерком. В этом, наверно, мог разобраться только сам автор. Потом было два листа с каким-то непонятными картинами, исполненными акварелью. А после… Это было два листа с огромными черными кляксами, имеющими форму, близкую к кругу. Меня словно сунули сонного в холодный душ. Совпадения ни к месту. Это закономерность. Кляксы сделаны тушью. Но что это получается за мистика, тогда? Черная тушь, убивающая писателей? Бред. Я бросаю убирать угол. Спрашиваю у женщины: - Извините, говорят, он оставил предсмертную записку. - Да, так и есть. - Ее забрали на расследование? - Нет. Она им была неинтересна. Они решили, что факт самоубийства очевиден. - Они так решили, прочитав эту записку? - Да. - А можно на нее взглянуть? - Да. Она указала на одну из полок большого черного шкафа. Я аккуратно взял оттуда два листка клетчатой бумаги, скрепленных степлером. Так вот как выглядят предсмертные записки. Я сел за стол и, рассматривая каждую букву, внимательно прочитал написанное на листах. Через пять минут я встал из-за стола очень недовольным. Это не было предсмертной запиской. Это вообще никакая не записка. Это небольшая миниатюра в стиле Солдатта, не больше. Несколько слов о том, что писатель должен умереть, о сложностях жизни и тому подобном. Во многих его вещах проскальзывают подобные мысли. Никакой связи с самоубийством. Я в думе обругал наших милиционеров, засунул листки в карман брюк. Потом подошел к окну. Из него – отличный вид на асфальт. Уже чистый. Я повернулся к женщине: - А кем Вы ему приходитесь? - Я его видела всего лишь два раза. Мы – просто знакомые. Но он оформил на меня кое-какие документы, и так получилось, что все это богатство – мое. Она врала, и это было видно. Ее большие голубые глаза говорили, что они не были просто знакомыми. - А что Вы собираетесь делать с его записями? Выкинуть? - Нет, что Вы. У него было немного денег, я перешлю их его матери, живущей в деревне. Я и забыл, что квартиру он снимал, а это значит, что на самом деле этой женщине ничего толком-то и не досталось. Да и нужно ли ей это было? Сомневаюсь. Ее лицо, ее здоровые распущенные волнистые волосы показывали, что она достаточно обеспечена и ни в чем не нуждается, а бледноту лица можно отнести к внутреннему страху. Она узнала про смерть любимого. Ладно, пусть не любимого, пусть «знакомого», и расстроилась. Понятно. По пути домой я горько жалею, что не взял с собой бумаги, было бы на чем пописать. А пока приходится в уме начинать с чистого листа, ведь абсолютно все было потеряно. Но своей, конечной станции я вышел и заскочил в книжный магазин, где в отделе канцелярии купил один лист А1, свернул его в трубочку и довольный поехал домой на любимом автобусе с номером красного цвета. Дома я разделся и сел на кухне, попивая чай с вареньем, убивая время до темноты. Убитое время отомстило темной пасмурной ночью. Впервые вижу такие следы наступающей зимы – метель. Воет ужасно, стеклопакеты словно множество свистящих мышей. Настало время. Я разворачиваю лист на полу, на том же месте. Достаю тушь. Развожу ее. Для тонности беру заточенный карандаш и ложусь на пол. Вырисовываю слово «мило» и начинаю импровизацию. Пишу без разбора все слова, какие приходят в голову, буквы, цифры, просто значки всякие. Рисую мелочи, вроде слонов и телефонных аппаратов. Меня это так увлекло, что я смог остановиться только в три часа ночи. Спать хотелось так, что лень было даже вставать и ложиться в кровать. Но я себя заставил, заснул спокойно, как ребенок. Утром проснулся. Все спокойно. Эта идея с листом – тупик. Я остался совсем без мыслей и догадок, кто уничтожил мое творение. Мне кажется, оно было бы достойно небольшого томика, если развить все те идеи. Они пропали, их словно поглотила бездна... Достать бы эту бездну и вытряхнуть все обратно. Я встаю и твердо решаю, мне нужно увидеть Марину. Ту самую. Для этого нужно вспомнить адрес. Адрес того дома, где живет тот мужчина, которому я доставлял конверт. Я беру бумажку и записываю что-то похожее, потом подправляю несколько раз. Да, это именно тот адрес. Наспех собираюсь и выхожу, оставляя дверь открытой. Автобус-метро-автобус-метро-автобус… Остановись. Когда ты последний раз смотретл за полетом птицы? Это не мои мысли, украл у кого-то. Но все равно смотрю за стаей голубей, которые в беспорядочном порядке рассекают пласты воздуха над моей головой. А в ней снуют мысли о том, что пролетающие над головой птицы могут сделать гадость, от небольшого до просто огромного размера. Но, видимо, в нашей стране птицы более интеллигентны. И слава Богу. Так о чем это я? Я ведь давно уже на нужной мне улице, перед нужным мне домом. У меня сразу потеют руки от мысли, что меня могут не пустить. Что я тогда буду делать? Жить дальше, спокойно и тихо? Нет, я так не смогу. А потому нужно собрать всю волю в кулак и убедить одним только своим видом охранника в том, что у меня при себе что-то важное. Что я должен доставить просто срочно. Итак, я направляюсь к двери, по пути меня останавливает охранник. - Куда направляемся? - Мне нужно доставить конверт в квартиру номер №№№. - Кому? - $$$$$$$. - Вы можете оставить его мне, я передам его через служащих. На этом этапе разговора главное – не проколоться на пустом месте. - Нет, это очень важно. И очень срочно. Добавил я для убеждения размеренным тоном. - Чтож, проходите. - Спасибо. Я попадаю в лифт и едва не падаю на пол. Едва не обломилась последняя соломка, которая вела меня к разъяснению всего происходящего. Мне вдруг показалось, что я в лифте не один. Я так дернулся, что задребезжала дверь лифта. Оказывается, всего лишь повесили зеркала. Дребезг словно эхом проносится в моем мозгу. И все это в таком тихом, бесшумном лифте. Мой этаж, я выхожу неуверенным шагом. Вот здесь стояла похитительница. Именно так я ее теперь смело называю. «Похитительница». Похитила мое спокойствие, мои произведения, практически, отобрала детей. Никакая речь не приходит в голову, когда я нажимаю на звонок. Придется импровизировать. Главное, не суетиться и не лепетать, словно я пытаюсь продать клей-момент. - Здравствуйте. Так мне говорит человек, смело открывший дверь незнакомому человеку. Я его так смутно помню, весь тот день так удачно превратился в видение и дымку, так я ловок от него избавился. Но пришлось ухватить за хвост чудовище, которое разбило мою жизнь вдребезги. Да, я немного категоричен. Оставило на ней царапины и трещины. Но что мне делать с такой жизнью? Как наслаждаться ее благами, когда переживаешь, что она может рассыпаться в руках? Похоже, я сам сюда пришел за клеем-моментом. - Здравствуйте. Вы меня наверно не помните… Так я начал свою речь. Говорил быстро, как мог, дабы успеть, пока он не закрыл дверь. Ни разу не сбился, не запнулся, будто судьба мне дала только один шанс, чтобы спасти себя. К моему удивлению, мужчина спокойно стоял в двери и внимательно меня слушал, иногда покачивая головой, будто подтверждая мои слова. Он лишь слегка улыбнулся, когда я говорил о своих ведениях и тому подобном. К сожалению, когда я рассказал все это, тут же подумал, что и не стоило так выкладываться. Оставалось только разъяснить ему, какой сорт чая я пил все эти дни и пил ли вообще. Я закончил, будто камень свалился с плеч. - Вы меня так заинтересовали. Право, это так забавно. Могли бы просто сказать, что влюбились в эту особу, и Вам необходимо ее повидать. Так было бы намного реалистичней. Но и Ваша история очень занимательна. Он был в мятых брюках и небрежно заправленной белой рубашке. Я его, возможно, отвлек от чего-то более стоящего. - Я постараюсь Вам помочь. Правда, внутрь впустить я Вас не могу, у меня там гости. - Как Вы можете мне помочь? Понимаете, мне бы хоть адрес или телефон, или Фамилию. - Не беспокойтесь, она работает в моей компании. У меня есть досье. Если она была в той компании, то можно и не сомневаться, что я ее найду. Секундочку… Он прикрыл дверь, а я облокотился на стену, свесив голову. Он мог и не найти ничего. И я останусь с носом. Но раз он сказал, что найдет, значит должен. Нежданно-негаданно несколько секунд превратились для меня в часы. Постукиваю головой об стену. Когда же, когда же?!? Он выходит, улыбается. Все хорошо. - Вот, пожалуйста, адрес и телефон. Зовут ее Марина. Если Вам это так нужно. Только не говорите ей, что это я Вам сообщил, хорошо? - Хорошо, конечно. - Отлично. Удачи Вам в Ваших поисках. - Спасибо, до свидания. В моих руках клочок бумаги в клетку, на котором спешно был начеркан адрес и номер телефона. Как я берег этот клочок. Мне казалось, что он – мой ключ если не к вечной жизни, то к вечным вопросам – точно. Сориентировался, какая станция метро мне нужна. Я уже под землей, и сердце колоти так, что не слышно даже поезда. Этот дом намного поскромнее, никакой охраны. У меня мандраж. Я так бежал сюда, что по-настоящему устал. Нужно отдышаться. Что я скажу, что буду делать? Зачем я ее вообще разыскал? Может быть, она сама ничего не знает? Товарищ судьба будто стоит рядом со мной, взирает на этот пятиэтажный домик безжизненным взглядом и говорит: - И что же ты тут собираешься сделать? Удивить меня. В ее кажущихся руках кажущиеся вороньи перья, и она одно за одним ломает их, бросая на асфальт под ногами. Я вновь сажусь на скамью. Меня и дом отделяет песчаный пустырь. Он так хорошо виден отсюда. О чем же здесь думать? О чем размышлять? Мне действительно нужно туда пойти, а иначе я потерян. Это такое страшное ощущение, когда осознаешь, что вот-вот потеряешь одного из самых значимых людей в своей жизни – себя. Так и хочется схватить себя за плечо или за руку. Сижу и думаю, темнеет. Окна дома становятся просто черными пятнами. Никто не спешит зажигать внутри свет. Наверно, никто еще не вернулся с работы. Когда же придет время решиться? Я сделаю первый шаг, наконец, или не сделаю?!? Внезапно на мое плечо ложится чья-то маленькая ручка. Тепло растекается по коже. - Что ты здесь делаешь? Я в замешательстве. Я в панике. Но голос ее звучит так добро, нежно. Неужели, она сама этого ждала? - Я просто сижу… - Так получилось, что с работы домой иду именно этим путем. А ты здесь… - Это получилось совершенно случайно… Попытался перебить ее я. Но мы больше не можем сказать ни слова. Я все еще не решаюсь оглянуться, посмотреть на нее. Слов нет. На глаза наплывает тьма, в этой тьме мелькают ее золотистые волосы, а потом она меня целует, что в миг превращается в полет наших душ по неизведанному небу. Я чувствую такое волнение, что не смог бы произнести в этот момент ничего, даже если бы очень сильно захотел. Это плач от счастья без слез… Все окна в том доме горят ярким светом, она тянет меня за руку и ведет к себе, но вскоре я беру ее под руку, и мы, безгранично счастливые, обходим песчаный пустырь и заходим в светлый подъезд. - И как же ты меня нашел?.. Две зимы, два лета. Я сижу за столиком, раннее утро. Пью кофе, читаю газету. Не могу встать так рано и собираться впопыхах. Это для меня несвойственно. Пусть только шесть часов утра, но я отлично выспался. На шоссе еще нет пробок, и я прекрасно успею на работу. Дочитаю эту вчерашнюю газету, «The Moscow Times», и спокойно поеду на работу, в другой конец Москвы. Я отрываюсь от статьи, поглядываю за окно. Еще так темно. Ищу потерянную строчку. Но не могу найти, потому что меня что-то волнует. Я опускаю газету. На стуле в другом углу кухни сидит тень. Я обомлел. Мне стало душно. Оно сбрасывает с себя тень, словно плащ. Под плащом – тот самый старичок. Он улыбается мне все такой же беззубой улыбкой. Но из его глазниц в меня воткнут взгляд ярко-зеленых глаз. Старичок словно не обращает на меня внимания некоторое время, за которое я успел покрыться холодным потом. Он будто начинает вещать: «Чтож, привет, мой друг. Давно не виделись. Я думаю, ты меня не забыл». Он так противно шамкает своим беззубым ртом. Достает что-то из кармана, это какой-то черный комочек. Начинает его подкидывать. «А ты ведь уже сжился со всем этим? Да? Как все это мило… Ты ведь меня не обманул, ты знаешь это?» Комочек в его руках превращается в золотую, блестящую в темноте монету. Она звонко взмывает вверх, искрясь, после каждого щелчка пальцем. «Ты так просто сделал свой выбор, так предсказуемо, так легко для меня». Возле стула, на котором сидит старичок, мне видятся стопки книг, толстых книг, таких родных, таких дорогих. Их освещает свечка, стоящая на вершине одной из таких стопок. «Все кончено, друг мой. Остаешься здесь навсегда». Она встает со стула, прыгучими шагами приближается к свече, наклоняется к ней и тушит одни дуновением. Я встаю из-за стола и делаю несколько шагов к нему, но вместе со светом свечи, вместе с самой свечой, вместе со всеми книгами старик растворяется в лучах света. В моих руках лишь воздух, да пыль. Мня обманули, ловко провели. Я просто уничтожен. Подхожу к окну, открываю ставни. Пятый этаж, как неудачно. В двадцати метрах передо мной расстилается песчаный пустырь… - Что с тобой, в конце-то концов? Очнись!!! Я просыпаюсь, на моем лице две ее прекрасные ладони. Она так всматривается мне в глаза, будто ищет там что-то, ответ на какие-то вопросы. По взгляду видно, что сама не проснулась до конца. Но зеленые глаза ее словно пытают меня, пытаются выбить какую-то мысль. Я ей говорю: - Ничего-ничего. Прости. Ложись спать. С этими словами я ложу руку ей на плечо и увлекаю прижаться к себе. Мы оба глубоко и часто дышим. - А что я такого делал во сне? - Да ничего. Просто мне приснился страшный сон, мне захотелось проверить, все ли с тобой в порядке. А ты так долго не просыпался… - И что же это был за сон? - Не помню. Мы немного посмеялись. Я глажу ее золотые волосы, и в голову мне пришла такая хорошая, теплая мысль. - Ты выйдешь за меня замуж? Золотая монетка падает на пол…
На клавишах давно истерлись буквы.
Специально для конкурса. - Все также бьешься? - Не мешай мне. У меня обязательно когда-нибудь получится. Я сотворю то, что должно тебя повергнуть в шок, повергнуть в шок всех, даже вон ту бездушную женщину, шагающую по этому серому скучному тротуару. Он показывает пальцем куда-то в сторону окна. Окно настолько грязное, что мне с трудом удается заметить там хотя бы силуэт женщины. - Мне иногда кажется, что ты все воспринимаешь как-то слишком серьезно… - Не мешай мне, несколько букв, и я освобожусь. - И мы пойдем, погуляем? - Возможно, погуляем. Я настолько рад, что иду на кухню и ищу что-нибудь поесть, чтобы не расплакаться от счастья. Он наконец-то выйдет со мной на улицу еще раз. И можно будет показать, что он дружит не только со своими любимыми буквами и словами, но и с живыми людьми. Попивая чай без сахара, задумываюсь, с какого момента ему взбрело в голову, что на свете есть великие писатели. Вот я, к примеру, думаю, что писатели тем и интересны, что они должны быть как минимум великими людьми, пусть хотя бы на своей улочке. А то что сейчас строчат, сидя в своих квартирах, ну, как-то это не то… Не по мне. Чай допит, пора его выводить. - Дружище, пошли. Мой голос даже мне показался слишком напыщенно-веселым. Кажется, даже стены покосились на меня за такую неожиданную звонкость, наполнившую два слова. Дружище… - А ты действительно этого хочешь? - Да, мы с тобой так давно никуда не выходили. - Ну, хорошо, хорошо, дам глазам отдохнуть. Накинув куртки, натянув ботинки, выходим на свет, на воздух. Я смотрю за его выражением лица. Оно не меняется. Не меняется. А вот теперь начинает меняться. - Так вот он какой? - Что? Мне так интересно, что же он увидел, если мы даже пяти метров не отошли от подъезда. Я несколько раз переспрашиваю: - Что? Что? Что? Я его немного разозлил этим, он хмурится, но секундой позже поворачивается лицом ко мне и говорит: - Мир, вот какой он теперь. Ох, как же я люблю этих творческих людей. Мы идем куда-то, вдоль улиц, по тому самому серому тротуару. Я все жду, жду, когда он скажет мне слова, какие-нибудь, я так хочу с ним пообщаться. И он говорит: - Друг мой, ты был прав, как же это все прекрасно. На мою душу словно оседают частицы света, в меня будто проникает вся эта свежесть, вся жизнь мира ласкает меня своим сладким, волшебным пульсом. Он говорит с придыханием, слегка прищурив глаза, а я не знаю, куда деть свои руки, так у меня разыгрались нервы. И ничего страшного в том, что на улице снег, холодная зима, а солнца почти не видно. Ноги залипают в коричневой холодной грязи, но зато… Зато свежести хватит на то, чтобы проникнуть не только в него, но и в меня, и еще на несколько сот человек хватит. Если бы не снег и ветер, мне бы не приходилось стараться, чтобы услышать каждое его слово. - Танец снежинок, волны снега, воздуха порыв, мороза власть и царство… Я оглядываюсь по сторонам, не слышит ли его еще кто-нибудь. Не каждый в наше время понимает творческих людей, и это очень печально. - Друг, так куда мы с тобой пойдем? Это я у него спросил. Чтобы удостовериться, что мы не замерзнем где-нибудь в переулке, потеряв дорогу домой. - Твоей воле раздолье, хочешь куда – веди туда. И я веду нас. Единственное место, куда я могу нас отвести – небольшой дешевый ресторан. Мы там были так давно. К тому же, там часто отдыхают наши старые друзья. Повороты, снег и ветер, бьющий в спину и в лицо, тусклые огни вывесок и фонарей. Я начинаю думать, не поздно ли мы решили совершить наше скромное путешествие. Но вот и знакомые места Бар, ресторан, забегаловка, не знаю, как это назвать, но это место, где должно быть тепло, где можно хоть на несколько секунд забыть про мороз, холод. Друг все молчит, видимо у него немного замерзли губы и нос, поэтому он часто достает и пользуется своим черного цвета платком. Зайдя внутрь, мы словно таем. Я словно таю, спутник мой сохраняет серьезность лица, лишь изредка прерывая свои какие-то размышления, чтобы достать платок. Сев за столик, я начинаю просматривать меню, изредка поглядывая на друга. Он сосредоточенно молчит и иногда поднимает взгляд к потолку, видимо, разглядывая лампочки. Я спрашиваю: - Будешь что-нибудь? Может, пиво? - Нет, я не пью. И не курю. Ты же помнишь. - Тогда я возьму тебе молочный коктейль. - Как хочешь. Когда официантка приносит поднос с напитками, я, сделав несколько глоток из огромной кружки пива, закуриваю сигарету и начинаю рассматривать его. он все сидит, погрузившись в собственные мысли, на молочном коктейле медленно оседает пенка. - Ну, как? - Что «как»? - Я думаю, это прогулка пойдет тебе на пользу. - Согласен с тобой, свежий воздух и физические упражнения порождают основу для глубокого сна, который восстанавливает усталое сознание. Взбодрившись, он рвется на новое, ищет непонятое… И позволяет ПИСАТЬ. Он произносит слово «писать» так громко, что на нас оглядываются сразу несколько человек, сидящих вместе с нами в этом месте для подогрева душ. На их лицах удивление. Боже мой, лишь бы никто ничего не сказал… Я замечаю знакомые лица за соседними столиками, это наши бывшие друзья. А вон там вдали – еще одни. Они сначала долго рассматривают моего друга, а потом смотрят на меня. И кивают. Один кивок, два кивка, три… Я не зря его вывел, я им доказал, что могу обходиться с творческими людьми. Чтобы не показать, что я что либо заметил, я берусь за кружку пива. И через пятнадцать минут она пуста. Еще одна сигарета: - Ты так молчалив сегодня. - Я набираюсь впечатлений, писатель должен быть как губка – отфильтровав глупости и серость, впитать в себя сок и похлебку, а потом выкинуть все на бумагу, в слова и буквы. - Как скажешь, не буду тебе мешать. Пятнадцать минут молчания. Люди за соседними столиками о чем-то перешептываются. Это действует на нервы. - Может быть, пора идти домой? - Да, может быть пора. По пути домой я начинаю чувствовать выпитое пиво в своем сознании. Оно его наполнило доверху, и то в свою очередь набухло как надутый шарик. Меня немного шатает. Мы идем домой. Мы приходим к дому. Грязный, вонючий подъезд, замерзшая грязь на ботинках, холод и занемевшие пальцы. Мы заходим в квартиру и раздеваемся. Нет желания кушать или что-нибудь в этом роде. Он идет к компьютеру, еще не садится, но почти кругами ходит вокруг кресла. Мой язык словно разъярен, в чем виновато проклятое пиво. - Как так? Это мой голос, теперь немного развязный, немного хриплый, он хочет выдать меня, предать и рассказать все: - Как это случилось? Как это произошло? Друг остановился посередине своей комнаты и смотрит внимательным взглядом на меня. - С какого момента? Когда и что тебя к этому толкнуло? Я начинаю двигаться к нему, ноги подгибаются, щеки горят, руки автоматически достают пачку сигарет и зажигалку, голос продолжает: - Хочу знать! Я хочу знать, почему это стало для тебя таким важным?! Почему?.. Я словно чувствую, что говорю слова не я, во рту оказывается зажженная дымящаяся сигарета. Приближаюсь к нему. Останавливаюсь в нескольких сантиметрах, наши лица так близки. Я выпускаю облако сигаретного дыма, похоже, он попадает ему в глаза, отчего он начинает моргать. - Будь оно все проклято!.. Я это кричу, всем своим хриплым прокуренным голосом разбивая тишину. Он перестает моргать и очень тихо, чувствуется, как дрожит вся его душа, спрашивает: - Что? И я бросаюсь к нему в объятия. Прижимаюсь и плачу. Плачу и сквозь слезы шепчу: - Ты теперь влюблен в свои эти произведения, в свои эти буквы, ты полностью посвятил себя этому, но забыл про меня… Мой голос срывается почти после каждого слова на какой-то невообразимо высокой ноте. И он неожиданно крепко обнимает меня, касается своей щекой моей щеки. Кажется, он тоже плачет. Громко и часто дыша, он шепчет мне на ухо: - Я люблю тебя, ты так хотел любить творческого человека, я так хотел, чтобы ты любил меня… Он всхлипывает и продолжает: - Все ради тебя, любимый, я все это пишу только ради тебя… Я начинаю целовать ему шею, щеку, так хочется поцеловать всего его. Успокоившись через несколько секунд, я вспоминаю – что в моей руке тлеет сигарета. Я поднимаю руку и затягиваюсь, положив голову на его плечо, а большой столбик пепла стряхиваю куда-то за его спиной. Пепел падает на клавиатуру со стертыми буквами, которые были обведены черным тонким маркером, вновь стерты, вновь обведены… Он начинает вздрагивать, как я понимаю, он смеется. И не может сдержаться. Все-таки взяв себя в руки он говорит мне: - Я пишу, печатаю все это ради тебя, и еще… Ради этих чертовых комментариев на Прозеру. Чтоб их всех там разорвало… Но ты ведь меня простишь. Я смеюсь вместе с ним: - Конечно, любимый, прощу…
Одиночество. Недвижимые звезды на небосклоне, смотрите с укоризной на отколовшийся кусок общества, распластавшийся на огромной яркой мишени, манящий беззащитностью. Кричит ли он «разорви меня» или «не тронь» или безмолвно шевелит губами, от вас спокойно смерть зовя? Лучи холодных божественных шаров по кругу движутся, изгибы тела лишь лаская своей гниющею иглой. И если те шары – лишь яйца ада, мишень – наш мир, лучи – слова, то ты и есть тот одинокий, жить в одиночестве пора. Взгляд отведи, не подавай ни звука, плыви в тиши среди людей. И если кто-то скажет слово «скука», то скуку кровью ты убей. Хватит стихов и рифм дешевых, мы ведь все в прозе, разве нет? Тогда долой! Все ударенья к черту! На операционный стол к нам человек пришел с комком в руках. Это была любви и счастья сухая человеческая доля, ее отнимем, выкинем, размажем о пинцеты, в марлю закатаем и в холодильник спрячем. Я ненавижу рифму, опять здесь лезет. Речь не об этом. Вместо тяжелой ноши в руки положить бутылку одиночества порой полезно. Пускай идет. И пьет. Отмоем руки от грязи, к экрану плоскому прильнем. Он там, на улице, с бутылкой, тащится, верней, крадется. Смеется, ухмыляется, дрожит. Ох, не отнял бы кто из этой пестрой каши старых друзей, старых подруг, стареющих надежд. Иди быстрей, закройся на два, нет, на три замка, прижми бутылку к сердцу ближе, залезь под одеяло, но не задохнись от расползающегося запаха отравы. Повсюду газы подозрения, как одиночеству без них? Опять на лист мой напросился мини-стих. Все, надоело, ох уж эти рамки. Об одиночестве, всех одиноких – в дамки! Нас много, одиноких – раз, два, три. Поднимешь руку, брат? Примкни к нам побыстрей. Мы одиночеством отравим суть вселенной, задавим дружбу раз и навсегда, забьем парализованные чувства, удушим мир, о грусти по ночам скуля. Но кто ты, брат? А ну-ка отойди, я ненавижу вас, людей и прочих тварей. Моя любовь к себе столь безгранична, моя к вам ненависть так сил полна как никогда, я сам и одиночество мое отчаливаем, да, на край галактик. Я буду жить там тихо, один как Бог, но Бога мы туда и не возьмем. Да на черта мне одиночество с собою, противно все, хочу один пройти отсюда и до звезд. Хочу погибнуть полностью один. Хочу быть одинок. Хочу грустить и плакать ни о чем. Хочу убить всё и убиться сам. Но эти мне противные «хочу»… Желания долой, идите прочь. Я как герой, никем не побежденный, хочу тонуть в своей душе, но не мечтами окрыленный, не сладким желанием взведенный как курок до края чувств, до пропасти миров. Хочу, нет, не хочу, я буду чист, я чист и есть, в тот миг, когда меня одиночество последним объятием одарит, я буду кем-то, кто ближе к Богу, чем сам Бог, кто выше солнца, глубже океана. Я буду вечностью, пустой и одинокой. И все пусть назовут то, что вокруг коротким словом «Я». Ну что, доволен? Ты испортил еще один мышиный труд. Ты сам же так старался показать нам, что можешь слово к слову приставлять. А тут не смог, противно все и гадко. Кто будет это все читать? Забудь про гордость и сотри весь текст. Но если я уже так одинок, и если нет ни воли, ни желанья. То кто же я? Такой весь одинокий человек. Он одинок с порога мирозданья. Тьфу, рифмы гадкие, противные вы твари. Заткните пасть! Я писать хочу. Об одиночестве. О да! Ты человек или животное? Да, да. Я тебя спрашиваю, гибкий, скользкий червь. Если зовешься человеком, то уж знай, пришла пора сгнивать, гнить в одиночестве, собрат. Будь одиноким, одиноким будь рожден. Не то, не то. ДА, сдохни в одиночестве, заройся в землю, так, как можешь, глубоко. Умри. И не смотри в глаза мне. Нет, ну что за одиночество такое?.. Когда ты думаешь, где тот человек, которого так любишь?.. Или когда вся остальная чушь всего оставшегося мира внутри тебя и заставляет в гроб лезть? Что за чушь! Нет лучше одиночества, чем добровольный акт отмщения вселенной, когда плюешь и видишь, что утоп твой друг, твой брат, твой хмурый грязный соплеменник из рода человеков. Убить их всех – не выход. Ты убей себя! Но не руками и не бритвой. Возьмись за ум, тупой ты простофиля. Убей ты шум. Чтобы молчало все, все почернело, разложилось все. Теперь вокруг отрава для тебя, ты горд и одинок. Еще раз это слово! «Одинок». Повесь быстрее на себя табличку с этим словом. И выше голову, дурак, иди сквозь стены и заборы, иди вперед, беги на солнце, может, дальше. Где смерть от одиночества? Нигде! Подарит оно вечность вам, бессмертие свое. Как отломить от каравая ломоть, так же просто тебе отдаст свои века оно. Поскольку нет муки бесконечней, чем одиночество твое. - Привет, мой дорогой, ты что тут пишешь? - Да так, записываю мысли, мама. - О чем ты думаешь? - Да не пойму. Но почему-то все стихами… - Как грустно. - Да. - Ну, не грусти. Ты выкинь иль порви листок. А как напишешь что-то лучше, то к нам иди и фильм смотри. - Спасибо, мам, за приглашенье. Но лучше тут я посижу, один. Смакуя одиночество, мать вашу.
Литература на грани реальности.
Уважаемые судьи, организаторы конкурса выбрали еще и эту тему для того, чтобы получить от нескольких десятков писателей уважаемой Прозыру их прелестные миниатюры и рассказы. Я отношу большинство своих миниатюр как раз к литературе такого типа, но конкурс есть конкурс. - Безумный Джек, дай мне спички. Огромная, тяжелая коробка со спичками с грохотом приземляется у ног в потертых ботинках коричневой кожи. - Спасибо, безумный Джек. Что-то бурлит и пузырится в том месте, где голова Джека должна располагаться. Голос, не пугаясь звуков водопроводной трубы, а именно такие звуки стала издавать голова безумного, без всякой опаски зажигает спичку и подносит ее к ватному шарику. Шарик бесшумно кричит, пожираемый огнем. Потушенная голосом спичка со щелчком ударяется о большой желтого цвета предупреждающий знак «Gas». - Будь я проклят, Джек, но он горит как маленькое солнце… Безумный Джек молчит, затихли даже бурление и пузырение. Если такое слово существует вообще. Безумный Джек покачивает своей большой лысой головой в шрамах, словно загоняя шарики-мысли в какие-то нужные лунки в своей черепной коробке. - А ты, как я посмотрю, не очень разговорчив, да? Потертые коричневые ботинки передвигаются кругами, то отставая один от другого, то останавливаясь и сливаясь в непродолжительном единении. Под ботинками хрустят потушенные спички. Голос внезапно произносит: - Безумный Джек, я давно хотел тебя спросить… Безумный Джек перекатывает ручку меж двух потных ладоней. При этом слышно шуршание и своеобразный звук – ручка в разрезе имеет форму шестиугольника. Но даже это не останавливает голос: - Я хотел тебя спросить, что бы ты написал на тему «Литература на грани реальности»? Ручка падает и закапывается в небольшую горку потушенных спичек. Джек на мгновение впадает в какое-то оцепенение, в то же мгновение голос начинает съеживаться, будто боясь пострадать при каком-то неотвратимом катаклизме, пытаясь спрятаться от беды, чумы, цунами. Глаза Джека наливаются кровью, вздуваются вены на шее, белеют костяшки рук, крепко сжатых в кулак. Вам еще не понятно? Я хотел просто сказать, что безумный Джек в ярости. И, как любой безумный в ярости, он сначала кипит как разгоряченный чайник, сначала он похож на маленькое взрывное устройство, которое что-то там щелкает само с собою. А потом бум. Или бах. Взрыв, щелчок чайника, пусть даже визг микроволновки или холодильника. Джек обезумел, он безумен! Теперь да. Он громко кричит, проклятья не крошатся с его языка, нет. Они словно вылетают из его рта огромными ядрами, шарами для боулинга, морскими буями. И направляются они куда-то ввысь, прорывая облака. Может кольнуть сердце, будто одно из ядер попало богу по мизинцу левой руки. Но он молчит, буря не спешит вернуться обратно. А безумный Джек сидит на бутерброде из двух автомобильных шин и делает дыры в естестве закатного неба. Взгляд Джека, уже успокоившегося немного Джека, скользит по спичкам, по потушенным спичкам, которые секунды назад дрожали и тряслись под мощными волнами его бешенства. Голос, как может показаться, уже свернулся в шарик и прыгает где-то вдали, в сторону солнца. Но нет, он здесь, смотрит на Джека, открыв рот от удивления. Он (голос) – не голос Джека, но уже хочет быть им. Взгляд Джека перестает бродить по спичкам и упирается в открытый рот голоса. И все становится понятно. Что может сказать безумный Джек о литературе на грани реальности? Голос, седой и старый, сидя в кресле, попивая яблочный сок и поглядывая умным взглядом на внуков, вспоминает. В его памяти есть то, что нас с Вами интересует. В его памяти есть все, что думает безумный Джек о литературе на грани реальности. Потому что он был там, он ее трогал, он ее видел. Как сложно забыть те самые, чудные моменты. Когда безумный Джек, или тогда он еще был бешеным Джеком сидел. Он сидел на кольцах Сатурна и ковырял в зубах заостренной с одного конца спичкой. Его толстый палец, если бы Вы его об этом попросили, показал бы Вам и литературу, и грань реальности. - Все там! Говорил голос бешеного Джека, тогда еще совсем молодой. Палец показывал на яркий шар солнца. И если Вы не в солнцезащитных очках – Вы ничего не поймете. Если же вы будете немного понастойчивей, Вы все-таки переспросите «Где же, где?». На что бешеный Джек обласкает Вас своим взглядом, полным серой стали, неистощимый источник которой находился где-то в области его глаз. После этого Джек встанет, продолжая ковырять спичкой в зубах. Он, наверное, на голову, а то и на две выше Вас. Уже становится страшно, да? Джек не забудет расправить плечи, отчего у Вас вполне может чаще забиться сердце, или, хотя бы, вспотеть ладони. Только потом он скажет: - Я знаю, кто Вам все скажет… На этот раз вся его рука, толстая как анаконда, укажет на голубой шарик. - На Земле полно умников, они Вам все скажут. В течение минуты Джек перекатывается с пяток на носки, размышляя, садиться ли ему опять на эти холодные кольца, или лучше постоять вместе с гостем. Если вы привели с собой знакомого или знакомую, он, конечно, не сядет. Таков уж этикет. Против этикета не решится пойти даже бешеный Джек со всеми его коробками спичек, которые он составил на другой стороне кольца. Немного поскромничав, он все-таки скажет Вам несколько слов: - А вы здесь надолго?.. Мне просто интересно, надолго ли вы здесь… Я хочу сказать, что на Земле намного интереснее и… Вообще-то я хотел Вам помочь туда побыстрее попасть. С этими словами, ничего не добавляя к сказанному, он хлопает Вас по плечу своей огромной рукой, и Вы летите куда-то очень быстро. Если с Вами был знакомый или знакомая, то сколько бы он (или она) от него не бегал(а), бешеный Джек все равно схватит гостя и закинет его куда-нибудь подальше от своих любимых колец. И Вы попадете на Землю, где множество людей сидит без дела, но может рассказать Вам обо всем. А на такую простую тему как литература за гранью реальности у них будто по маленькому томику подмышкой. Но это было очень давно, когда безумный Джек был еще и бешеным. А теперь он уже с трудом вспоминает о своих кольцах Сатурна. Сидя в центре бесконечной свалки мыслей, где-то в сердцевине солнца, он уже запутался во всей этой литературе. Он грустно посматривает на оставшиеся у него коробки со спичками, а затем начинает что-то тихо шептать. А рядом с ним сидел тогда голос. Маленький, единственный герой выдумок безумного Джека, закопанного во всей этой литературе и спичках. Голос кричал, кричал, кричал. Он не хотел быть больше голосом, героем, помешанным на сжигании комков ваты где-то в глубине солнечных недр, с потертыми ботинками из коричневой кожи. Он так кричал, что он еще слишком молодой герой, что ему нужно совершать подвиги, а не сидеть здесь. Он кричал, пока безумный Джек не отпустил его, подарив ему билетик до Земли и небольшие музыкальные способности. Больше ничего нельзя сказать о Джеке-безумце, потому что голос, естественно, к нему не заезжал в гости. А Джеку даже как-то неохота было ехать куда-либо еще. Да и придуманные им автомобильные шины были очень удобны. Подталкивали к размышлениям о литературе.
Это уже совсем не писательство. Это графомания какая-то. Остановись. Дрожащий белый лист, дрожащая рука, букв дрожание. Я вполне великолепно с этим уживаюсь. Уживаюсь с чем? С отсутствием. Чего? Перчаток. Опухшие руки, холодные руки, недвижимые пальцы. Все это, естественно, минусы. А плюсы? Можно спокойно подумать, что это всего лишь руки. Пальцы не отваливаются при – 15, кожа не слезает. Зато такое отвлечение, полный уход. Но все-таки перчатки бы мне не помешали. Нелегко быть свидетелем убийства без перчаток. Перчатки – исключительно полезная вещь, дает какое0то неуловимое ощущение безопасности. Вполне возможно это связано со снегом, он, конечно, не очень опасный, но, если подумать, нет ничего смешного в его белизне. Он белый, в большинстве своем. А я, как маленький бездарный критик, не вижу в белизне светлого, не вижу в чистоте доброты, а в блеске – спокойствия. Я вижу лишь тоненькие железные прутья. Прутья в двери. И если верить словам… Если верить словам, уважаемый ТТЛСД, то не стоило вообще всего этого начинать! Так вот, если верить словам, эта дверь вздрагивает, разрываемая 16-ью тоннами воздуха. Ну, а кому просто не понравилось рассуждения – я еду на электричке. И косо смотрю на свои ботинки. Тоже мне, ботинки… Здесь стоит упомянуть тот факт, что вокруг пахнет прожеванной свеклой, и мне непонятно, приятен ли мен запах или нет. Я не могу решиться, как дышать – ртом или носом. Не хочу себя хвалить, но я зачастую много думаю. И даже по мелочам. Это где-то там, под лобной костью (если такая имеется вообще), думает, заставляя хмуриться. Но все-таки это ботинки. Я еду и размышляю, почему кто-то сделал так-то, а самое главное – почему я делаю именно так. как – так? По утрам кладу будильник как можно дальше от постели, чтобы не удалось лениво нажать кнопочку и спать дольше. Теперь я опаздываю меньше, но опаздываю. Я теряю минуты, когда сплю на ковре. Нет сил идти до кровати, да и означало бы это полное поражения. А вот в виде протеста – спать на ковре, порой умудряясь утащить к себе одеяло…Я не знал сна слаще. Хотя теперь все мои сны будто в патоке. Или в шоколадном креме. Дать отпуск от опротивевшей реальности? Нет, меня все устраивает. Небольшая проблема с всемирной паутиной. Слово «паутина» все объясняет. Мне помогает только то, что я порой сам испытываю удовольствие, когда предоставляется случай быть в цифрах утопленником, или когда позволяют тянуть кого-нибудь в нули и единицы. - Нет, стой, прервись на секундочку. - Да? Что такое? - Представь меня, пожалуйста, читателю. -Ты считаешь, им это хоть каплю интересно? - Я считаю, что все будет поинтереснее твоей воды в уши, ТТЛСД. - А Вы меня не с кем не путаете, господин?.. - Представляй. - Дамы и господа, кто не бережет свои глаза, кто вчитывается в кириллицу, кто размышляет о вечном… Ой, последнее вырежьте, пожалуйста. Сегодня, в этот прекрасный день, точнее, в это ранее утро, столь чудесное, что, насколько можно судить, оно предвещает один из исключительно незабываемых дней в Вашей жизни, вторник, я смею представить Вам Галдака… Владелец множества орденов, носитель медали за оборону и скрытность, олигарх чувств и дразнящего сока, обличенный потоками званий, он перед Вами. Галдак. Выходит пальто с большой шляпой, в теплых ботинках. - Спасибо, ТТЛСД, продолжайте. Пальто закашливается, трясется. Грохот проносится по Вашим волосам, и про себя думаешь, не подхватить бы чего-нибудь опасного. - Я даже не знаю. Я не знаю. Я не знаю. Мне действительно… -Ну ладно, черт тебя побери… Моя очередь рассказывать, раз уж ты и вправду так изменился. «Все началось с того момента, когда я, ни о чем не подозревая, сел за стол, достал свою толстую книжечку, где намеревался запечатлеть сразу сотню страниц красивого сюжета. Я сидел перед листом, долго думал, много думал, но помимо дешевого философствования ничего не лезло в голову. А рука стеснялась это запечатлеть. К тому же меня мучила в ту секунду проблема, мне очень хотелось зубочистку, но я не пользовался зубочистками. Все сводилось к тому, что я сидел и глупо смотрел на лист. Тут и появился он. Как оказалось, несколько минут он стоял сзади и смотрел на то место, где должны были появиться записи. Он замычал мне в ухо: - Ну, Галдак, что ты из себя строишь девчонку? Напиши что есть в голове, давай! Он потрепал меня за ухо и выскочил из-за спины, представ практически во всей своей красе передо мной. Непонятная мятая серая футболка, чрезвычайно короткая для его роста. Голубые джинсы, совершенно обычные голубые джинсы и нелепые кожаные сандалии на ногах. Рассматривая засохшие потертости под ремнями сандалий, я внезапно почувствовал его взгляд. Взгляд был изумленным: - Что? - В каком смысле? - Что ты меня разглядываешь? Тон его голоса уже выдавал долю раздражительности. Я решил взять инициативу в свои руки: - А Вы кто такой? Не могли бы Вы это сообщить? Потому что я Вас в первый раз вижу. Я наблюдал, как постепенно округлялись его глаза, и начал открываться рот, видимо, от удивления. - Я Ттлсд. -Я совершенно не в курсе, кто Вы такой, господин Ттлсд… Не успел я договорить, как он начал нетерпеливо ко мне приближаться. Он остановился настолько близко, что я не смог никак увернуться, чтобы избежать его взбешенного взгляда. - Я Ттлсд, а ты – Галдак. Ты шутишь тут, что-то из себя строишь. Бедный-несчастный. Но ничего, я здесь, я все исправлю. - Что Вы исправите, Ттлсд? Ттлсд хохотнул, приблизился ко мне так, что наши носы отстояли друг от друга не больше чем на десять сантиметров. Правой рукой он схватил меня сзади за голову. - Слушай меня» Я исправлю то, в чем я виноват. И еще – самое главное! Если ты еще раз обратишься ко мне на «Вы» (произнося эти слова, он взял со стола ручку, которой я собирался писать), то вот эта ручка окажется у тебя в глазу, понял? Он добродушно хохотнул, хотя я лично не видел причин для подобного веселья. Ттлсд отпустил меня и с грохотом опустил пластмассовую ручку на стол. Я удивился, каким образом она не сломалась. Он решительно направился к двери. - Выходим. Я был просто поражен. Кричу: - Какого дьявола? Я не собираюсь делать то, что ты мне скажешь! Я вполне взрослый и буду решать сам за себя. То, что ты сюда пришел, объявился из ниоткуда – не значит, что я, словно кролик, пойду за тобой! Ттлсд медленно разворачивается, при этом скрипит паркетный пол. Его лицо искажено чем-то мне непонятным, какой-то смесью ненависти и удивления: - Что ты сказал? Я повторяю: - Как я сказал, Ваше внезапное появление вовсе не означает, что я буду беспрекословно выполнять все Ваши приказы… Я вновь не успеваю договорить, он прыгает на мой стол, приземлившись на колени, хватает за галстук одной рукой, в другой у него оказывается та самая пластмассовая ручка. - Галдак, Галдак, что же ты тут мне перечишь? Но я тебя предупреждал… Я часто моргаю, глаза начинают слезиться. К тому моменту, когда я четко вижу острие ручки, большие теплые слезы катятся по моим щекам. В молчании проходит около минуты, все мое лицо мокро, острие кажется все ближе. Вдруг Ттлсд спрыгивает со стола, отпустив мой галстук. - М-да... Я себе даже не представлял такого начала. Ну, ничего… Он идет по направлению к двери. - Мы уходим из этой гадкой квартиры, пошли, Галдак. - Я не пойду. - Пойдешь. Потому что у меня есть чем тебя привлечь. Я уверен. В его руках возникает стопка листов. И через долю секунды я понимаю, что это написанный мною совсем недавно, единственный мой рассказ «Даже», его единственный оригинал. Это просто невозможно, он должен был находиться в сейфе. Но сомнений нет. И я не могу его упустить. Почему я не снял копию? - Постой! За ним уже захлопнулась дверь. Я накидываю не себя пиджак. - Стой! Мне нужно надеть пальто и туфли! -Счастливо. После этого «Счастливо» захлопывается входная дверь в квартиру. Я выбегаю за ним, в одних домашних тапочках на ногах. Слышны быстрые шлепки его сандалий по лестнице. Семь этажей бешеного спуска, мне нужен этот рассказ. Открываю дверь подъезда. Он далеко впереди, метров пятьдесят, стоит возле детской площадки и машет стопкой белых листов. Спустившись на пару ступенек, я сразу же падаю в мокрый снег лицом. Моментально становится холодно. Я поднимаюсь, не вижу смысла отряхиваться, костюм насквозь мокрый, галстук поят. Вновь начинаю бежать. Скольжу. Он уже близко, стоит и улыбается. Я открываю рот, чтобы назвать его самыми страшными словами, но он тут же набивается водой. Грязной холодной водой из лужи, с кусочками льда. Я недоумеваю, все мое лицо покрыто недоумением. Вижу, как Ттлсд бежит ко мне. Я уже довольно глубоко. Поверхность в двух метрах надо мной. Что-то с грохотом спускается вниз. Это лист с обложки, такой четкий и красивый раньше, спускался он ко мне грязным и мокрым. Лист словно пузырился на глазах, страдал волнами и рябью. Мне нестерпимо хочется дышать, так хочется, что я готов дышать всем мусором и вонью мира. Хватаюсь за листок, после чего слышу шлепок и теряю сознание. - Я знаю, что с тобой все нормально. Приходится приходить в себя оттого, что Ттлсд кидает в меня мелкой галькой, прямо в лицо. Теперь я вижу не небо, а горизонт, но не могу понять: - Где это мы? - Вот это дельный вопрос – «Где мы?». «Где же мы с тобой находимся?», а вернее, ты интересуешься – «как мы сюда попали?». - Ответь хоть на один вопрос. На его лице сначала возникла притворная тревога, а потом засияла улыбка. - Отвечай! Я вижу, что ты знаешь. - Я сам этого никогда не понимал. - Объясни. - Мне всегда было интересно, почему и как меня бросает из одного места в другое. Но раньше у меня был ответ. Он посмотрел на меня: - Этим ответом был ты. Ты был автором, и всю случайность я мог взвалить на тебя. Но теперь мы оба здесь, и я рад показать то, чему я здесь научился. - Я тебя совсем не понимаю, и боюсь, что читатель тебя тоже не поймет. - Вот. Он восторженно замахал руками. - Вот именно. Какой ты умный! Ты сам мне выдал ключ. Теперь все точно исправиться. Я беру на себя восстановление баланса. - Мне кажется, ты бредишь. - Если ты так думаешь, то это так и есть. А теперь нам пора взяться за работу – нам необходимо собрать двенадцать скрижалей благоденствия, и земля вновь завершится в правильную сторону. Как он ни старался ( это было видно по его лицу), но все-таки залился громким хохотом, прокатившимся по пустынному пляжу. - Ты самый сумасшедший из всех тех, кого я когда-либо встречал. - Ну же, Галдак, я слышал что-то подобное в американских фильмах. А теперь – за первой скрижалью! Сначала меня накрыл его громогласный крик, а потом – огромная волна цвета песка, с какими-то корягами в воде. Вокруг вновь стало холодно. Я встаю и осматриваю себя – костюм немного помятый, но выглядит вполне прилично, на ногах все те же тапки. Я замечаю белейший снег вокруг. Вокруг заснеженные вершины, а между ними – чернейшие бездны. Хотел я только сказать что-нибудь, как меня схватили за руку и шепнули: - Пойдем быстрее. Это Ттлсд, он в ушанке, взгляд у него нервный, губы дрожат, изо рта от холода валит пар. Мы спешно куда-то начали подниматься: - Скажи мне, брат мой кровный, как ты относишься к философии? - Ну, вообще-то в моем возрасте еще рано задумываться о таких вещах… - Ты и правда так думаешь? Что же, зато я могу тебе высказать мое мнение. Мне кажется, что философия теперь не имеет никакого смысла. Философствование во время всеобщей доступности философских трудов… Даже если ты полный дуб, ты не посвятишь себя философствованию, не прочитав ни одной книжки по философии. А знаешь, что самое интересное? - И что же самое интересное? - Увеличение числа человеческих голов в мире, виртуальное уменьшение личного пространства каждого привели к тому, что отсутствует некая часть одиночества. Способности человека в некотором плане ограничены, именно так же ограничены его абсолютные познания в философии. А настоящая философия должна быть абсолютной. Почему? - Почему? - Потому что возникновения процесса интеграции различных по своему мыслительному типу групп людей требует абсолютизма. Относительность больше никому не нужна! Если я буду относителен, то возникнет персона, стремящаяся опровергнуть все мои потуги философствования одним крошечным абсолютизмом. Именно поэтому я хочу сказать нет чертовой философии, забудь даже думать об этом. Закрой пасть и иди в снега, утопись в прудике с рыбками, но никогда не думай, точно мы оглавление огромного фолианта, которое перерабатывается внутренностями, зарождая одно за другим недолговечные парные облачка. Спроси меня! - О чем? - Так ведь философия была, есть и будет. Это же так расходится со всеми моими словами. А я скажу тебе «стоп» и двину пальцем в висок. И только по одной единственной причине – абсолютизм равно всё ровно Я. Ттлсд неожиданно замолк, причем настолько неожиданно, что мне показалось, будто моя мысль свалилась с резко заканчивающегося моста. - Ттлсд, можно тебя спросить? - ДА, конечно, спрашивай. - А зачем ты мне все это рассказывал? - А ну тише! Это он, мы его нашли. Перед нами, прям на голом склоне возвышался невысокий сугробик. Я спросил: - И что же это? - Не «что», а «кто». И у этого кого-то должна находиться первая скрижаль. - Так давай достанем эту штуку и уйдем отсюда. - Не все так просто. При этих словах я поджал свои замерзающие пальцы ног еще сильнее. - Это могучее существо. Поэтому я не уверен до конца в том, что оно мертво. Я уже съежился так, что стал поход на горбуна. - Но не будем же мы здесь вечно стоять и думать? - Ты прав, помоги мне откопать его. Нас трясло, руки не слушались, текли сопли. Я оттащил огромный кусок снега и увидел под ним маленький мужской сосок. Мы копали дальше, и, в конце концов, пред нами предстал голы заледеневший мужчина в позе «упор сидя на корточках». - Кто это?! Я задал вопрос довольно нервным тоном. - Ты просто не поверишь… Ттлсд обошел несколько раз вокруг застывшего мужчины. Потом встал сзади него и задумчиво произнес: - Он сам нам явно ничего не скажет, нужно искать. Я очень осторожно на этот раз спросил: - Ттлсд, скажи мне, пожалуйста, а ты знаешь как выглядят скрижали? - Мне некогда было задуматься о таких сложных вещах. Мы начали осматривать фигуру. Мужчина обладал просто атлетической фигурой, у него были рельефные мышцы, глаза закрыты, красивые нос и губы. Все это портила абсолютно лысая голова. Лучи солнца начали отражаться в ее безупречности. Мне пришла в голову мысль: - А может быть скрижаль у него под руками? Он, возможно, именно ее держит, прячет там. Ттлсд нахмурил брови, я, видимо, помешал какому-то его плану. - Вообще-то я думал проверить его внутренности, знаешь, как в «Пятом элементе», но, пожалуй, твой план более разумен. Мы начали раскапывать его руки. Под руками замерзла какая-то коробочка. - Там и должна быть скрижаль. Ты гений, Галдак. Постучав несколько раз моим тапком по коробочке, мы добились того, что она откололась от рук. Солнце почти начало нас греть. С коробочкой было проще – Ттлсд со всей силы ударил по ней ногой, и она раскололась. - Сейчас посмотрим, что у нас тут. В его руки попались четки, несколько ручек и карандашей, слиток золота в форме полукруга, несколько зеленых и красных драгоценных камней, очки с золотой оправой - Ты уверен, что ничто из этого не является скрижалью? Я с удивлением смотрел, как он все это бросал в снег. - Да, она должна выглядеть по-другому. - Но как – «по-другому»? Ты же не знаешь. - Черт побери, Галдак, если я найду скрижаль, я тут же ее узнаю. - Ну, хорошо, не горячись. В его руках появилась маленькая квадратная серая книжка. - Ого, вот это уже интересней. Ттлсд вертел в руках книжку, открыть ее было невозможно, смерзлись страницы. Разозлившись, он кинул ее себе под ноги. - Какая бессмыслица, там все равно все написано на испанском или португальском. Он продолжил поиски, а я поднял книжку. - Тут написано, что автор – какой-то Пауль, или Паоло. - Выкинь эту ересь, нам нужна скрижаль, а не какие-то перламутровые слезы. - Но ведь, наверняка, умная книжка, чего ты? Лицо Ттлсд покраснело. - Я сказал, брось ее, не хочу больше ее видеть. Вот! Я нашел скрижаль, теперь ты доволен? Под ногу мне бросил какую-то прямоугольную деревяшку. Пока я рассматривал вырезанные на ней голые торсы и кресты, он подбежал и попытался вырвать у меня книжку. Но я не хотел ее отпускать и держал обеими руками. В конце концов, книжка в наших руках так неожиданно раскрылась, что мы выронили ее из рук. - Дьявол! В тот же момент мы услышали скрип снега недалеко от себя. Замерзший мужчина поворачивал голову. - Вот это уже действительно плохо. Ттлсд после этих слов будто исчез для меня, потому что мужчина открыл глаза. Его глаза были самого сочного синего цвета, что я видел в жизни, и такие большие, что только теперь я понял, насколько сам мужчина огромен. И тут мы встретились с ним взглядами, зрачок к зрачку… Что есть Бог? Где он находится? Почему ты не думаешь о нем? Ты уже выбрал свою стезю? Твое предназначение? Твой путь? Я расскажу, Я покажу. Погрузись в белые облака, потони в синих хлопьях. Чувствуешь, как с тебя стекает песок? Он словно вытачивает из тебя алмаз или кинжал. Все позади, можно увидеть, как все остается позади, а сам ты словно смотришь на солнце. Выключи свет, дыши глубоко, расслабься. Ощущения ожидания нет, лишь твои глаза голубеют, и можно чувствовать окончательную полировку. Стук сердца затихает, вместо него все вокруг наполняет постоянный сильный гул, столь сладкий для ушей, настолько спокойный, что видится белый свет во всем. Спокойствие даже начинает разряжаться крошечными вспышками на кончиках пальцев. Словно уходить с холодного воздуха в теплое помещение, и воздух кажется таким свежим, будто ты на лепестке белого цветка, он дышит тобой, а ты дышишь им. Седой мужчина с бородой стоит в белой комнате и намеревается что-то вписать в строку белого листа белой книги. Он произносит: «Поведай мне свое имя, сын мой». Меня словно поддерживает ветер, я говорю: «Гааа…». Ттлсд, держа в обеих руках ту самую книгу, серую, размыхивается и бьет ею по заледеневшим рукам мужчины. От удара руки разбиваются, словно две хрупкие белые вазы. Гснут глаза мужчины, лицо искажается болью, а открывшийся рот исторгает комки нечеловеческих звуков. Ттлсд кричит, приближаясь ко мне: - Бежим! Скорее! Он хватает меня за локоть, и мы начинаем спускаться по засыпанному снегом склону. Оба кричим как бешеные. Ноги то утопают в снегу, то скользят по ледяной корке. Еле успеваем перебирать ногами, мы походи на маленькую лавину. Мне вспоминается – «Бешенные белые черти взбивают снег носками пяток, несутся угорелые, глаза от вспышек пряча». Мы нашли медведя, большого, коричневого, сели на него и поехали на умопомрачительной скорости. Когда Ттлсд обернулся ко мне, я плакал. - Что это с тобой? - Я не могу понять, зачем ты причинил ему столько боли. - Замолчи, идиот. Стал совсем как девчонка. Сквозь слезы я рассматривал первую скрижаль. На сердце до сих пор не стало тепло. Мы с Ттлсд сидим в дорогом ресторане. Здесь очень высокие потолки, огромные хрустальные люстры со светящимися шарами, в стенах зеркала, всё радует глаз комбинацией дерева и золота. Здесь очень мало людей. Здесь цены узнают, когда с легкостью оплачивают счет. Тихонько отряхивая снег с тапочек, я удивленно смотрю на Ттлсд. Он будто отвечает на мой взгляд: - Не бойся, возможно, нам не придется здесь платить. В зал входит шумная компания, они садятся за огромный центральный стол. Оценивая их костюмы и платья, я еще усерднее отряхиваю снег, потому что начинают промокать носки. Официант в красном жакете и с бабочкой приходит, из ниоткуда начинает выставлять на наш стол несколько блюд. Вскоре у меня во рут оказывается сигара, а Ттлсд шепчет мне: - Веди себя естественней. Я чиркаю спичкой. Центральный стол шумит и веселится, но мое внимание привлекает маленький столик и пара, сидящая за ним. Они похожи на влюбленных. Кто-то наступает мне на ногу под столом. Везет Ттлсд, он каким-то чудом в начищенных лакированных туфлях, что совершенно не сочетается с его нелепой футболкой. Он щелкает меня по носу указательным пальцем: - Не отвлекайся. И с каких это пор ты стал таким педантичным? - Извини, я не знаю такого слова «педантичный». - Я тоже не знаю. Но не в этом суть. Суть в том, что скрижаль находится где-то здесь. И мы должны ее ждать. После сказанного Ттлсд несколько раз обводит взглядом всё помещение, прищурившись. Шепчет: - Я ее здесь сразу почувствую. Играет джаз, у меня от сигары кружится голова, люди за центральным столом пьяны до красных лиц, и влюбленных пара куда-то исчезла. Ттлсд уже обнажил дно у нескольких тарелок и выпил еще большее количество бокалов. Его голос уже громче шепота: - Слушай, Галдак, ты должен иметь свое мнение, свой взгляд на жизнь. А что есть сейчас взгляд на жизнь – это всё. Всё, что тебя окружает, должно быть исключительно твоим. А если это не твое, или кто-то собирается это у тебя отобрать – грызи ему руку. Покажи-ка мне свои зубки. Стесняешься? А зря! Зубы, они не только для того, чтобы пережевывать картошку и морковку. Они также для того, чтобы разгрызать, разрывать, впиваться в шею. Ты меня понимаешь? Стой, ты знаешь, к чему я все это говорю? Я хочу тебе указать на противоположность взгляду на жизнь. Знаешь, что это? Это деньги, это признание, это богатство, престиж, уважение, драгоценности, популярность, машины, индивидуальность. К черту, к черту, хочется плюнуть. Вон они, эти довольные рожи, едят и пьют как свиньи, не ценя свободу. Я бы всем им назначил кровопускание. Мы-то с тобой обычные, из рабочего класса, дешевые интеллигенты, разовые персоны, грязные воротнички. Конечно же. Хм. Я варю суп в столовой, ты жжешь мусор в овраге. И мы с тобой живем на эти деньги, живем купленным хлебом, понимаешь меня? А они – буржуи… Ттлсд неожиданно замолчал и уставился в точку за моей спиной. - Плюнь нам на ладошку, брат, но похоже, что скрижаль у нас в руках. Он разглядывал женщину, только что севшую за столик. Женщина была не молода, она была ужасно одета, а лицо похоже на мужское. Но лицо Ттлсд уже было красным от выпитого красного. Ему в голову пришла очередная умная мысль. - Снимай пиджак и рубашку. - Это еще зачем? - Я должен выглядеть интеллигентно. - Скажи мне, что надо делать, я уже в костюме. - У тебя ничего не получится. Давай пиджак и рубашку. Я очень удивился, но никто даже не заметил, как мы, сидя, осуществили переодевание. Он надел мою рубашку, галстук и пиджак, а я – его футболку поверх моей майки. - Теперь слушай меня. Сейчас я пойду и сяду к ней. Через некоторое время мы уйдем, ее сумочка будет там, на ее стуле. Ты подойдешь и достанешь скрижаль, мы сделаем это. - Хорошо, давай, успехов. Ттлсд подмигнул мне и направился к столику с женщиной (женщине со столиком). Я не слышал всего их разговора, но уловил несколько самых интересных фраз от Ттлсд ( он говорил заметно громче): «Добрый вечер, прекрасная незнакомка», «Позвольте мне», «Я польщен тем», много подобной чуши, но действительно рассмешила меня «Вы когда-нибудь занимались сексом с настоящим писателем?». Я едва не захохотал на весь зал. Через сорок минут они поднялись со стульев и удалились, а я аккуратно присел за их столик. От волнения я начал потеть, но все-таки открыл без лишних звуков сумочку. Начал шарить там одной рукой, потом – двумя. Под руку попадались визитные карточки, деньги, косметика. Я вновь погрузил внутрь руки, но тут же их вытащил. По рукам, между пальцев стекало сразу несколько глянцевых журналов, пахло печалью и духами, щипало кожу. Пятна краски с громкими шлепками расслаблялись на полу. Я сказал несколько нехороших слов и с отвращением вновь залез в сумочку. Единственное, что могло сойти за скрижаль, было пачкой сигарет. Ее-то я и взял, после чего сразу же вернулся за свой столик. Ттлсд и женщина вернулись, улыбающиеся, еще больше раскрасневшиеся. Они сидели за столиком и попивали что-то спиртосодержащее. Через десять минут Ттлсд чем-то обидел ее, и она, громко отстукивая каблуками, ушла. Он вернулся ко мне. - Эххх… Это было неплохо. Ты нашел скрижаль, я надеюсь? - Я думаю, что да. Я достал и показал ему пачку «Lucky Strike». Он ее выхватил у меня из рук. - Это то, что надо. Ты просто молодец. У нас теперь две скрижали. Здесь в туалетах в стены вкручены специальные подставки для туалетной бумаги. Так вот, она поставила туда свою ногу, с каблуком, представляешь?.. - А ты не мог бы не травмировать мое нежное воображение? - Хорошо. Она – журналистка. А я представился известным писателем. Ворониным, Голубкиным или Сорокиным – это не важно, я уже не помню. Так вот, в ходе самого процесса я наблюдал за выражением ее лица. было видно, как она мечтала о красивых пассажах в статье – «секс с буквописцем», а также о божественных описаниях героини, прототипом которой она стала, в очередной романе этого Голубкина. Это было так весело. Никто из нас удовольствия не получил, но разошлись мы мирно. А чтобы она поскорее свалила, я ей сказал, что с Лебедевой я смог три раза, а с ней – только один. Вот она и обиделась. - Я думаю, что тут еще непонятно, кто кого обманул, знаешь. - Кстати… Тут наш разговор прервали. Над столиком стоял официант, и выражение его лица было не очень доброжелательным. На столе лежал счет. Ттлсд, приличия ради, взял счет, раскрыл и посмотрел. Я пожалел, что не взял немного денег из сумочки той женщины: - Оксана, ее звали – Оксана, а фамилия такая странная - Робкий, Жесткий, какая-то такая. Лицо Ттлсд вновь окунули в помои цвета снега весной. Но я не успел ему посочувствовать, со мной поступили точно также. А потом нам много раз досталось половыми швабрами по ребрам и другим частям тела. Лично я очнулся уже после рассвета, Ттлсд раньше. Сложно было оторвать приклеенное кровью к асфальту лицо. - Можешь не считать зубы – и у тебя и у меня все на месте. Он сидел спиной ко мне и смотрел на восходящее солнце. - Третья скрижаль ждет нас, но полон ли путь к ней опасностей, и что ждет нас, не могу ответить на вопросы я. Мы встали и ощутили всю силу боли. - Нам бы сейчас погоду немножко холоднее, чтобы попробовать эффект перчаток. Это я попытался пошутить. Но неудачно. И тут Ттлсд вновь заговорил: - Ты знаешь, я абсолютно ненавижу стационарность. Все говорят о необходимости роста и прогресса. А хочу сказать, что никто не имеет права даже пытаться убыстрить эти процессы. А знаешь, почему? Потому что одним из простейших методов ускорения является упрощение. Вот взять к примеру наши школы, детей быстро учат «основам основ», так называемым. Но, может быть, раньше считалось обязательным явление осознания, понятие не базы и основы, а сути, первопричины. Потеряв этот навык, мы можем наблюдать миллионы скал, стремящихся упасть с горы, а не тысячи солнц, согревающих море. - Ттлсд, я тебя иногда не понимаю. - А что тут понимать, Галдак? Я просто хочу сказать, что достали лепить где попало «юношеский максимализм» на локомотивы, что самовольно плющатся об стену. - Это ты о себе сейчас? Но ведь… - Ты что, с ума сошел? «О себе». Я о буквах на белом, без дрожащего листа. Вот о чем я, брат. Я промолчал, побоявшись быть причиной зарождения еще какого-нибудь вечного мпора, который в конце концов разорвет вселенную. Солнце уже светило вовсю, вокруг пели птицы, когда мы дошли до пункта назначения. - Третья скрижаль там. Ттлсд указал пальцем на спуск к метро. Там было довольно темно. Я решил сделать хоть шаг для разрешения сложившейся ситуации. - Друг, я хотел выяснить одну вещь. - А именно? - Такую – мы с тобой сейчас путешествуем по какому-то выдуманному миру, собираем скрижали. Я уже могу предвидеть, что после получения последней их них будет решена какая-то весьма значительная задача. Но все дело в том, что до твоего прихода в моей жизни не существовало никаких проблем. У меня все было отлично. Жизнь своим чередом, что-то появлялось, что-то уходило, я поднимался по лестнице в этой жизни. Понимаешь меня? У меня, естественно, как и у каждого человека, нет впереди различимого пункта прибытия, но, находя счастье во всем окружающем, я впервые приобрел путь к настоящему. Так к чему эе ты меня ведешь тогда, Ттлсд? Я лишь это спросить хочу. - Как много «я» в твоей этой речи, мой друг. - Их так много среди слов лишь потому, что существо, мне принадлежащее, из первых рук полученное, есть я, также как я есть мой голос, мои мысли, язык мой. Что же, не вижу исхода другого, кроме как то шипение, что ты от меня недавно слышал. - Условия наши не равны, мой брат, как между морем и горой пустыня, так между существом Галдак и несуществованием Ттлсд возможен лишь неравный бой. Эту беседу я таил в кустах и рытвинах весь наш долгий путь с тобой. Но если хочешь ты услышать, то взгляни. Его лицо появилось предо мной, мы встретились взглядами. Он смотрел устало, глаза были налиты кровью, под глазами – мешки. Я успел что-то простонать. Мир бездна. Так я ее себе представляю. Здесь так пусто, что даже самая незначительная мысль взлетает ввысь, словно два сцепившихся ядовитых змея. Каждый камешек под ногами готов провалиться под ногами, готов растрескаться, раскрошиться в руках. Каждый готов покатиться вниз, если только есть место ниже, по пути глуша разглагольствованиями, которые похожи на визг, но бьют сильно, заставляя мозг кровоточить. Маленький мир словно мир для одного. Ттлсд стоит в самом его центре, и видно как по канавам к его ногам шуршат, извиваясь, песчинки. Мысль подобна грому, тут же сотрясет округу. Потому здесь нет мыслей. Ттлсд видит толпы. Толпы безумцев вдали. Они бегают по кругу, а он оказывается в середине этого круга. Мир вывернутого наизнанку, огонь не греет, вода горит. Присутствие дает надежду лишь на то, что с диска не скинут проклятые твари. Центр диска опасен паденьем, мысль схожа с разрушеньем, согласие дает силу войне. Крики эха от несуществующих стен не существуют. Лишь серые глыбы, украшенные следами пальцев с пятками, разъединяют мир на мирки. Мирки сгребает в кучу клешня краба, единственное, что слышно, запах моря под водой. Ттлсд стоит и шепчет, его губы заставляют вокруг себя светиться пустоту. Ттлсд говорит, что возникновение восприятия совсем не обязательно, караются слова, мысль закопана. Но, воздев к черному небу руки, небу, скрывающему потолок с засохшими летучими мышами, можно пить. Пить наслажденье, сердца тишину, которую здесь не надо ловить среди ударов, которая сама кипит кругом, блестящей пенкой оседая на ваши зубы. Когда понимаешь мягкость данной пустоты, покрытой блестками смущенности, украденных у правды, увидишь это. Безмолвное бессмертие увядшей птицы, знакомая любовница любителей чесальщиков, пузатая рюмка, последняя везде и медленная, как тающая лампа света, прах растирая снежинка вдохновенья падает под ноги. Растут чудесные грибы, растут чудесные грибы, а личность – задохнулась. - Дружище, с тобой все в порядке? - Да… Да! Все отлично. - Давай, я тебя отряхну. Ты весь грязный. - Нет, ничего страшного, на нас вокруг все равно никто не обращает внимания. - Ты прав. Ттлсд так бодро и весело взглянул на меня. Похоже было, будто сейчас он запоет. - Ну что? Идем за третьей скрижалью? - Да, пошли быстрей. Мы спускаемся в метро, Ттлсд бодро идет впереди. На нас налетает какая-то молодая женщина. Она прорывается мимо, всем расцарапывая лица в кровь. Я отвернулся к стене прохода и стоял так несколько секунд. Когда я обернулся, я с ужасом обнаружил ее прямо перед собою. Она подняла руки к подбородку так, что я мог видеть кровь и кожу под ее ногтями. Она кричала, и ее руки приближались ко мне. Ттлсд схватил меня за руку, и я понесся вглубь, к метро, в толпу. Он шептал мне на ухо: - Чувствительность важна в некоторых процессах, но в жизни она может стать смерти причиной. - Хорошо. Нас запихивает в вагон метро. Ттлсд кладет свою руку мне на голову: - Сейчас ты уже должен чувствовать ее. - Кого, ее? - Скрижаль, Галдак, ты должен ощущать скрижаль. Я не уверен, что она именно женского рода, но так звучит намного приятнее. - Согласен… - Так ты ее чувствуешь или нет? - Признаюсь тебе – нет. Он отпускает мою голову, после чего мое тело полностью отдается раскачивающейся толпе. Ттлсд подает мне знак: - Тссс… Я вижу в его руках какой-то блестящий предмет, похожий на ручку от двери. В следующую секунду он с размаху бьет по чьей-то лысой голове этой железкой. Вагон погружается в сумасшествие. Я протискиваюсь за Ттлсд, он направляется к началу вагона по направлению движения поезда. Мы оказываемся перед дверью между вагонами, позади меня разъяренная толпа, двигающаяся к нам на цыпочках. К моему счастью Ттлсд быстро прилаживает железку к двери, после чего она открывается, также быстро открывается вторая дверь, и мы буквально падаем в следующий вагон. Все в точности повторяется – глухой удар по голове и бешеный прорыв к другому концу вагона. Кто-то включает классическую музыку… Взбиваемый толчками в бок, я смотрю на потолок и читаю: «Пределы и барьеры сдвигают рамкой душу, прорыв герой делает, разгром великолепие сушит. Бесстыдство и совесть, свободными дразня руками, волшебниками делают мУсора детей. Питающие битвой, крови жирные узды влачат висячим пузо опротивевшей мечты. Поломка стен, треск стекол, отставшее зеркал всех отраженье, всё наблюдает за летящим скороходом, который сердце кинул в бездну и пропал. Пропал в стремленье и погоне. Когда ты мякоть хлеба сквозь дверной замок всю, горсть за горстью просунешь и останешься пустым. Тогда пустое слово колким будет и будет вновь рояль запрятана в кусты. Из ниоткуда песнь мира течет, всю пену растворяя, что накипела накипью кипенья, мелодия которой расправляет твои, мои, любые крылья, говорит – лети! Заборы, стены, промежутки, стекло и пламя, камень и слюда, преградив мне все пути к свободе, всё – пошлость, вы – вот смерть моя». Ттлсд удивленно запрокидывает голову, читает несколько слов, потом смотрит на меня и сплевывает в сторону: - Забудь, кажется, это из другой книги. Мне хочется ему верить, почему-то. - Это последний, будь осторожен. Выталкиваемые из предыдущего вагона мы попадаем в самый первый, головной. Здесь все не так. Вдоль стенок стоят деревянные стулья. На стульях сидят кто-то, в руках у них огромные белые хрустящие газеты. Не видно ни одного лица. Я не смог сдержаться: - Господи Иисусе, как страшно! Получаю от Ттлсд подзатыльник: - Ты мне тут не богохульствуй, и не говори за глаза о человеке. От выслушанного я спокойнее себя не ощущаю. Вокруг жуткая гробовая тишина. Слышно лишь как гавкают трубы, воткнутые в каждую ногу сидящих на стульях. Эти трубы исчезают в полу, и мне кажется, что именно благодаря им происходит движение поезда. - Скрижаль здесь! Она у одного из них. Ттлсд проходит в центр вагона, я за ним, и начинает читать какую-то длинную строчку. Мы стоим и раскачиваемся десять минут. На пластиковых окнах вагона написано большими буквами: «Спокойствие». Он показывает на одного из сидящих: - Там! - Друг мой, а ты уверен? - Я всегда абсолютно уверен. Что за глупые вопросы? - Просто я тоже хотел быть уверенным. Мы стоим перед стулом. У нас обоих руки настолько потные, что с них вот-вот начнет капать. - Возьми газету. - Но почему я? - Возьми, я сказал, так надо. Несколько секунд, тихих как сломанные швейцарские часы, я нерешительно переминаюсь с ноги на ногу, но, в конце концов, выхватываю газету. В моих руках она моментально начинает разбегаться белыми мышами. У меня вырвалось несколько проклятий. На стуле сидел скелет, а руки, державшие газету, были пластмассовыми. В руках, за газетой была раскрытая книга – «Код личинки». Черная, блестящая. - Скрижаль совсем близко. С этими словами Ттлсд плюнул сначала на книгу, потом себе на ладони и растер слюну. Потом ухватился обеими руками за череп скелета. Тот с негромким хлопком треснул, а из черного засохшего содержимого Ттлсд вытянул небольшой брелок для ключей. - У нас есть третья скрижаль! Персоны на стульях стали медленно подниматься, я зажмурил глаза и пропал. Ттлсд попивает банановый молочный коктейль, попивает смачно, кажется, что у него на душе тепло, но я не могу знать этого точно: - Наконец-то проснулся, соня. Представляешь, уже четыре часа дня, а ты спишь и спишь. Мне абсолютно не нравится его тон, такой слащавый, будто хочет что-то у меня выпросить. - Что это с тобой сегодня? - Понимаешь, Галдак, я так рад, что наше путешествие идет по плану, что мы уже нашли скрижали. По результату видно, что мы с тобой настоящие друзья, умеющие поддержать и помочь друг другу. - Ттлсд, я не считаю, что мы с тобой действительно друзья. Знаешь почему? Ты заявился ко мне домой и потащил меня в это сумасшедшее путешествие, практически не спрашивая меня. А все эти скрижали, я даже не знаю, зачем они нам нужны. И, если заметишь, ты их находишь и получаешь, ты у нас здесь главный герой, я ничего не делаю. Ттлсд бросает на меня взгляд, полный злобы: - Но ты же сам не хотел ничего делать! Да, я главный герой! А знаешь, почему?! П одной причине, по той же причине, по которой я решил зайти в твою квартиру, по той же причине, по какой я взял тебя с собой. Причина в тебе – в твоей крайней замкнутости, в твоей конечной меланхоличности, ты сам себя отравил. Теперь ты отравлен! Посмотрел бы ты на себя – костюм, галстук. Все чинно, мило. - Стой, я не хочу этого слышать! Потому что мне видится целью всего этого приключения одно. И знаешь что? Я знаю, что будет написано под заголовком этого хиленького рассказика. Да, это будет твои гордые «TTLSD» и «ТТЛСД». Именно! Но я тоже хочу творить. И я это могу. У меня был миллион идей, самых разных, до того как я очутился здесь, в этой твоей надуманной раскраске. Я схватил стакан с апельсиновым соком и он, как я и ожидал, рассыпался серым пеплом на черном пластиковом столике. - Видишь? Ты это видишь? И хочешь узнать мое мнение? Это сейчас абсолютно никому не нужно. А если даже и нужно, то следует понимать, что всё это согласятся читать лишь те люди, которые не поленятся. которые не поленятся тебя понять! Ты ведь не классика, чтобы кто-то искал здесь смысл в каждом слове. Всем понятно, что заниматься этим стоит, если писатель написал что-то простое, близкое, понятное. Что-то, где простыми словами было бы записано великое. Вот так появляется классика, ее понимать пытаются. А не твои разглагольствования «Белыми стихами» или как это называется. Он сидит на своем стуле, отвернув от меня голову. Обиделся! Обиделся как ребенок. Ему не дали поиграть словами, бедняжка. Ха. Поворачивается: - Я знаю, чем вызвал в тебе такую ненависть. Ты считаешь, что я украл у тебя твое дитя. Держи, обнимай, сколько хочешь. Он кидает мне тоненькую книгу. - Я никогда не был против честных слов, и ты это знаешь, Галдак. Ты вообще очень много знаешь. Но ты так же знаешь, что я не какой-то клоун. Что я не пишу пустые строчки, если они действительно пустые. Ты понимаешь, что я не ухожу от этой действительности, я хочу сам стать этой действительностью. Что я не бог, но считаю себя таким. Ты так же должен знать, что раз уж я не что-то высшее, то мне требуется отдых. Я каждую секунду дня и ночи знаю, что есть этот фронт, граница правды и лжи, там, где и нужна моя работа. Я отдыхаю иногда, всю свою нелепую ненужную силу используя для жалких увиливаний и побегов. Но если я здесь, то, возможно, я не открываю правду, но я говорю. Говорю четко. Кстати, ты также должен теперь знать, что ты не можешь от меня уйти, пока все двенадцать скрижалей не будут у нас. В моих руках маленькая книжечка растекается ртутными змейками, последняя из которых уносит слово «Даже» с обложки. - Ты меня должен понять, мы должны доделать это до конца, тогда ты будешь действительно свободен. - Я не согласен, но у меня нет выбора. Ветер сдувает пепел со столика. Я наливаю себе бокал апельсинового сока. - Кстати, нам здесь недалеко до четвертой скрижали. Он показывает рукой, на каждом пальце которой по кольцу, но гостиничный домик, стоящий в тени трех растущих рядом огромных деревьев. - Ттлсд, ты знаешь, как называются эти деревья? - Нет, я же писатель с маленькой буквы и знаешь все у нас только ты. С этими словами Ттлсд допивает свой коктейль, со звоном ставит бокал на пластмассовый столик. Звенит, наверное, пустая пепельница. Встает, потягивается и говорит: - Так хочется сейчас дыни, вкус моего детства, жаль, что мы здесь не для этого. Я встаю тоже, понимаю, как долго мы здесь просидели, и как неудобно спать на стуле. - Поверь, мне тоже очень жаль. Еще мне жаль, что такая хорошая ручка протекает и оставляет пятна. - И не говори. Мы спускаемся по каменной лестнице и подходим к тому самому дому. - Большие деревья… - Да, хорошо, наверно, себя чувствуешь, когда знаешь названия таких больших деревьев. Домик двухэтажный, весь какого-то подозрительного бежевого цвета. Если смотреть долго на такой цвет, сильно хочется кричать. Мы тихо заходим в дом, я иду позади Ттлсд. Пытаемся не шуметь. Он уверенно направляется на второй этаж. Поднимаемся по лестнице, заходим в комнату. В комнате темно и тихо. Единственный источник света – экран монитора. Перед монитором сидит мальчик, ему примерно пятнадцать лет. На голове – огромные круглые наушники. Вряд ли он нас услышит. Но Ттлсд все равно говорит шепотом: - Четвертая скрижаль здесь. На экране мелькают сайты и картинки. Мальчик, как мне кажется, слушает музыку. - Какой это ужас! На этот раз Ттлсд говорит немного громче. - Что же в этом такого ужасного? - Он здесь сидит, зашторил окна, а там – такая красота. Можно пить из воздуха радость. - Ну и что? Может, это ему уже надоело. Это сейчас происходит со всеми, кто увлекается компьютерами, Интернетом. - Но, я надеюсь, что это временно. - Это вид отдыха, вид развлечения, он теперь действительно может выразить себя. Он в обществе, где может найти себе такого друга, какого хотел. Он не стеснен никакими неравными начальными условиями. Ты должен признать, что он счастлив. - Все же я не считаю, что это и есть конечная цель. А это один из тех случаев, когда средство переходит в цель. - Я считаю, что все эти твои доводы… Возможно, это было бы намного лучше, если бы он гулял сейчас под голубым небом, играл в игры, общался с материальным миром. Но это эволюция. Я думаю, ты сам считаешь, что такой новый вид общения поражает свое либеральностью, что он ведет к развитию, к расширению границ. И я не стану умалчивать один факт. Именно эти машины дали тебе возможность поиска читателей. Разве не так? Так. Я не вижу практически никаких отрицательных сторон, исключая вред для здоровья. - Галдак, ты прав, я во всем с тобой согласен, все это замечательно. К сожалению, могу лишь добавить, что счастье не в свободе. А еще – я расстроен не как аналитик общества, социолог какой-нибудь. Вовсе нет. Просто мое расстройство – человеческое. Мальчик так и не обратил на нас внимания. Ттлсд открывает дверцу прибитого к стене шкафчика, долго копается внутри. Потом вытягивает небольшую книжицу, похожую на ежедневник. Показывает на него пальцем. - Фантастика, Галдак, глупые бессмысленные наброски. Ты знаешь, как я отношусь к фантастике, но мне все равно обидно. Он открывает книжечку где-то в самом начале, я замечаю аккуратный и несмелый почерк. Ттлсд вынимает закладку-календарик, кладет на его место рублевую монетку и закрывает. Закладку передает мне. - Теперь можешь считать, что ты принял активное участие. Он кладет книжечку обратно на полку и закрывает дверцу. - Уходим. Я выхожу из комнаты, и Ттлсд касается плеча мальчика, после чего тот испуганно оборачивается к нему. Они долго смотрят друг на друга. Мальчик удивлен и не может сказать ни слова, мы уже спускаемся на первый этаж. На улице все еще тепло, а от свежего воздуха начинает щекотать сердце. Я очень рад цветущей природе, а Ттлсд мрачно молчалив. Идем к морю. Оно шумит уже где-то совсем близко. Я думаю о то, далеко ли мы продвинулись в понимании неуловимого с Ттлсд. И кто из нас кого ведёт? Кому из нас это нужно? Кому из нас это нужно больше? Кому из нас это важнее жизни? Эти и подобные глупые вопросы занимали меня, пока я не оказался на берегу моря. Я сразу все забыл. Другой мир, другие законы. Само слово «другое» звучит как «друг», что-то спасительное, ободряющее. У меня возникает мысль – а что если ободряет в этом «другОм» зависть к отличному, к чему-то чужому… Надежда, построенная на зависти, словно хрупкая конструкция из двух шаров для боулинга, исчезает как понятие сразу после появления. Я, наверно, слишком задумался. Ттлсд сидит на скамеечке под навесом, намного дальше от берега, чем я. Ветер дует ему в лицо, что он воспринимает как ужасное раздражающее средство природы. Свобода, она передо мной. Я ее вижу. Выдуманное море в выдуманном мире, где люди не едят и почти не убивают друг друга, почти. Это море может стать последней страницей в каждом месте скопления слов. Люди, читая, переживают, смеются, плачут, размышляют, скучают, но на последней странице, после финальных взмахов ручки, последнего щелчка кнопки клавиатуры, ждет оно… И, дочитав до конца, смотришь на море, а море смотрит на тебя. Смотрит всезнающим немым взглядом гиганта, под которым среди мыслей остаются только крепости и алмазы. Алмазы, которые только в коллекции дают власть, а по отдельности только слепят глаза… - Ну, что? Может, хватит отдыхать? Я с ним соглашаюсь, и тапочки шлепают о кафельный пол. Вокруг так много людей, это так не вяжется с тем, что радовало мою душу секунду назад. - Нам сюда. Не отвлекайся. - Почему ты мне даже не даешь подумать о чем-нибудь? Ведь я же знаю, что все эти наши походы абсолютно символичны, ничего они не меняют. - потому что ты думаешь не о том, о чем необходимо думать. - А о чем же я должен думать, по-твоему? - Это и есть главная цель всего нашего путешествия – узнать, вернее, заставить тебя думать нужные вещи. - Ты говоришь глупости, Ттлсд, нельзя заставить, а тем более заставлять человека думать о чем-то против его воли. Это, наверняка, запрещено какой-нибудь конвенцией. - В таком случае я занимаюсь твоей волей. - На этот раз ты хочешь представить себя умным, надеюсь, это не сильно запутает ход мыслей читателя. - Никогда не хотел сказать, что я умнее кого-либо, Галдак, особенно, тебя. - Я считаю, что ты хочешь, чтоб я мыслил как ты. Я прав?.. Но если это так, то это очень глупо. Знаешь почему? - Всегда хотел это узнать. - Твой ход мышления абсолютно ни к чему не привел, твоя жизнь разваливается, твой прогресс остановился на какой-то точке, дальше него ты не продвинулся. А самое главное – твое творчество полностью угасло. - Не думаю, что все это будет интересно для читателя. - А мне все равно. Я ведь говорю правду. Перебирая слова и образы в голове, ты больше не обнаружишь новых светлых мыслей. Все, что ты написал за последнее время – чистейшая фикция. И я знаю, с чем это связано. - С чем же? - Ты теперь слишком здоровый, не неповоротливый, а ты блещешь энергией, полон сил. Я знаю тебя. Чтобы освободить то, о чем ты действительно думаешь, придется не давать тебе спать несколько дней, чтобы ты ослаб. - Меня удивляет все, что ты здесь говоришь. - Ттлсд, ты просто не любишь правду, признай это. - А мне кажется, ты замолчал. Мы идем дальше, за несколькими легко открывающимися дверьми мы находим небольшую столовую. Мне кажется, здесь все из алюминия, но я могу ошибаться. - Не хочешь перекусить, дружище? - Нет, спасибо. Я бы не отказался, если бы не решил для себя не есть до тех пор, пока не выберусь отсюда. - как хочешь, я закажу себе что-нибудь. Пока Ттлсд ждет в очереди, я занимаю свободный столик. Он подходит с подносом в руках и говорит: - Нет, ты не туда сел. Он идет в другую часть зала, я за ним, и садится за стол к какому-то юноше. Я следую его примеру. Только после этого Ттлсд спрашивает: - Здесь не занято? - Нет… Ээээ, здесь же так много свободных мест, почему Вам захотелось сесть именно за этот столик? Юноша очень толстый, все его лицо в прыщах, а маленькие коротенькие смешные пальчики уже выпачканы в еде. Я решаюсь вступить в разговор: - Понимаете, моему другу показалось, что здесь воздух будет посвежее, к тому же некоторые столики здесь грязные. - Эй, парень, мне просто показалось, что нам с тобой удастся классно поболтать! «Парень» уставился на свою доверху набитую картофельным пюре глубокую тарелку, поверх пюре лежали три толстые сосиски, все это было залито кетчупом. - Я даже не знаю… Мы оба молчим, я просто не знаю, что сказать, а Ттлсд улыбается. - Вкусно? - Да, спасибо. Юноша, помолчав некоторое время вместе с нами, вновь берется поглощать еду. Не знаю, возможно ли это вообще – съесть одному всё то, что чудом поместилось в тарелке. - Парень, а кто твой любимый музыкальный исполнитель? Мы ждем ответа, ему нужно еще прожевать то, что он засунул в рот. Ням-ням. - Эээ, я не часто слушаю музыку, вообще-то. Но мне нравятся песни Пэрис Хилтон. - Правда? Как замечательно, а ты видел ее последний клип? На лице Ттлсд видно такое счастье, будто он иногда уже писается в штаны, когда слышит имя Пэрис Хилтон. - Да-да. Такой классный клип. - А что ты читаешь? Юношу немного разогрел вопрос про клип, так что он уже полностью был поглощен допросом, хотя порой и посматривал на тарелку. - Вообще-то я учусь, я читаю учебники и то, что нам задают в школе. Я не очень люблю читать. - А тебе что-нибудь нравится из книжек, которые не проходят в школе? - Я люблю почитать американскую литературу, а еще журналы и журналы про компьютерные игры. Лицо Ттлсд побелело: - А что ты называешь американской литературой? - Ээээ… Ну я не знаю, фантастика разная, фэнтази. Но я редко читаю. - Ага, ага, понятно, наверно, постоянно развлекаешься с девушками, так? - Нет, это, конечно, вряд ли. Мы с друзьями играем в компьютерные игры и иногда встречаемся, чтобы выпить пива. Мальчик, воспользовавшись нашим молчанием, вновь принимается за еду. Ттлсд смотрит на меня каким-то многозначительным взглядом. Я отвечаю взглядом вопрошающим. Я в конце концов, я понимаю, что Ттлсд хочет сказать мне что-то о скрижалях. Одна из них ведь должна находиться здесь. Юноша поднимает голову от тарелки, и Ттлсд спрашивает: - Как ты думаешь, может нам взять на троих проститутку? Случилось то, что вполне можно было ожидать, юноша подавился. У него широко открыты глаза. Кашляет. На меня, на мой костюм летят маленькие и не очень маленькие частицы пюре. И я, и Ттлсд отпрянули от стола, чтобы не рисковать быть покрытым горой из пюре с кетчупом. Когда юноша откашливается (Ттлсд не стал его хлопать по спине, как он объяснил позже, побоялся быть за это осужденным), его вид был устрашающим: лоб был потный, на щеках – слезы, под носом мокро, а ниже губ все забрызгано картошкой почти до воротника. Мне расхотелось есть дважды. Ттлсд осмотрел свой поднос с тостами и кофеем и отодвинул его подальше, после чего обратился к юноше: - О, мой бог, прости, пожалуйста. Мне так неловко за то, что я послужил всему этому причиной. К сожалению, у меня нет с собой салфеток, но я могу проводить тебя, мой друг, в туалет, чтобы ты там привел себя в порядок. После маленького монолога Ттлсд четко разъяснил мне все, стукнув под столом ногой, встал и повел юношу в уборную. И что же мне делать? Я присел на корточки и осмотрел весь пол под столом, осмотрел обе стороны сидений всех трёх стульев. Где здесь может быть скрижаль? Я запустил руки в пюре, почувствовав в тот же момент полной отвращение к этому блюду. Тарелка оказалась еще глубже, чем я думал раньше. В кашицу погрузились мои кисти. Но я разу же наткнулся на какой-то круглый предмет три сантиметра диаметром. Достав его, я быстро сел на свое место и попытался отряхнуть руки. Как оказалось, спешить было некуда. Ттлсд и наш новый друг не возвращались больше десяти минут. Я решил проведать, что с ними произошло, и тоже зашел в туалет. Из самой дальней кабинки доносился шепот и плач. Как я и ожидал, в ней находились мои приятели. Ттлсд окунал голову толстяка в унитаз со словами: - Так ты мне объяснишь, что такое американская литература или нет? Аааа, не хочешь? Ну, тогда тебе – еще одно погружение. В американском стиле. - Ттлсд, что ты делаешь? - Ты прав, Галдак, нужно заканчивать с этим дерьмом. - Быстрее, пожалуйста. - Я еще вернусь, идиот, мы с тобой пообщаемся. - пошли. Вместо того, чтобы выйти из туалета, мы зашли в другую кабинку и упали. Упали мы в грязь, в черное жидкое месиво и долго из него выбирались. А выбравшись, присели на кочки и долго молчали. Тишину нарушил Ттлсд: - Чувствую, так мы никогда не найдем шестую скрижаль. Хоть пятая теперь у нас в руках. - Это почему же? - Ты мне мешаешь это сделать. - Но как я могу тебе помешать? - Ты не хочешь, чтобы мы ее нашли, мало того, ты этому всеми силами сопротивляешься. - У меня нет никакого желания задерживаться дольше в этом мире, поэтому – чем быстрее мы найдем все скрижали, тем лучше. - Но ты все же не хочешь найти шестую скрижаль. - И почему же я не хочу этого сделать? Ответь, ты ведь лучше меня знаешь. - Очень просто, ты хочешь больше написать, пока ты имеешь силу слова здесь. - Ничего подобного, мне абсолютно без разницы, как долго я буду у руля этого дырявого корыта – нашего повествования. - Хорошо, тогда продолжим. - Да, да, продолжим. Причем немедленно. Я действительно разозлился на Ттлсд за его эти слова. Мне жалко тратить время на все эти скрижали. Мне хочется спокойствия, погрузившись в которое, я смогу продолжить свое творение. Мы сидим в креслах, в двух удобных мягких креслах. Кресла той самой высоты, которая необходима для полностью комфортного сидения. На ощупь ткань, покрывающая кресла, кажется приятной и мягкой как какой-нибудь мягкий пушистый котенок. Мне не терпится задать вопрос – здесь ли находится одна из скрижалей? Но Ттлсд прижимает указательный палец к губам, и мы молчим. Меня начинает клонить ко сну. Внезапно я понял, как устал, как измучено мое тело, даже если оно на самом деле не моё. Какой-то мелкий песок не только попадает мне в глаза, но и медленно наполняет мою черепную коробку, а ткань обивки кресла под руками словно исчезает. Я встряхиваюсь, слышатся чьи-то шаги за входной дверью, достают ключи, поворачивают их в замке. В квартиру заходит молодой мужчина, я думаю ему около двадцати пяти. Мы сидим и молчим. ждем, когда мужчина включит свет, когда он наконец его включает, Ттлсд торжественным голосом произносит: - Добрый вечер. - На что получает вполне подходящий ответ: - Добрый вечер. Я удивился, неужели для этого человека нормально встретить двух незнакомцев у себя дома? Я увидел, что вся одежда на нем помята, что сам он находится в каком-то трансе, его немного неуверенная походка выдавала это. Он молча перекусил что-то на кухне, Ттлсд недовольно смотрел на настенные часы, будто время на них действительно имело значение. Имеют ли сейчас мои слова значение – не знаю и не хочу знать. Мужчина вернулся в комнату, где мы сидим, устроился на диване и включил телевизор. Ттлсд скрестил ноги: - И что же – никакой любви? Мужчина сразу встрепенулся, будто забыв про усталость после длинного рабочего дня. - Нет, абсолютное нет. Никакой любви. Я не примелю ни капли этого так называемого чувства. Само ее существование противоречит всякому смыслу, она вредна, бесполезна, ядовита. - Вы хотите сказать – навсегда? - Не навсегда, а навечно. Мне не нужна никакая вера, кроме веры в себя, я не нуждаюсь в любви, как в несуществующем нечто. Я хочу забыть это слово, забыть однокоренные с ним. Довольно же, хватит! - Что же Вас привело к такому выводу? - Исключительно рассуждения. Мои собственные мысли, неопровержимые итоги размышлений. Я основываюсь исключительно на правде и хочу донести ее до всех и каждого. - В чем же правда, уважаемый? - В том, что разумному человеку должно претить слово «любовь», каждый должен знать истинный смысл того, что называют этим чувством. Давно пора перестать себя обманывать, снять радужные очки. мы живем в будущем, развитие человечества дошло до того уровня, когда пора забывать все предрассудки и комплексы… - Я перебью Вас, простите. Хочу спросить, так в чем же истинный смысл, в чем правда? Я быв очень удивлен, не услышав ответа. еще больше я удивился, когда понял, что мужчина заснул. Просто отключился на середине фразы. Ттлсд дал знак вставать и уходить. Перед тем как выйти, мы подошли в шкафу. На полке стояла черно-белая фотография в рамке. Ттлсд взял рамку, слегка отогнул сзади картонку, откуда выпала маленькая почтовая марка. Я поднял ее с пола и положил в карман. Ттлсд поставил рамку с фотографией обратно на полку, на фотографии были мужчина и женщина, он в костюме, она в белом платье. Когда мы вышли в коридор и почти закрыли дверь, Ттлсд сказал, глядя на меня: - Любовь – это бабочки в животе. Красиво сказал, но наверняка не сам придумал». - Простите, господин Галдак, дружище мой, мне кажется, что этого достаточно. Вы немного утомили читателя, и что уж там говорить, множество интересных фактов утаили… - Да пропадут они в могиле! Пальто, существо внутри кашляет на этот раз гораздо дольше. Но потом всё же продолжает: - Теперь наступила моя очередь поведать Вам об интереснейших приключениях и напастях, с которыми нам пришлось иметь дело во время поиска остальных шести скрижалей. Если это можно назвать скрижалями, конечно. - Эх, как бы мне не было неинтересно, все же придется это прослушать, чтобы не дать ни в чем соврать. - Что ж, справедливо, мсье Галдак. В таком случае предлагаю Вам присесть на этот стул и искать несоответствие с фактами в моих словах. Правда, хочу заранее попросить прощения за мое плохое произношение, так как часть слов Вы можете не разобрать, что значительно увеличит степень бессмысленности вашего занятия. Ибо я не буду говорить только правду, и ничего ее кроме. Итак… «Итак, что? Что? Ты вновь к этому вернулся. Тщеславие? Безумие? Я абсолютно не помню, на чем все закончилось. Да оно и не важно. Почему? Потому что мы собираемся рассказать о красоте без пределов. Так я все сказал, Галдак? - О да, ты совершенно прав. Этот серый мешок с костями собирается поиграть в Шерлока Холмса? Так по-английски разжигает трубку. и это не говорит мне ни о чем, кроме как о наступившем вечном дожде. Небеса плачут, они смеются сквозь печаль или плачут сквозь смех, я не знаю. Но их неуравновешенность нас потопит. Галдак сидит на первой скрижали в позе лотоса и довольно жмурится, паря в сорока сантиметрах над черными бесконечно глубокими лужами. Он жмурится, потом неожиданно выпучивает глаза и говорит: - Я тебе верю. Потов вновь довольно жмурится. Непростительное поведение. Он двадцать раз повторяет свое «я тебе верю», и я его спрашиваю: - В чем ты мне доверился? В какие мои слова ты поверил, дружище? Он долго трясет головой, размахивая ею из стороны в сторону, словно обнюхивая кость длиной сантиметров тридцать, потом отвечает: - Что это все – наше с тобой. Я смотрю на него с удивлением, его голос стал похожим на крошечного китайца с усиками и шапочкой конусом. - Я тебя не понял. - А здесь и не нужно ничего понимать, друг. Он долго мне улыбается, зажмурив глаза. Я насчитал восемь пустующих мест для зубов. Он явно неважно себя чувствует. Мне бы помочь ему. Мы идем сквозь дождь. Он летит за мной и пискляво хохочет каждый раз, как я перепрыгиваю через одну зияющую бездной лужу. Еще одна лужа, еще одна сотня луж, еще одна тысяча. Галдак храпит, слышен тот факт, что у него забита одна ноздря. Я остановился и присел в лужу. Я уже давно насквозь мокрый, мог бы и не прыгать, но так намного веселее. Сегодня я не беззаботен, в отличие от моего спутника. Потому что знаю о своем краснобровом противнике, он потряхивает песчаные часы, дожидаясь момента, когда можно начать отсчет. А седьмой скрижали у меня до сих пор нет. Галдак сквозь сон произносит: - Не мучай себя, мы в любом случае можем написать в конце – все закончилось хорошо. И не стоит волноваться по таким пустякам. Это читать все равно никто не будет. Он так сладко зевает, что у меня пропадает всякое желание вставать из лужи. Я протягиваю руку вперед и ловлю в ладонь капли. Протягиваю вторую и складываю руки лодочкой. Капли дождя, словно отравленные химикатами слизни, падают в лодочку, слегка там бушуют и успокаиваются. Лодочка полна до краев. Я вспоминаю детские сказки, подношу руки к лицу. Там так же темно, как и в «бездонных» лужах. Вода не грязная, я просто не хочу очередной раз видеть свои руки. Меня волнует другое. Глубокие бесконечные силы помещаются у меня в ладонях. И я присматриваюсь к поверхности воды. - Галдак! Галдак! Посмотри, мне кажется, я там увидел рыбий хвостик. Товарищ переворачивается на другой бок и бурчит: - Идиот, засланец, лопух… И что-то еще. Я вновь смотрю на воду. Поверхность иногда оживает очередным кругом от упавшей дождевой капли. Когда я подношу ее еще ближе к глазам, круги появляться перестают. - Бульк, – говорю я черной воде. Говорю ей – «я малый красный огонечек, дай осветить твои глубины». Тишина. Вода светлеет. Она становится невозможно белой. Внезапно на белой поверхности начинают вертеться вихри зеленого и светло-золотого. Они кружатся, беснуются, лопаются и сливаются друг с другом. Это похоже на чудовищный силы фейерверк. Если бы я не был уверен точно в том, что все это происходит в воде, между моими ладонями, я бы, пожалуй, взглянул на небо. Это продолжается недолго, у меня слезятся глаза, не могу моргнуть, слишком это красиво. У меня открыт рот, я пытаюсь, как могу, глубоко дышать. Комок в горле. Вихри останавливаются. Лодочки-руки трясется. Вихри сливаются в картину, такую точную картину некусаных тонких губ, что у меня начинает пылать шея. Тонкие некусаные губы. Фаре. Я кричу. Ля-минор и опера. Я кричу, мои руки схвачены черной жидкостью, я не могу их отнять. Галдак просыпается и спрыгивает в лужу, бежит ко мне. Мы напрягаем все силы и расцепляем мои руки. Черное желе, на поверхности которого видны следы от моих ладоней, падает и разбивается о поверхность лужи. Из осколков выскакивает кольцо. Оно долго кружится на ребре, но все-таки останавливается. Галдак поднимает кольцо с черно-белой отделкой камнем, поднимает его высоко над головой и провозглашает: - Седьмая скрижаль. Когда он опускает руку, я хватаю кольцо и кладу его в карман. Огрызнувшись, противостою его удивленному взгляду и открываю зонтик. Дождь идет, дождь идет… Мы кричим эти два слова и передвигаемся в неизвестность. Галдак теперь совсем лысый. Мне непонятно его такие неожиданные превращения. Он усох и стал меньше меня ростом. Но всё так же беззаботно спрашивал: - Друг мой, а двенадцать – не слишком ли это большое число для двоих людей? Понимаешь, все друзья Иисуса еле потянули число двенадцать. А нас с тобой двое. И мне так холодно. После этих слов Галдак упал с облака и шлепнулся в лужу. Мне показалось, что приземлился он на щеку. Вытащил его из воды, взболтал. Из его беззубого рта со ссохшимися губами сначала появилось на свет «спасибо», а потом еще: - Ттлсд, когда ты уже вернешь его? Когда? Мне так нужно мое «Даже». Я больше не могу притворяться в твоем невкусном как апельсиновая кожура мире. Мне нужно обратно. Я держал в правой руке его такую маленькую жесткую холодную голову и смотрел ему в глаза. И отвечал: - Я не могу. Это не в моих силах. Правила установлены. А ты так ничего и не понял. Он начал неловко размахивать руками: - Но что? Что я должен понять, скажи мне? - Ты должен узнать, наконец, что писать. От чего-то избавиться, кого-то обрести и писать то, что должно было написано. - Наигранная ерунда – всё это. - Нет, ты не прав. - Отдай мне мой рассказ, повесть или что это еще. Я ухожу. - Куда ты уходишь? - Я лишь хочу вновь войти в мир идеалов, где закрывать глаза возможно, где всё конкретно, твердо. Хочу, чтоб было непонятно, но и неизменно. Я не могу, тону я в этой каше, которую ты здесь затеял. Свободная свобода, пустее пустоты. Мне больше по душе те бесконечные границы, чем здешние закаты средь ночи. Сам понимаешь, вся абсолютность вместе взятого и слепленного «ничего» сильна и вязка, словно пластилин. Мне хочется прозрачности воды… - Галдак, ты бредишь. Может, это дождь? - Друг, понимаешь, изощренность в избегании клаустрофобии мне не помогает избавиться от мыслей, что вся бессмысленность и нагота вселенной как будто копятся над нами среди звезд. - Я должен рассчитать, когда закончить. У нас листы, скрижали… Как же план? - Мне надоело всё, не держит тело дух. Забудем про скрижали, семь – дьявола любимое число. Она сама призналась в этом мне. - Ты хочешь сдаться? Кто будет биться? Закончить все каким-то жалким «Даже»… Нас недостоин этакий конец. Давай же, пусть небо разразится фейерверками, и тело юноши пусть будет падать с круглого лица луны и скатываться с разноцветного огня шаров. Ведь все это – язык, он подарил свободу, прихоть ставя во главу всего. А ты же хочешь изменить ему, продумывая линии и стрелы гламурненьких сюжетов… - Как много «же» для украшенья слога. Но прочитать всё это, автор, сам боишься? Или ты сам не веришь, что весь ритм слога, который должен быть и был задуман, не пропал, не сгинул потому, что слово в свежем виде не горит. Когда берешь перо… нет, лучше ручку, и собираешься спросить, всё это не пугает? как хочется опоры… Да, я вижу всё по запятым, что не хватает мысли, на поверхности лежащей. Ой, сам не ври себе, не тешь надеждами, укрытыми в обычных выбитых словах. Все это скоро на стихи похоже станет, но стих не в рифме, мысль – не в слове. Не стоит думать, что одна из ям хуже второй, а та - сама чуть лучше неизбежности. - Что ж, если ты решил так, то так точно будет. я сам люблю, когда решают что-то. Хоешь рассказ, бери свой «Даже», печатай и дели на главы, мне ведь все равно. Раз предпочел законченность пути, мечты приблизил, их уменьшив в сотни раз, тогда мои старания напрасны, Вас не избавить от навязчивости Вашей обреченности, облаченной в увлеченность. - Хочу Вам, мистер ТТЛСД, сказать спасибо хоть за то, что обошлось без крови и неясностей, которые читателя пугают. Хотя я всё равно не верю, что это прочитали хоть кто-то так, как Вы того хотели. Спасибо за страницы «Даже», которые вернулись целиком и ждут теперь лишь твердости обложки. Ну, я пошел. И он, Галдак, пошел, всё повторяя «Я пошел». Вижу лишь спину, бережно укрытую плащом или пальто, мне еле видно сквозь капли неутихающего ливня. Галдак идёт, махая мокрыми листами. Чихает и уходит дальше. Куда? В определенность, мне так думается. А я один. Мне пять листов осталось от зелёной книжки. А где-то сохнут и черствеют пять скрижалей, ненужных никому, все в форме вкусного овсяного печенья. Как нам приснились звезды, да к тому же – в синем свете? Всё ясно-четко, красные машины бродили между темнотой и тучей, не зная ни дождя, ни пробок. Они светили фарами на звезды, что давно потухли, да так, что те омолодились. В чём прелесть синих звезд? В их такой холодности. От их лучей бегут мурашки по спинке кошки, у окна лежащей. Внушает неуверенность холодный блеск гигантов. У кошки только лапы. У кого же руки – Вы просто можете одним пальцем, недолго думая, прикрыть одну звезду, а можно сразу две. Да, бессмыслица полнейшая. В чём моль рассказа? А соль вредна, скажу я Вам. И чтобы кости не хрустели, даю воды ведро, попил – забыл. И нету глубины. Галдак ушел искать сюжеты… Хотя, быть может, ищет эго, а, может быть, и смысл. Он далеко ушел. Что есть разговор с читателем? Ты пробегись глазами и заснешь. А я пишу, не сплю, дышу всё глубже. Всё потому, что ночью мне темно, когда пол комнаты охвачено огнём от лампы. Скорее бы выключить и взглянуть на звёзды. Считая по одной овечке в день, на первом разе останавливаюсь часто… Какой тут сон! Стихи бегут строками, иногда – строкой. Акценты, рифмы, новые и старые созвучья. Забытый цирк в лесу эти стихи. Мне думается, холод неуместен, когда строка вдруг прервана на раз». Галдак встал со стула и начал нервно ходить вокруг него. - Неужто было всё вот так? Я в шоке и оцепененье. В шоке и оцепененье он обошел несколько раз вокруг стула. Когда же смолк гул его шагов (Галдак остановился, и рукава пальто стали рыскать по карманам) зазвенели аплодисменты. Хлопали все, с задних столиков даже кто-то кричал. И весь этот Шуи прижимался и отталкивался от холодных бетонных стен, прикрытых материей карамельного цвета. Цвета беспомощности и старости, сладкая карамель облепляет горло и нежно томит его, щекоча. Весь этот шум, аплодисменты и крик огибали тихую, серого цвета фигуру Галдака. В рукаве пальто катаются пять шаров-скрижалей. Пять шаров постукивают друг друга, перекатываясь на рукаве. Ттлсд бегает по карамельной сцене, размахивает руками. Это ведь вам не покашливания среди мягких кресел, это хлопают в ладоши, просидев несколько часов на деревянных стульях. Ттлсд рад, непринужденность колебаний воздуха греет душу. Галдак роняет шары на пол, и они катятся в разные стороны, лишь слегка пошептывая, нежно гладя пол своей округлостью. Галдак медленно поднимается на сцену к ТТЛСД и шепчет ему на ухо: «Я ухожу». - Как? Опять?! Ттлсд не перестаёт размахивать руками, лишь старается не задевать Галдака: - Уходишь вновь бродить куда-то, где-то? Оно тебе не надоело? - Абсолютно нет, ни капли. - Но мы ведь на вершине, дружище. Мы сделали это, написали целый рассказ. Вдвоём! Это удовольствие наше с тобой, принимай поздравления… Ттлсд продолжая размахивать руками, что-то кричит в сторону аплодирующей публики. - Но, друг. Ттлсд. Ты ведь не сделал то, что обещал. - Как это не сделал? Твой роман, повесть, или что это там – у тебя. Чего же еще ты хочешь? - Ничего. Я ухожу. - Что же, уходи, если желаешь. Галдак медленно сходит со сцены и идет к двери, едва выделяющейся из монолита кремовой бетонной стены. За кремово-карамельной дверью идет снег, ветер гоняет мелкие снежинки по самой земле. Словно море снега волнуется. Дверь за Галдаком закрывается. В карамельном зале тишина. Ттлсд вздыхает и спрыгивает со сцены. - Подавай ему больше! Еще дальше! Научить его писать читаемые книги. А не много ли хочет этот джентльмен? Ттлсд ходит по залу и расставляет разбросанные в беспорядке стулья вдоль периметра помещения. Когда пододвигает очередной стул к стене, слышится противный скрип, ножка стула царапает карамельного цвета пол. Ттлсд продолжает возмущаться: - Да и как я его научу? Мне бы самому писать научиться. Да! Я иногда даю несбыточные обещания. Но у меня было желание постараться. Я пытался. Ттлсд забирается обратно на сцену. Замачивает половую тряпку в ведре с пеной. Потом накидывает тряпку на швабру и начинает отмывать дощатый пол сцены. Столько грязи. - Нет, я не понимаю. Ведь всё вышло вполне в нашем жанре. А теперь, раз мы полностью свободны, он может уйти. Ттлсд в очередной раз замачивает тряпку в ведре с пеной. - Я ведь тоже в любой момент мог уйти, и старался бы он один. Ха-ха. Мне даже интересно, что бы из этого вышло. Ох, сколько же грязи! Весь пол сцены был мокрым, его цвет был темно-серый. Сцена не казалась чище - Какая бессмыслица, я здесь застряну навечно. Этот пол и есть сама грязь. А у меня уже спина болит. Немного шурша, прикатился крошечный шарик. Ттлсд нагнулся, чтобы поднять его. Шарик так красиво блестел, что Ттлсд попробовал посмотреть через него на постепенно гаснущие лампы освещения. В этот момент холодное дуло пистолета чмокнуло его чуть ниже затылка, в шею. - Ну что, может, ещё что-нибудь напишем, вместе? Звенят аплодисменты.