Тексты V
34.БРОСЬТЕ
35.ТРАКТАТ
36.ВОЗВРАЩЕНИЕ
37.ЗДРАВСТВУЙТЕ
38.ФЕЙЕРВЕРКЕ
39.УПАДОК
40.ВЫКЛЮЧИМ
41.ПЛЮШ
42.КОПИЛКА
43.НЕ ПРО ЛЮБОВЬ
44.ПОЧЕМУ Я БРОСИЛ
45.ОТВЕТ
46.ОХ
47.ЗАЙЦЫ
48.ПРОЩАНИЕ
49.АСон
50.БЕЗМЕРНО
51.МЯЧИК-КАМЕНЬ
52.ЗАГРЯЗНЕНИЕ
53.ОЧИЩЕНИЕ
54.ЗАДУМЫВАЯСЬ ВНОВЬ
55.ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР
56.НЕ РАСТЕКАЯСЬ ПО ДРЕВУ
57.СПАЙКА
58.БЛАГОПОЛУЧИЕ
59.КОЛПАЧОК
60.В ПерспЕктиве
61.АНФАС
62.СОЖЖЕНИЕ
63.ЖаЛ Кость
64.НЕ ПРИНИМАЮ
65.БАШНЯ
66.ВОСКРЕСНЫЕ ДНИ ПОД СОЛНЦЕМ
67.МОНОЛОГИЯ ЖУКОВ
68.ВОСЬМОЙ ДЕНЬ
69.NE PRO ЛЮБОFF
70.БЕСПРОЦЕНТНЫЕ ЗАЙМЫ С.
71.ЛАМПОЧКИ НАМ ДО БОГА
72.Я СТАВЛЮ НА ОБЛАДАТЕЛЕЙ СЧАСТЬЯ
73.ОБЕЗБОЛ.
Действительно, бросьте. Я уже собираюсь бросить, просто интересно, если кто-нибудь прыгнет после меня – что с ним случиться? Хочу посмотреть на себя со стороны. Приятно – может вздрогнуть сердце, может защекотать нервы, может начать скользить капелька пота по спине. Можно потом вздохнуть спокойно. Это было не с тобой. Бросьте – я вам советую. Что еще остается делать? Чего ждать? Пришествия, благословения? Подарков на рождество? Родителей из отпуска? Жену, мужа и детей? Вам это надо? Вы – эгоист неизвестного пола. Я – тоже, только чуть-чуть поконкретнее. Я вам предлагаю, делаю деловое предложение, вкладываю в свои слова максимум убедительности, которое может выжать из себя мое лицо. Я с вами честен и даже, где-то, немного благороден. Этот непорочный мир там, куда я вас подвожу на своей красивой машине – он ваш. На первые несколько секунд. Вы ведь хотите его? Этого? Глубокого самопознания? Цели в жизни, путей, по которым идешь и чувствуешь землю под ногами. Сделали шаг – сделайте следующий, иначе смысл предыдущего валиться к чертям собачьим, виновато должно себя чувствовать после такого предательства с вашей стороны. Пустота, полыхающая под ногами – на самом деле полна сладких мягких шариков с сюрпризами внутри. Тают во рту, привлекательные гадости. Сосут мозги изнутри, драят вечную улыбку и поощряют ваши маленькие слабости превращаться в огромные оплошности всей жизни. Как будто я не знаю. Как будто вы не знаете. Захожу внутрь здания и замечаю – только здесь у людей могут появиться счастливые лица. При такой то погоде. Снаружи можно только хмуриться и жаловаться на непогоду, укутываться в одежке и ждать. Ждать того прекрасного момента, когда вновь окажешься внутри. Как в утробе матери. Как в вечном приюте, где температура, созданная тебе подобными, идеально подходит, чтобы ты мог спокойно здесь разлагаться, размышлять о смысле жизни и о всяком таком, размножаться и дарить миру себе подобных. Только выходишь – понимаешь, что внутри – это были твои инстинкты – наползти и сделать дело, отложить яйца, продолжать род. Бежишь оттуда, вспоминая внутреннюю дрожь, которая возникала из тех областей мозга, о которых ты даже и не подозревал. Бежишь, разбитый. Ты больше не твой, не свой собственный. Печально. И опять нет выхода. Ты можешь сидеть и голодать, мучить себя холодом, сбросив одежду, убивать теперь ненавистные липкие мысли в твоем мозгу, можешь себе что-нибудь пообещать, дать клятву. Ну и что? Выкурив две сигареты, окончательно замечаешь, что руки твои неспособны больше двигаться так, как ты хочешь. Тоже потеря, но с ней не смириться. Любишь чувствовать себя одним целым? Но они как чужие, куда их не засунешь, лишь чуть-чуть пропитываются они теплом, а внутри уже холодно, кажется – холодно навеки.
И ты идешь в тепло, обратно, твой маленький сеанс душевных испытаний кончается и сворачивается раньше срока. Ты лжешь себе и нарушаешь обещанья, плюешь на клятвы и людей страданья. Ха. Так что – бросьте, мой вам единственный совет. Я часто в людях ничего не понимаю, куда уж лезть со своею сложностью в чужую, идти сквозь дебри с головоломкою в душе. Когда плакал мой друг из-за того, что я не хотел его оставлять с любимой, я лишь смеялся. А двумя годами позже меня тошнило и трясло, в сердце боль возгонялась ядовитыми парами, а голова гудела, все как за порогом самой страшной муки. Тогда уже не было места ни смеху ни шутке. Тогда не видел я совсем перед глазами ничего, лишь кровь большими сгустками валялась под ногами. Дым сигарет не мог разъесть всех легких, в которые я его с яростью толкал. Я выпил алкоголя и попрощался с другом, и только по пути домой несчастный спирт едва согрел мое страдающее сердце. Я говорил в душе – все кончено, я не смогу простить. Я думал – пришла пора смертей для клеток исстрадавшегося мозга. Отринул я все голубое небо, которое, казалось, придумали глупцы и сердцееды. Но все не так уж просто. Совсем не просто. И ты прощаешь. И ты открываешь глаза и видишь – перед тобой пустяк, на самом деле – ничтожная козявка. И выжигаешь тот сердца кусок, где воцарилось страдание, боль и печаль. Признаюсь – я не жалею. Я прошел все не зря. Война закончилась – я пожинаю дары мира. Да только по ночам все черви, мучимые бессонницей, ползут мне в голову. Стряхивая их, я говорю – все идеально. И это ведь на самом деле так. Душа пылает страстью. И блеск в глазах. Дарю я душу, и получаю часть души в ответ. Нет, не бросайте. Ведь нечем будет жить.
Я не мудр, и не стар. Соблазны часто мною движут. Куда ни глянь – везде они, разевая свои пасти, представляют моему взору чудеснейшую плитку шоколада. И только гордость и обещанья самому себе (которые наиболее легко нарушить) останавливают на самом краю. Только тогда ты видишь вонючие лепешки слизи и жужжащих мух на так влекущем шоколаде. И несмотря на все, в следующий раз увидев видимую ценность, волочу ноги, прикрывая глаза. Приходится бить себя плетью, чтобы понять, что все обман, что все ничего не стоит. Хочу я вам сказать – не будьте горды. Не бойтесь, раз попав в одну из западней, оттуда вылезти и при всех, не кривя лица, очиститься от крови с шоколадом.
Бездарность, безразличие, безличие, безумие, беспечность, бездушность, безрадостность, безвольность – все это отнюдь не путь к безупречности. Как оказалось, безупречность не следует прямо из того, что вас никто не упрекает. Нет, как и всё – это лишь очередное состояние души.
И бросьте, правда, бросьте притворяться. Единодушно, единогласно. Пусть мир хоть канет в пустоту, зато мы голые придем к ее двери. И некого будет винить во всех ошибках, в которых виноваты только сами, но которые так сладко, так неудержимо хочется свалить на других.
Толпа бежит от пропасти, обратно к ней. И вдруг, в конце концов, вопрос – так все-таки – бросаться, не бросаться? Или нам голышом достаточно попрыгать?
Это довольно красивое слово, и сейчас, вопреки темам моих предыдущих произведений, хочу написать трактат о Любви. О любви с большой буквы Л. Это произведение абсолютно не претендует на звание научного труда или методического пособия. Я не имею права сказать, что все написанное здесь правда. Наверно, это абсолютно не тянет на звание правды с большой буквы П. Тем более эта самая правда для всех абсолютно разная, хотя по определению должна быть одна. И у вас при прочтении возникнет раздражение, негодование, предубеждение к моим словам. И это все мне будет безразлично.
Смешно то, что написать я это решил потому, как вследствие долгого общения с разными людьми, с людьми особенными и не очень, пришел к выводу, что это и есть все, что у нас есть. Что нас воспитывает и старит, что нас грубо переделывает и калечит, что делает порою нас счастливыми, а иногда очень даже не совсем. К тому же, как ни странно, я сам сейчас в сладких узах этого великого чувства.
Общий взгляд на правила игры. На правила игры в настоящую любовь. Да, любовь действительно бывает односторонней. Только по свей практике могу сказать, что у меня она возникала в определенных условиях. В условиях одиночества, скуки, безнадеги, голодания по сексу (последнее было особенно важно). Предметом желаний моих становились чаще всего люди, которые нагло мозолили мне глаза большую часть моего времени вне сна. Это была школа. Идеалистичность, до которой может дойти односторонняя любовь, просто поражает. Даже сейчас меня поражает образ созданной мной очередной богини. И не скрою – порою я наслаждаюсь этими заспиртованными и отшлифованными куклами, что как будто вечность уже не забываются в моем мозгу. Сейчас, на основе нескольких крупиц собранных фактов, могу сказать, что мужской пол оказывается действительно более податлив властному чувству неразделенной любви. Но в итоге я пришел к выводу, что такая любовь – и не любовь вовсе. Это – способ выразиться, способ создать виртуальное прекрасное. И это у меня отлично получалось. О сути такой любви говорит то, как начинались обе мои по-настоящему заветные Любови. Я был в обоих случаях в довольно уже вразумительном возрасте. Первое. Началось со фразы – а давай над ней поиздеваемся, кто больше. И это не шутка, так именно и началась та «Любовь», которая оставила серьезнейший след в моей душе. Признаюсь, она имеет не самое косвенное отношение к началу моего писательства. Это были чудесные дни, признаюсь. Возможно нечего жалеть потраченных дней. Честно – за последние два года я подбросил ей две совершенно сумасбродные записки под дверь, боюсь, как бы она не подумала, что я маньяк. Как и должно было – ненастоящая любовь закончилась совершенно не по-настоящему. Вторая «любовь» моя началась с фразы – да ты такой бесчувственный, ты не способен на любовь. Ха, тоже это не шутка. В итоге – розы, сопли, слезы, израненная душа и испорченные нервы. Я и сейчас ее вижу. Порой обнимаю, целую в щечку. Но намного дороже мне тот идеал, что я составил на основе этого человека. За это тоже можно сказать спасибо.
Итоги – да, я частенько слышу и вижу следы любви, превратившиеся в следы горя. Любви неразделенной, жестокой, так как безрезультатной. Подумайте сами, несчастные души, не стучались ли вы мимо двери? Вспомните, с чего все началось. Частенько бывает, что выплаканные ваши слезы – лишь результат самоистязания, такого тонкого и незаметного, что вы охотно бросаетесь на штыки, собой поставленные. Если это так – могу сказать, что вы можете продолжать это делать, но только в пределах разумного, поставьте себе порог, до которого вы будете идти по пути отчужденности, а дальше – нет. Вы можете подпитываться своим горем. Часто так и делают. Не лишайте свой разум жизни из-за того, что он когда-то ввиду уродливости мира создал что-то прекрасное.
Чем же отличается любовь обоюдная, так называемая – настоящая? У нее нет начала, нет конца. Это один из способов различить ее и ненастоящую. Как нарастающая лавина, появляется она. Знаете, почему Любовь – чувство. Потому что она не заменяет вам зрения, осязания и слуха, нет. Она – лишь стеклышко вашего любимого цвета, через которое вы все-таки можете рассмотреть все, что только захотите в человеке. Любовь односторонняя редко позволяет вам такую роскошь, а если и позволяет, то только собирая чемоданы. Кстати, стеклышко – это не обман, оно вскоре сливается с вами, и вы понимаете, что оно всегда было частью вас. С любовью настоящей вы скоро привыкаете к учащенному сердцебиенью.
Так как же правила? Не могу не согласиться с многочисленными мненьями по этому поводу. Главное – принцип ничего не меняй. Если вы в кого-то влюбились, значит он уже невообразимо прекрасен и совершенен. А когда вы после этого говорите – мне не нравится, как ты причесываешься, одеваешься, мне не нравится эта складочка жира и вот это – это обман. Вы – не влюблены. Практически стопроцентно, особенно, если вы говорите это неоднократно. Самой страшное – любящий вас человек выполнит ваши пожелания, а вы потом его сами не узнаете. Здесь часто играет большую роль тот идеал (идеалы), который у вас остался с неразделенной любви. Мой совет – забудьте его. Или не сравнивайте. Сам говорю и сам не слушаюсь, но это не важно. Еще страшнее – сравнение самого ощущения любви. И настоящая любовь проигрывает – ведь она – твоя часть. Так что – еще один принцип: ни с чем не сравнивай.
Встреча. О да, как часто приходится слышать, что вот, любовь не приходит. А я так жду. Я в нее уже совсем не верю… Тяжело и трудно объяснить, что она сама приходит. И редко влюбленный человек думает, почему же ты ко мне так долго не приходила, госпожа любовь. Это эгоистично, само появление любви начинает восприниматься, как должное. А не как чудо. Признаюсь, думаю – нет любви с первого взгляда. Это влечение. А когда ты уже узнаешь человека поближе, только тогда возникает это теплое чувство. Здесь главное – не давить. Ни на себя, ни на другого. И если ты уже сотни миллионов раз сказал – я тебя люблю, а в душе царит хаос и возникают мысли следующего характера: сейчас попробую, не получится, так не получится; нет ну есть у него(ее) недостатки, но вдруг привыкну; мне нечего терять; это не надолго; не буду сильно углубляться – все это – почти верные признаки неЛюбви. Итак, где же вы встретитесь. Может любовь у вас появиться и там, где вы часто находитесь. Это двухстороннее долгое неразделенное влечение (именно оно), а потом неожиданная встреча интересов. Это довольно редко происходит.
В атмосфере приключения – чаще всего так и происходит. Вы выходите на какой-нибудь бал. Вы себя, может быть, не полностью контролируете. У вас сняты обычные защитные психические слои. Соприкосновение двух оголенных душ вполне может стать началом союза, но результат вы узнаете намного, НАМНОГО позже. Часто к такому способу знакомства и прибегают. В наш век замкнутых людей и тихих стонов в подушку, безразличия и бесстрастия, ярких ламп дневного света и стереотипов – идеальный вариант. Но будьте осторожны, не все люди глупы и бескорыстны. Среди нас есть и хамелеоны, которые высосут из вас кровь, если вы станете чересчур упорно ждать избранного. Позволяйте себе развеяться с такими, если хотите, но знайте сразу – это неЛюбовь.
Третий вариант – случайная встреча. Здесь все зависит от множества мелочей и от ОГРОМНОЙ правдивости. Здесь действительно нужна правда, и только ты сам(а). И никто здесь больше непричастен. И хороший совет – расширить рамки для того, чтобы в них вошел человек, реальный человек из нашего неидеального мира. Но при этом чтобы вы не чувствовали себя продающимся(ейся), сдающимся(ейся). И еще – при таких встречах все-таки не сглаживайте алмазы, недостатки есть недостатки, если вы их заметили, значит вы их не забудете.
Жуть. Да, действительно жуть. Сколь я ни долго-коротко живу, все равно не могу поверить. Не могу поверить, что у каждого человека есть ангел в душе. Ангел с нежным голосом, шепчущим слово Любовь. А вы верите?
Не верю, не верю, не верю.
И я заканчиваю свою попытку написать что-то на эту тему. Не зря ее называют неисчерпаемой. Любовь-морковь. Хватит с меня. Сразу скажу – я не горжусь тем, что написал. Ни капли правды вы здесь не найдете. Заканчиваю. Нельзя о этом писать, особенно, когда ты его часть. Вот когда буду одинок, обязательно напишу целую книгу. Всю полную грязной лжи.
Луна сегодня ярко светит, освещает мою кровать. Красная паста предыдущей ручки оказалась несостоятельной писать, пишу зеленой. Но я не про это. Я про то, как лунный свет возвращает меня в прошлое. Возвращает лунный свет.
В пустыню. В пустыне я долго. Не знаю сколько. Знаю одно – к ней не привыкнуть. Лично мне. Я не могу жить в этом одиночестве. Каждый день я оставляю за собой следы – следы на песке, который есть пустыня. Следы эти так быстро исчезают. Но это меня ни сколечко не удивляет. Почему я иду – не знаю. Я просто не знаю ни кого, кто бы не шел. Все идут, пытаются выбраться, в пятках вместе со страхом храня правду – это не просто пустыня. Это – планета-пустыня. Без края и конца. Здесь многим, чем можно заниматься. Да что тут говорить – здесь все дозволено. Только не хочется. Из всех многообразнейших вещей, которыми я здесь занимаюсь, выделяется абсолютное для меня новое – я пишу. Я создаю слова из красной и зеленой ручек в этой зеленой книжечке. И это мне очень нравится.
Начну с описания. Что у нас здесь вокруг? Здесь есть песок, которого почти и нету (надоело его замечать) и есть небо. Небо здесь жалкое и больное, оно чрезвычайно гладкое и выпуклое, как будто полно гнилой воды. Оно такое выпуклое, что порой давит на глазное яблоко. Приходится сразу отворачиваться. Но небо все равно гордое своим видом, оно - правда. Я думаю, что небо все-таки больше существует, чем песок под моими ногами. Хотя песок я чувствую почаще. У меня здесь есть солнце. Солнце – укор. Оно слепит глаза, а иногда даже заставляет плакать. Ненавижу солнце. Бывает, оно больно толкает тебя в спину, когда ты идешь, или заденет плечом, пролетая мимо. Еще раз скажу – ненавижу солнце. Облаков здесь нет. Не, облаков я не заказывал. Есть солнце – значит есть день. Именно днем я привык ходить, иногда кажется, что это нелогичный выбор. Но у меня так заведено. Есть день – есть ночь. Ночью немного легче. Не давит на сердце.
Вы думаете, я ночью сплю? Нет, как бы не так. Ночью есть Луна и звезды. «Луна» я написал с большой буквы, потому что я ее люблю. И большую букву Л я люблю, с нее столько хороших слов начинается. Не могу сказать точно, за что люблю Луну. Как альтернативу, наверное. Но Луна тоже не дает мне покоя. Я иногда и правда хочу спать. Ну, как люди. Как будто я что-то целый день делал и жутко устал. Если я ложусь, то это не надолго. Все моя любимая Луна. Она тащит меня назад. Она что-то поет мне на ухо, а я чувствую, как подо мной скользит пустыня. Я одним полузакрытым глазом вижу свои следы, которые я только что оставил. Но когда я уже следов своих не вижу (они там были, просто давно исчезли, они на таком песке быстро исчезают), я вскакиваю. И ругаю Луну последними словами. Ведь я так старался, чтобы пройти эти несчастные несколько метров. И все равно я ее люблю. Луна разворачивается и гордо уходит от меня, не оглядываясь. Когда она уже почти исчезает, я кричу ей вслед – я люблю тебя. Но она меня уже наверно не слышит. И после этого наступает день. Но еще чуть-чуть про ночь. Есть еще звезды, звезды-мысли. Они шевелятся на ночном небе, ползают по нему и смеются. Их крошечные блестящие тела соединены с землей пустыни тоненькими серебряными нитями-лучиками. Следы от этих лучиков вместе со звездами постоянно бегают туда-сюда. И стоит только тебе остановиться, над тобой появляются звездочки, а их лучики вовсю светят на тебя. И это невыносимо. В голове начинается такой сумбур и пляски под гитару, что становится очень плохо. А если звезда была очень яркая, то ее лучик прямо делает дырочку в моей голове, такую болезненную-болезненную. Она долго не зарастает. Ну и как тут уснешь, с такими-то соседями по несчастью? Порой совсем не понимаю, как и кем устроен этот мир. Да, вокруг есть всякая живность. Как и в любой пустыне. И самая заметная из них – кактусы. Они большие и шипастые. Я часто думаю, что самые длинные из их шипов как раз достанут до моего сердца. Эти кактусы-отчужденности сплошная шутка. Издалека у них почти человеческие очертания. А когда радостно подбежишь и соберешься обнять, жестоко разочаровываешься. Можно было бы и обнять, нежности уже столько накопилось, да жить хочется. На счет остальных гадов и говорить не хочется – змейки-страсти, скорпионы-страхи, ящерицы-злоба и больше никого. Можно даже сказать, я здесь один.
Один, одинок. Это же пустыня одиночества. Здесь мое путешествие без времени. Я не знаю, сколько я уже здесь. Я знаю только, что за днем придет день, за днем идет ночь, а за ночью день. Здесь вот еще что есть, я чуть не забыл. Однажды я шел вперед, как всегда в общем. И неожиданно потемнело. Я думал – резко наступила ночь. Но это было другое. Это была печаль безысходности. Она затянула небо чем-то серым, скрыла за собой солнце. Я почувствовал облегчение, не люблю солнце. Над моей головой, там, в серой кутерьме появлялись голубые всплески, однообразные фейерверки. А потом началось оно. Это был едва уловимый шелест, как нежное прикосновение к сухой траве. Я смутно помню, что это называется звуки дождя. Но самого дождя тогда я не увидел. Его просто не было. Этот звук ласкал в своих объятьях и что-то нежно шевелил в сердце, но не более того. Через две минуты все прекратилось, и вернулось солнце, ненавистное солнце. Я долго шел. Я почти слился с пустыней, и не чувствовал даже, как она проползает под моими ногами.
Я не думаю, что кому-то нравится такое существование без прогресса. Время тянется как все время вкусная жвачка. Уже растворились все зубы, но скулы до сих пор спазмически сжимают челюстью этот бессмертный комочек. Все это длилось очень долго, кажется целую вечность. Но даже у вечности есть свойство кончаться.
Однажды днем, когда солнце издевательски крутилось вокруг моей головы, ища незащищенный участок тела для удара, появились они. Издалека они были похожи на маленький кусочек ночи. Но чем ближе они подлетали, тем отчетливее была видна их дисперсная структура. Это были точечки, абсолютно черные точечки с крошечными крылышками. Крылышки их ужасно пищали. Ох, я надеялся, они станут моими друзьями. Но самая первая точечка, когда долетела до меня, юркнула под кожу, побродила там маленьким бугорочком и выскользнула, оставив после себя две дырочки диаметром с четверть вашего мизинца. За собой на тоненькой ниточке точечка тащила малюсенький кусочек мяса. Моего мяса, того, из которого состою. Не могу не сказать, что это было жутко неприятно. Я согнулся от боли и упал на колени. Дырочки страшно зудели. Было так больно, словно… Словно во мне сделали две дырки. Мне не понравилось. Особенно когда секундой позже в меня вонзились еще сотни, тысячи точечек. Я страдал, я валялся на земле и крутился, пытаясь скрыться от их всевидящих глаз, если у них были глаза. В конце концов, я раскинул руки и ноги, предаваясь жесточайшему из мучений. Но неожиданно почувствовал, что меня больше никто не мучает. Я открыл глаза (раньше они были закрытыми) и увидел целое облако тварей. Твари, я их никак больше назвать не могу. Облако нависло надо мной, все эти твари чего-то ждали. Я нерешительно двинул рукой, силясь ее поднять. И сразу же почувствовал ужасную боль. Вереница кусочков мяса медленно вылетела из меня. Понятно, сказал я себе тогда, главное не двигаться. И я не двигался.
Я не двигался очень долго. Ночами Луна двигала мое будто окоченевшее тело по песку обратно туда, откуда я пришел. Как ни жалко мне было, еще больше мне не хотелось почувствовать эту боль повторно. Но так продолжаться совсем уж долго не могло. Я «проплывал» мимо виденных мною кактусов и бугорков, а ведь я с таким трудом прошел весь этот путь. Гордость моя взяла вверх, и я потихоньку пополз вперед. Чувствуя каждую секунду пронизывающую боль, я в нерешительности делал следующий шаг. Сам назвал этих тварей тварями нерешительности. Я очень медленно полз вперед, терпел. Мне раем казалась та прогулка, которая была у меня до появления тварей. Раньше все так не отягощало, пока не пришли твари нерешительности. Я полз и не мог решиться встать. Пока это мне не надоело.
Агрессия и ненависть, все злобные и плохие друзья, которые помогают сегодня делу добра. Я сделал над собой усилие и встал. Рой чудищ терзал мое тело, у меня тряслись губы от боли. Но я стоял, а потом еще и пошел, а потом и побежал, шатаясь от мучений. В тот самый миг все твари окунулись своими черными телами в мою плоть, прорывая туннели в моей душе. Но через секунду все остановилось. Никакого движения внутри, кроме бешенного стука сердца. Я убедился в том, что твари мертвы только тогда, когда выплюнул одну из точек на песок. Из ее тела хлестала моя кровь. Кровь окружила ее огромным красным пятном, после этого только она рассыпалась черным пеплом и растворилась в песке. В песке пустоты в пустыне одиночества. И я пошел дальше.
Идти было часто больно, черные тела выползали то там, то тут. Из гноящихся ран, из иссушенных проклятым солнцем дырочек в моей плоти выпадали они. След мой был усеян черным пеплом.
Еще одна странность. Я захотел есть. Я ел соломку из печали, которая росла в пустыне редкими, но пышными кустами. Я посасывал соломку и смотрел на солнце. Когда соломки не было, я сглатывал слюну и смотрел на любимую Луну, которая посылала мне воздушные поцелуи.
И появились миражи. Это не были на самом деле миражи. Это были такие же люди как и я. Просто я не мог до них дотронуться. Они шли мимо, по одному. В разные стороны. Я кричал им, пытался поздороваться, но все без толку. Где выход, что с нами, что делать, как жить? – спрашиваю я их. Некоторые просто проходят мимо, некоторые кивают, некоторые окидывают меня взглядом с ног до головы, но все идут дальше. Всем это надоело, все знают, что помочь себе могу только я сам. Все идут своим путем, хотя и не знают, почему. Я видел парня, который шел мне навстречу. Я говорил ему, что я оттуда пришел, куда он рвется попасть. Там – ничего, там – пустыня. Нет смысла туда идти. Он только улыбнулся. Я понял, что и там, куда я иду, нет выхода. На планете-пустыне одиночества вообще выхода нет. В этом ее смысл.
И я остановился. Я не вижу смысла в бесконечной погоне по кругу.
Я сел у куста печали и стал жевать соломинку. Толпы проходили мимо, а я сидел и думал, где же выход. В руках у меня был этот дневник, в котором были мои мысли. Был дневник в руках. Ночью я иногда ложился спать. Мне снились цветные сны, в которых были цвета, которых нет в пустыне. Мне снились или просто цвета. Это доставляло мне большое удовольствие. Приходилось сопротивляться Луне. Она снова тащила меня назад. Приходилось ориентироваться по кусту печали, и возвращаться обратно. Я пытался объяснить Луне, что не хочу в прошлое, но она лишь мило улыбалась и продолжала свое.
Люди, проходившие мимо, были такие разные. Это были мужчины и женщины, старые и молодые. Некоторые из них спокойно и усердно ступали по песку, казалось, у них за спиной огромный тяжелый рюкзак, не дающие им разогнаться. Рюкзак ответственности. Наверно, это возрастное. Я также часто видел людей отчаявшихся. Некоторые из них с криками пробегали мимо, поднимая клубы пыли, а некоторые тихо перекатывались по песку ночами, влекомые Луной обратно, в прошлое. В лунном свете мне казалось, что это песчинки пустоты разговаривают сами с собой, так интересно шелестел песок под телами отчаявшихся.
Днем я видел сумасшедших. Они скакали и прыгали по песку. Двое при мне прыгнули на кактус отчужденности. Прислонившись всем телом, они прокололи себя насквозь огромными шипами. Они умирали, хрипя и дергаясь. Кровь живыми ручьями текла по песку, стекала в ямки и бесследно высыхала. Высыхали озерца крови. Вот такой здесь песок. При этом возник такой ужасный запах, что меня едва не тошнило моими палочками печали. Но потом я привык, когда скелеты двух превратились неожиданно в труху, упали на песок и исчезли. Прощайте.
Я сижу здесь возможно целые годы. У меня начала отслаиваться кожа, отваливаться кусками. Ч стал покрываться кроваво-красными пятнами отчаяния. Я не вижу выхода. Не могу его найти.
Я ненавижу Луну, что возвращает меня в прошлое. Даже солнце лучше – оно справедливо. Я терпеть не могу возвращаться.
Я сижу и смотрю на людей. Никто на меня не смотрит. Никому я не нужен. Это же пустыня одиночества. Это целая планета одиночества.
Так продолжалось вечно. А вечность имеет свойство продолжаться недолго. Она пришла ко мне, она единственная из толпы остановилась. Она увидела меня и подошла.
- Почему та сидишь здесь и никуда не идешь? Разве смысл в пустыне одиночества не в том, чтобы идти и найти выход?
- Нет, мне кажется, нет. Смысл в том, чтобы найти себя и найти тебя. Надеюсь, никто не забыл слова «одиночество»?
Мы сидели и говорили. Мы говорили очень долго. И мы влюбились друг в друга. Это кажется невероятным – случайная встреча, случайный разговор. Но все покажется неслучайным, если понять, что в пустыне одиночества разговор – большая редкость. Ведь в пустыне разговаривают и живут наши души. А разговор душ – везде большая редкость.
- Знаешь, я хочу тебе признаться, я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю, люблю безумно.
Наши губы соединились. Я почувствовал под руками ее тело, я почувствовал тепло. Тепло прикосновенья, прикосновенья к любимому человеку.
Когда я пришел в себя, когда я понял полностью свои чувства, она была уже далеко в небе. Она летела с этой планеты-пустыни одиночества. И я вот-вот должен полететь за ней. Я вновь увидел печаль. Это была печаль безысходности. Она темной тенью поглотила небо. Но я не был в печали, меня захватила Любовь. И я заплакал, когда подумал об этом чувстве. Я заплакал, и слезы покатились у меня по щекам. И с неба тоже капали слезы, печаль плакала, она умирала. Слезы печали падали на песок пустоты, тот исчезал, и я видел мир. Настоящий мир. И в этом мире рядом со мной стояла она, моя любимая.
-Мы будем любить друг друга вечно.
Но вечность имеет ужасное свойство заканчиваться.
- Ничего не получилось. Все против нас. Мы не сможем больше встретиться, нет времени. Ну, и я думаю мы оба заметили, что наши чувства уже не те, что были в начале. Давай не будем портить друг другу жизнь. Давай расстанемся, навсегда.
Всегда – это так много. В нее помещается столько вечностей.
Я в пустыне. Я стою на коленях. Я здесь, на самом начале, среди колючих кактусов. Это моя первая ночь здесь, и я кричу: «Луна, умоляю тебя, верни мне прошлое, верни меня к моему счастью». Луна кивает, она улыбается. Я люблю Луну. Она выполнит мою просьбу. А я за это должен все забыть. И время гонит меня по пустыне, пустыне одиночества. И каждый шаг – как день из жизни. И я еще не знаю, что эта пустыня – планета. Что по ней можно ходить целую вечность. Хотя, вечность имеет чудесное свойство заканчиваться.
В моей душе горит ненависть. Ненависть к людям, которые ее не заслуживают. К людям, которых я и не знаю толком. К серой массе, к подонкам, пьющим кровь из вен всего живущего, всего здорового. Мне печально, но привычно видеть разрушенные храмы надежд, которых я и ты были строителями. Все напрасно, в пепел и песок превращаются все светлые ожидания, любовь гниет под старость, дружба развращается деньгами. Никто не понимает, куда мы едем с этой горки, в какую чащу грехов заносит нас время. И обернуться уже поздно, схватиться за столпы надежды нет возможности. Мертвые собираются парами и говорят о рождающемся сексе, об удовольствии без границ. А живые собираются и шепчутся об умершей любви, о случайных цветах на ее могиле, о мечтах и о сладостном спокойствии. О котором можно только мечтать. Сборище умных копается в добрых чувствах, словно разделывая креветку перед тем, как засунуть ее в рот. Они копаются в кишках слепого благословения, заглядывают под юбку романтике, расчленяют тело честности. Они ищут правду в уже умерших под их ножами трупах и, в конце концов, находят слизь и мерзость, боль и сперму, радуясь своему открытию. Все это они вывешивают на пластиковые сверхлегкие кресты и тащат сквозь толпу, ухмыляясь и смеясь. А в толпе на колени падают живые, потом встают и бросаются за мышьяком, петлей и бритвой, ищут небоскреб, снотворное и пулю. Ряды редеют, умирают люди душою, телом. Нет ощущения присутствия у оставшихся, среди падающих колон они словно дети среди минного поля. Отбрасывая отмершие крупицы счастья, они выбирают темный путь. Они не создают мечты, они их рушат, застигнув живого с потеющими ладошками, в которых он держит хлипкий маленький камешек веры, они все отбирают и топчут. Кричат – умри сейчас и избеги страданий. Кричат – ползи среди червей тебе подобных, гори в огне несчастья и выкини душу в вонючий мусорный бак. И отступают, открывая на них надетый плащ, под которым слизь и мерзость, боль и сперма. Ты хочешь этого, нет? Тогда беги и прячься, впрягайся в машину ненависти и злобы. Ведь ты сам нам все отдашь, а мы все затопчем – говорят они.
Пора объединяться, пора взяться за руки как на сеансе вызывания духов. Сегодня мы попытаемся вызвать духов добра, давно умерших и беспробудно спящих в объятьях смерти. У нас есть силы, у вас есть силы, пока еще. Стучит сердце, продвигая порывы души, кричит мозг, задавленный выводами, фактами и существом сегодняшнего мира, которое превратилось в скопище проводов и лампочек, в жижу плавленой меди и напечатанных слов. Не передать крика души буквами из черных пикселей, не показать ширины мировоззрения скопищем единиц и нулей. Пора объединяться, так хочется закричать.
Но язык не поворачивается, не открывается рот – ведь все было, все прошло. Все крики позабыты, затоплены в грязи, в помоях и отходах. Чудесные сады политы бензинов, керосином, спиртом, и каждый из нас идет к нему со свечкой. Свечкой, зажженной огнем предубеждений, мы, сами того не ведая, идем спалить свои мечты. Сжечь начисто, оставить только пепел. Желанья наши – деньги, секс, могущество и свобода. Свобода себе, а не другим. И это давно уже в крови у всех. Я видел поэтов, что писали о красоте, о нежности, о чистоте, а сами покупали любовь и секс за деньги, за еду, за слово.
И это все не от безысходности вовсе, это в душе. Никто не может стать аскетом. Лишь выбрав путь добра, тепла и света, мы начинаем говорить о звере ненасытном внутри, о соблазнах, перед которыми никакой силы душа не может устоять. А до выбора мы, значит, и были зверем, а соблазны составляют все наши стремленья.
Все ломаются, как часто нынче слышишь это слово от всех людей, сильных и слабых, от верхов с низами. Интеллектуалы и поэты, дерьмо и боги, мечтатели и кроты, все говорят – мы все сломаемся, или я уже сломался. Писклявый грустный голос говорит тебе об уровнях и подуровнях жестокости, которой обтесывает каждого этот мир. Мы не станем алмазами, нам этого не суждено, и никому не дано быть совершенным. Значит ли это – смерть? Начнется столпотворение вокруг яств страсти с похотью. Оно так скоро начнется, оно уже началось.
Найдем ли мы в себе силы стоять в стороне? Откликнитесь, живые души. Пришло такое время – мы смотрим на все сквозь пальцы, мы прикрываем глаза на грехи и недостатки. Нам нужны люди, нужна масса. Пора брать всех, пора становиться учителями. А ни вы, ни я не прекратили плакаться про жизнь, прерываясь лишь на выкрик небу неразборчивыми словами. Пора.
И опускаются руки, не в силах больше держать ручку. Крик долетит ведь вряд ли до кого. Еще меньше согласится. И точно никто не соберется. Как целый коробок спичек, который зажгли в километрах друг от друга в абсолютной тьме. Сдаюсь, нам не осветить весь мир. Или? Ваши мысли? Здравствуйте.
Мрачно, уныло, гадко, противно, тихо, бездушно, занудно, губительно, душно. Чертовски страшно, дьявольски серьезно.
Разрушаем, бьем, рвем, топчем, жжем, сжигаем, не глядя, вооружаем злодеев, гадов, плохих парней своими слабостями. Своей гордыней в первую очередь падая в грязь, жалея о рождении, не имея сил сейчас же встать.
Мы дарим агрессию, боль, ненависть, ярость, ложь. Чертим круги на полях с закрытыми глазами, берем в руки ручку, мел, краски, карандаши – что бы не получалось, все дерьмо, все повторенья.
Глаза плачут кровавыми слезами, когда перед ними люди в черных плащах увозят самое ценное. Самое веское, то, что заставляло летать, на крыльях зла или добра – неважно. Больше нет ничего, выжженные пятна на траве, песке, бетоне и ковре там, где что-то было. Сухими потрескавшимися губами целуешь ты эти места, будто места своей славы в бою. Пару десятилетий вперед – ты целуешь гладкое увлажненное слизью отверстие в твоей груди, где когда-то было сердце, способное любить, ужасно изгибая шею. Еще несколько лет – ничего не остается, как расцеловывать, облизывать свой череп изнутри, в котором раньше кто-то жил. Не помню кто, но он творил проклятья, благословенья создавал и мысли.
О, да, ведь главное же – мысли. Сумбурный ураган мертвеющих, рождающихся вспышек, среди которых жизнь проводишь ты. Губительное горе пустоты все остановит, принесет молчанье; вот время, место для покоя. Но не найдешь покоя ты никак, терзаемый столкновеньями двух стихий – всего, что есть в тебе, и всего, что против этого всего. Ведь не отвергнешь же ты начисто весь внешний мир с его разбрызганными красотою и уродством. И продавать себя-любимого вам тоже не хотелось. Но получилось так, через года, и на зеленый свет двухцветного светофора дорогу переходит лишь пустышка, скорлупа, впустившая в себя весь космос, выбросившая душу.
Сжигая радости и из любви творя ненужный пепел, щадя себя как тело, как кусок мяса, зажаришь лучше ты свой мозг, сердце, душу на раскаленных прутьях над огнем, любя и ненавидя все вокруг, творить ты будешь за огонь работу. Фейерверке.
Внимание, до того как читать это, советую прочитать сначала «Здравствуйте» или «Фейерверке»! Сложится неправильное впечатление. Предупредил.
Все, пора успокоиться. Потише, потише, больные люди пытаются уснуть. Что будет дальше? Лучше об этом не задумываться.
Отдаю свой дух, свой разум расслабляющим волнам усталости. Губительные порывы – кого они разбудят? Плывя по течению, расслабляешь все мышцы. Вот тот нервный комочек небольшим электрошоком и в теплую кроватку. Сижу на краю этой самой кроватки, жую печенье и запиваю молоком.
Завтра, может быть, нас ждут битвы со смертью. Но все будет завтра, а сейчас – время потянуться и обнять подушку. Наслаждаясь ее свежестью и чистотой, отгоняй мысли о плохом. А иначе оденут в белую рубашку и завяжут рукава сзади. Подари миру вокруг тебя радость и уют. Усни с улыбкой на устах. Нечего раздражать всех и вся визгами, словно ты взбешенный кот в клетке. Все так спокойно.
Снег ложится на снег тонкими белыми слоями, на окне появляются узоры, от мороза. Ты – в тепле. Внутри – будто что-то тает. Жизнь – это же не гонка. Можно позволить себе отдохнуть. Кидая взгляд с цветочка на цветочек на обоях, думаешь о лете. Оно когда-нибудь придет. Тепло внешнее перельется в тепло внутреннее, люди станут еще теплее. Мы все обнимемся, я сам буду каждого встречного целовать нежно в щечку, а потом с друзьями гулять под луной, беседуя о прелестях любви. Так сладко будет биться сердце. Вокруг будет зелено, печаль будет где-то далеко.
Все это будет, если мы доживем до следующего лета! Если дотащим бренные тела и грязные души до спасительной черты. Но… Что это я? Пора спать.
Единственное, что я знаю – так сказал мне Бог. Когда я был очень маленьким, ко мне пришел Бог и сказал всего одно слово «Выключи». И все. Это слово так глубоко засело в моем сердце, так четко обозначилось в моей душе, что я понял – это действительно то, что Он от меня хочет. И я так и сделал.
Я вырос и отучился в школе, закончил все на четверки. Я искал себе случайную работу. Подрабатывая то тут то там, копил деньги. В двадцать лет, когда я нашел не тяжелую работенку, где платили гроши, я ушел от родителей и поселился в съемной квартирке, состоящей из одной комнатки. Работа была дневная, всего пять часов, а остальное время было в моем распоряжении. Я купил все, что мне было нужно на накопленные деньги и пошел выполнять свое предназначенье.
Трясусь уеж час в вагоне метро, еду на конечную станцию самой длинной ветки. Я доехал, ужасно захотелось расправить плечи. Здесь уже темно. Я посмотрел вокруг, стоят дома, высокие дома нежно зеленого цвета с маленькими окнами. Я долго метаюсь возле подъездов, пока не решаюсь подойти к домофону. Набираю случайный номер. Готовлю длинную речь в оправдание. Прежде, чем я успел что-то сообразить, звучит голос пожилой женщины: «Заходите». И все. Как все просто. Не думал, что есть такие сердечные люди. Бог на моей стороне.
Поднимаюсь на шестой этаж, пешком. Здесь самая ухоженная лестничная площадка. Я звоню в дверь, а сам молюсь. Никто не открывает. Слышно только голос, спрашивающий: «кто там?». Звоню еще раз. Не обманываю. Звоню еще, звоню еще. Потом просто нажимаю кнопку звонка и жду. Жду две минуты.
Открывает толстый мужчина в темно-синем халате. Внутри довольно темно, хотя горит целая лампочка в прихожей. У меня нет желания объясняться. Я отталкиваю мужчину внутрь, и закрываю дверь. Слишком сильно толкнул, он повалился на обувь, стоящую ровными рядами в прихожей. Глаза его округляются. Зачем меня бояться? Я достаю молоток и ломик, конец, за который я берусь, и там и там плотно обмотан изолентой. Глаза еще больше округляются, но он начинает вставать, инстинкт самосохранения. «Лежи», как можно спокойнее говорю я, хотя это мой первый раз. Я ровным шагом иду в спальную. Там сидит женщина, тоже толстоватая, тоже с круглыми глазами: «Что происходит?». «Ничего страшного», отвечаю я и прохожу мимо нее. Моя цель прямо передо мной. На большом экране, немножко пыльном, мелькают цветные картинки и какие-то люди. Я аккуратно ложу лом на пушистый голубой ковер. Я достаю свой маленький фотоаппаратик, он стоит дороже всего. Я делаю его снимок. Только его, и как можно ближе. Я прячу фотоаппарат обратно в карман брюк. Наступаю ногой на лом, чтобы никто не забрал. Я потягиваюсь, чтобы выключить чудовище из розетки, когда получаю ногой в живот. Это хозяин. Потом кричит женщина. Я разгибаюсь и толкаю его еще чуть-чуть сильнее, теперь он летит на шкаф с книгами. «Успокойтесь, я вас не трону, мне нужна только небольшая мелочь», как можно убедительней и спокойней говорю я, я все эти фразы очень точно продумал, ничего кроме я говорить не собирался. Грохот, сдавленный стон. У женщины немножко трясутся руки. Через миг появляются двое детей в двери – девочка и мальчик. У них такие же большие глаза. Ног мне ни капли не смешно. Я все-таки вынимаю вилку из розетки и размахиваюсь. Это мой первый и самый сладостный миг победы, сталь ловко и с шумом пробивает стекло экрана. Потом я наношу еще удар и еще. Так раз десять. Его вряд ли кто-то теперь починит. Потом я кружу по комнате, на меня смотрят мои четыре зрителя. До аплодисментов мне далеко. Я нахожу радио, такое маленькое. Я ложу его на пол, я втыкаю в него свой лом со всей силой, потом начинаю выламывать его внутренности. Потом я иду в следующую комнату, по пути успев отобрать пистолет у мужчины. Он только что его нашел, и, некрепко держа, вставлял магазин. Кидаю в окно. В другой комнате, наверно, детской стоит компьютер. Я орудую молотком. Сыплются стеклянные осколки и микросхемы, маленькие конденсаторы тому подобное. Радости моей нет конца. О, этот первый раз, он самый сладкий. Сейчас я чувствую, как я нужен Богу, как он со мной.. Разобравшись с компьютером, я отбился от попыток мужчины меня остановить, он сложился на полу с ножом в руке. Потом пришлось разбить телефон, по которому женщина так срочно пыталась позвонить. После сделанного я хватаю ее за шею и говорю детям спокойным голосом: «Несите мне все мобильные телефоны». Три сверкающих машинки выстраиваются передо мной на столе. Я разношу их на куски, бросаю на пол мою коронную записку и ухожу. За дверью я только начинаю бежать. Через пять минут непрерывного бега оказываюсь в метро. И трясущийся вагон уносит меня в другой конец города.
В записке написано: «Не пытайтесь пожаловаться на меня в милицию. Нас много, и мы вас достанем. Либо я сам, когда выйду из тюрьмы, разорву вас в клочья. Даже не пытайтесь теперь купить себе телевизор, компьютер, мобильный телефон или радио. Это зло. Я за вами слежу. При первом же появлении подобного устройства у вас дома кто-то получит увечья. Я этого не хочу, но придется».
Так выглядит моя записка. Большинство из написанного – блеф. Особенно про то, что нас много. Так началась моя война со злом, моя персональная война.
Она длилась два месяца. Это были сорок семей, которые я избавил от зла. Были слезы, была кровь. Мне кажется, некоторые возвращались к пагубной привычке, но я ведь делаю все возможное. Была кровь непослушания. Но я всеми силами давил зло, во всех его обличьях. Я оставлял людей с самими собою. Я дарил им свободу. Я превращал их жизни в нечто более интересное. Некоторые кричали мне в лицо, что наборы электросхем – их единственные друзья. Что они приносят к ним в дома жизнь, развеивают душащую пустоту. Я не стал им доказывать, что телевизор сосет их чувства, что компьютер пожирает их время, что говорящая электроника коверкает им души. Я и мой молоток просто делали свое дело. Как приказал мне Бог, а я знаю, что он всегда прав.
Через два месяца похождений нас стало двое. Меня встретил парень, в квартире которого я уничтожил большую жидкокристаллическую панель на всю стену. Он был богатый.. Он сказал, что я открыл ему глаза. Что он хочет освободиться. Я то не дурак, я понимаю, что ему просто нужно развлечение, которое разукрасит его жизнь хоть какими-нибудь красками как альбом для рисования. Но я его взял. Я ничего не объяснял ему. Я просто взял его на один из своих походов. Кстати, теперь я выламываю дверь. Очень редко, оказывается, попадаются идиоты, пускающие с закрытыми глазами в свою обитель. Эффективность растет.
Меня пару раз преследовали. Два раза меня прогнали, но, в общем, моя усиленная физическая подготовка принесла плоды. Мне редко кто сопротивляется. Помогли и курсы самообороны и книжки по психологии. Сколько я видел выпученных глаз, внимательно следящих за тем, как я бью их драгоценность обычным молотком с деревянной ручкой. Их было очень много.
И нас стало очень много. Новый друг привел с собой еще друзей. Снобы, богачи и псевдомаргиналы. Они крушили со мной. Я только не давал им воровать, бить людей. Но, как оказалось, современной молодежи вполне хватает беспричинного дестроя, чтобы отвести душу. Только для меня он не был беспричинным. Потому что мне так сказал Бог. Детишки ходили без меня, они орудовали в других квартирах. Они приносили мне фотографии красивых, стройных монстров с одним большим стеклянным глазом, которым он гипнотизировал самых умных существ на планете. Которые подобны Богу. Я тешил себя тем, что представлял, как их разбивают, разрушают, превращают в металлолом. Некоторых детишек ловили, они попадали в тюрьму, правда, их довольно быстро оттуда выпускали. Бывало, в детишек стреляли или их избивали. Но они только становились от этого сильнее. Они радовались беззубыми ртами из-за того, что познают этот мир.
Потом пришла вторая волна. Эти были наоборот – дети окраин. Они шли со смыслом. Они устали от жизни, в которой все по вечерам сидят у телевизора, медленно пережевывают пищу и выплавляют из мозгов Микки Маусов.
Они были интересней, они были отчаянные.
В их глазах была жестокость, они все делали с выражением исполнившейся мести на лице. Они были рады, что я показал им правду. Я только раз сказал им о Боге и о том, что он мне сказал. Они все восприняли сразу и правильно, больше не спрашивали.
Мы отключаем от мира воздушных пузырей и летящих электронов десятки людей в день. От этого нас становится больше. Говорят, многие люди идут грабить и убивать, злодействовать по всякому и прыгать с балконов. Но все-таки большинство начинает видеть вокруг себя, начинает любить, дышать воздухом с улиц. Отцы выходят вечерами поиграть в футбол с сыновьями. Они больше занимаются сексом. Люди вообще чаще стали заниматься сексом, есть, больше спать, заниматься своим телом, гулять на природе, общаться друг с другом. Они меньше видят насилия с экрана, меньше видят рекламы, меньше облучаются. Они больше мечтают. Они стали намного ближе к Богу. Теперь я понял его замысел.
Мы пробираемся к центру. Нам не хватает окраин. Я говорю мы, потому что часто прихожу в квартиру, а там уже все сделано. Это не повод для зависти, это повод для радости. Пусть Бог радуется вместе со мной. Дорогие дома, большие балконы. А внутри – зло. Много зла, сверхсовременные компьютеры, огромные телевизоры, колонки размером со слона. Богу очень понравится, если всего этого не станет.
Потерь теперь все больше. Детишки попадаются в капканы. Но я готовлю самый лучший план. Мы пойдем на самый ад. Мы идем уже на огромную башню зла. На этот длинный шпиль, на бесово отродье. Мы постукиваем ломами по асфальту, а детишки держат в потных ручках свои молоточки. Мы вышли на полянку, посреди которой возвышалась башня. Не мог я предсказать, что будет здесь охрана. Серьезная охрана, я и жалею, что Бог не знает компромиссов. Мы все равно идем.
- Это просто кучка чокнутых, они нам ничего не сделают.
- Внимание, стойте, положите оружие на землю, поднимите руки вверх.
- А я и вижу, что у них глаза горят.
- Стойте, иначе нам придется применить силу.
- Это у них, кажется, молотки. Если не остановятся, могут и до смерти забить.
- Без причины огонь не открывать.
- Предупреждение, вы находитесь на охраняемой зоне, остановитесь.
- У меня сын умер из-за этих ублюдков. Без телика с ума сошел. С балкона выбросился.
- А у меня в доме все погромили, на экран свой копил с зарплаты семь месяцев, сволочи.
- Последнее предупреждение, остановитесь. Будем стрелять на поражение.
- Я больше так не могу. Я стреляю. За то, что я теперь одинок, за то, что меня больше никто не утешает. За то, что я не могу тупо уставиться в ящик, убивая свои нервные клетки. За то, что в моей жизни нет смысла. За то, что открыли мне на это глаза. За то, что отобрали у меня телевизор. Сволочи.
Первый выстрел. Все-таки нужно было остановиться. Но я в ответе за тех детишек с окраин, которые встали со мной против телезла. Теперь они умирают вокруг, а до башни, излучающей зло, так много. Нам не дойти. Пуля впивается в живот, и я падаю, я истекаю кровью. Так, кажется, это называется. Все детишки вокруг умирают. Это зло показало свою истинную силу. Нет, мне не остановить эпидемии Высасывающих-мозги-устройств. Нет, мне не освободить людей от бремени, которое на них насело. Бог был со мной. Я хотел сделать этот мир вновь ощутимым. А закончилось все это кровью и насилием. Которое вскоре увидят другие люди по своим телеящикам. Я лишь добавил кроху зла. Я сделал добро, я освободил этих детей, я не дал им дальше жить в этом дисплейном мире с функцией караоке и бегущей строкой. Я не оставил их в мире телегрез и телеснов, антенн и проводов, мобильной связи и попкорна. Бог, спасибо тебе за то, что сказал мне то слово. Я этот мир пропустил сквозь слепые пальцы, надеюсь, у тех, кто вспомнит меня, в руках появятся маленькие молоточки. Раньше ты, Бог, был со мной, теперь я буду с тобой. Со своими детишками.
Предупреждение: этот текст не имеет никакого отношения к литературе. Он не начинен никаким глубоким смыслом, не блистает красивыми пассажами. Автор искренне извиняется за его содержание. Просто, без него он не смог обойтись, по своим причинам. Простите за грязь
Предисловие: это заслуживает как минимум смертного приговора.
Везде тепло. Окон нет. Только кондиционер. Я редко вижу своего отца, но… НА мягком-мягком ковре нежного коричневого цвета валяются кусочки поролона, шмотки пуха, ваты, мягкие пластмассовые шарики, нитки разных цветов, перья. Но именно о нем говорит все вокруг меня. Этого ничего не видно, ковер редко попадается на глаза. Потому что в одном углу у меня мишки. Пирамида из мишек, больших и маленьких. Они разного цвета – красные, фиолетовые, голубые, розовые, коричневые, бежевые, желтые и белые. А в другом углу – собачки. Их тоже много. Некоторые могут гавкать. Правда, если они со мной давно, они очень глухо и медленно гавкают или не гавкают совсем. А в другом углу у меня и в другом углу у меня – все остальное. Кошечки, тигренки, слоники, змейки, утенки, рыбки, попугаи и прочие птички, Микки Маусы и их друзья, а также просто мягкие игрушки, таких зверей я даже не знаю Их мягкие тела устилают весь пол в два-три слоя. Их всех создал папа. Он как бог. Очень трудно двигаться по комнате. Я по ним ползаю, по моим друзьям. И это мой мир.
Мой мир освещают два светильника с розовыми абажурами. Они прикреплены к стенам очень высоко. Мне туда не добраться, даже на куче игрушек. Да и незачем. Иногда приходит мама. Она приносит мне кушать. Она гладит меня по голове, она меня целует. Иногда она приносит два тазика и моет меня. Мне становится так хорошо. Чисто. Рядом с медвежатами стоит большой горшок. В него я хожу покакать и пописать. А мама иногда приходит и уносит все это, а потом приносит чистым. Чисто. Мама говорит, что очень сильно любит меня. Папа тоже говорил, что любит меня, когда заходил. Мама заходит с пылесосом и чистит все игрушки, убирает пыль. Чисто. Мама собирает мусор с пола, моет иногда стены. Чисто-начисто.
А я спал, обнимая какую-нибудь мягкую игрушку. С ними так приятно. Они теплые. Их можно сильно-сильно сжать и почувствовать радость. Некоторые говорят: «Ай лов йу», некоторые поют песенки. Иногда я бегал по комнате, а потом прыгал в самую гущу красивых мягких тел. Это так весело. В розовом свете.
Я еще хочу сказать вам то, что никому не говорил. Игрушки стареют. Они мне надоедают, либо блекнут. Выцветают их пластмассовые глаза, или начинают отваливаться уши, лапы. Иногда они просто расползаются. И тогда я ползу к ним, чуть ли не по запаху их чувствуя и находя. Я их рву на части, слушая, как трещат нитки. Я раздираю их внутренности, отрываю глаза. А потом бросаю все к двери, откуда потом приходит мама и делает все чисто-чисто.
Вчера заходил папа. Он директор завода мягких игрушек. Он подарил мне мой мир. Он так редко появляется. А вчера он зашел и сказал: «Сынок, выходи. Пора, сынок. Тебе уже двадцать лет. Ты не был в школе, ты нигде не был». Потом была минута молчания, в течение которой он пытался увидеть меня. Я его не видел, он стоял в проеме двери, а за ним было так светло, что слепило глаза. Я лежал, спрятавшись среди игрушек, еле дыша. Он меня так и не увидел. Он закричал: «Я сам тебя вытащу, я не хочу, чтобы ты здесь сгнил, ты же человек!». Но в тот же момент кто-то выключил свет за дверью, послышался крик моей мамы. Потом в проеме началась какая-то возня. Мама повалила папу и тащила его из моей комнаты. Они тяжело дышали.
Когда дверь закрылась, начались крики. Там была ужасная ссора. Слышно даже было, как что-то разбили. Через две минуты хлопнули дверью. Ко мне зашла мама.
- Я тебя никому не отдам, сыночек. Ты мой и только мой. Не беспокойся, папа тебя не обидит.
И я заснул под ее лаской на большом зеленом крокодиле. А на следующий день произошел сюрприз. Мама так и сказала: «Это тебе сюрприз от папы». Ко мне в комнату зашла какая-то женщина. Она была высокая, еще и на каблуках. От нее пахло чем-то сладким. Пока она привыкала к тусклому свету, я ее разглядывал. На ней, кроме туфель, была еще маленькая юбка, белая блузка и пиджачок. Она позвала меня: «Выходи давай, я не собираюсь тебя искать». И я вышел. Я был неодетым, мама меня никогда не одевала, да и я не считал это нужным. Но теперь мне стало неловко. «Дааа…» - протянула она и сложила свой пиджачок и сумочку возле выхода. Она подошла ко мне ближе и внимательно осмотрела. «Кажется, здоров» - сказала она себе, видимо считая, что я говорить не умею. Я и не стал.
Она подошла еще ближе и взяла мой член в руку, стала его массировать, сама снимала туфли. Когда она отодвинула их ногой подальше, я уже был в таком возбуждении, что мне хотелось безудержно смеяться. Но я лишь трясся всем телом. Она положила руку мне на плечо и сильно надавила вниз, показывая, что мне нужно сесть. Я сел, а она села передо мной. Одной рукой она продолжала теребить мне член, а второй локо стянула с себя трусы и расстегнула три пуговицы блузки, под которой никакой больше одежды не оказалось. Она подняла выше юбку, превратив ее в полоску ткани чуть ниже талии, и положила свои ноги по разные стороны от меня, поверх моих. Она все еще держала мой член, теперь она начала водить им у себя между ног, а потом, в конце концов, засунула неглубоко в свое отверстие. Пять секунд она полежала неподвижно, но, так и не дождавшись ответных действий с моей стороны, вытащила его, надела на член какой-то пакетик и вновь ввела в свое отверстие. Потом резко подвинулась к мне, и я ощутил невероятно приятное тепло. И, не понимая зачем, начал двигаться вперед-назад, погружаясь и поднимаясь обратно. Огромное удовольствие разлилось по моему телу, заставив вмиг вспотеть. А она лежала и осматривала мою комнату, мои игрушки и светильники на стенах. Внезапно на меня будто нахлынула волна, дрожь прокатилась по телу и отозвалась сладкими дерганьями члена. Когда я перестал стонать и успокоился, она отодвинулась от меня, придерживая пакетик на члене. Вытащила мой член из себя и подобрала ноги. Она сидя надела трусики и поправила юбку, застегнула блузку, встала. Надела туфли и, наклонившись, аккуратно стянула пакетик с моего члена. Я сидел в оцепенении, но когда я опомнился, схватил ее за руку и начал притягивать к себе. Мне хотелось что-нибудь сделать, сделать такое, чего я раньше не делал. Но она ловко вытащила свою руку, в которой держала двумя пальцами пакетик. Она быстро прошла через всю комнату к двери, подхватила сумочку и пиджачок и исчезла. Оставила меня ни с чем.
Через десять минут вошла мама. Она погладила меня по волосам, что-то прошептала на ухо. «Мама, она плохая, она ушла» - сказал я ей. Мама кивнула, она во всем меня понимала. Через полчаса она принесла тазики с водой и тщательно меня вымыла и подстригла. Чисто-чисто.
Часто я слышал какие-то крики за дверью. Это приходил отец, я знаю. Они с мамой ругаются и ссорятся. А я спокойно сижу в своей комнате или лежу или бегаю и прыгаю на игрушках. Или разговариваю с ними.
Однажды я разговорился с мишкой. Я говорил: «Смотри, мишка. Если есть я, есть мама, есть папа, есть та женщина, то, значит, есть и другие люди. Они как-то живут. И вряд ли у них есть такая хорошая комната как у меня. Они чем-то занимаются, что-то делают. Как мой папа игрушки. Может быть, им бывает очень плохо и очень больно. У них нет игрушек. Они, наверно, стараются думать о чем-то другом. Но вот у меня мысли только об игрушках. И мне хорошо. Мне так хорошо здесь, что мне, на самом деле, без разницы, как живут другие люди. Мне все равно, что они делают и как живут. Меня не интересует, о чем они думают. В моем мире есть только я, мои игрушки и мама. В моем мире нет места для остальных». Я поцеловал мишку и пополз к другой куче.
Там я долго копался и нашел ее. Мою любимицу. Это моя самая старая игрушка, она была самая первая. Я помню, мне ее подарил папа. За это я папу тоже немножко люблю. Игрушка похожа на меня, на маму, на ту женщину. У нее есть ручки и ножки, большие зеленые глаза и плоские красные губки. У нее есть длинные черные кудрявые волосы. А еще на ней есть платьишко синего цвета в горошек. Игрушка по высоте достает мне до пояса, такая она большая. У нее есть носик, а еще у нее поднимется платье. А под платьем, там, у нее между ног, есть дырочка. Я сам ее сделал. И мне очень удобно сажать игрушку на себя, вставлять свой член в эту дырочку и дергать ее туда-сюда. Это намного приятней, чем тогда, с женщиной. Я могу ее сжимать со всей силы и бить рукой.
А потом, когда мне становится совсем хорошо, я целую ее в губы и засыпаю. А потом приходит мама с тазиками и моет меня. Чисто-чисто. А потом папа все-таки приносит мне еще игрушек.
И мне СОВСЕМ без разницы, как живут другие люди.
Какая же скучная и печальная штука – Жизнь!
Сидишь на своем крутящемся стуле небесно цвета. Сидишь за своим столом-уголком, а перед тобою небо за жалюзями, за стеклом. Справа от тебя стоит монитор, рядом с ним грязная клавиатура. Экран монитора в жирных пятнах, как в следах бывших побед. Прямо перед тобой на столе лежат стопки газет и журналов, стоит пепельница и кружка с кофеем. Все это украшают разноцветные ручки и книжки с записями. А слева – серая стена, в которой такие маленькие песчинки, будто стена бетонная. Но она пластмассовая или из прессованных опилок. На мониторе иногда появляются белые буквы. Они – части слов. Это слова про буквы, про газеты, журналы, про тиражи и продажи. Но это все не мне, мне приходят письма или маленькие статьи. Когда они появляются на мониторе, я вздрагиваю. Я вздрагиваю так уже последние шесть лет. Когда накапливаются десять писем ил двадцать статей, я закуриваю сигарету, по привычке хрущу пальцами или разочарованно киваю, когда они совсем не хрустят. Я поворачиваюсь со стулом направо и начинаю читать все эти письма, статьи. Про несчастную любовь, про несправедливость судей, про смерть близких, про НЛО, про таинственные и ужасные болезни, про все-все-все, из чего состоит эта жизнь. Мне страшно думать о тех людях в толстых очках, о сгорбившихся усатых мальчиках, которые сидят где-то и перепечатывают все это в электронном виде. Они разглядывают все эти закорючки, которые пишут отчаянные, старые или просто сумасшедшие люди. Я знаю, что этих мальчиков не много, потому что у нас тираж маленький, письма приходят редко. А еще где-то сидят точно такие же мальчики, зажав в своих костлявых ручках синие ручки, и пишут статьи на дурацкие темы. Я прямо чувствую, как они разочаровываются, когда читают то, что написали. И, расстроенные, они все-таки отсылают мне эти их статьи. А я их стираю, а другие мальчики где-то сдают грязные конвертики на макулатуру. И так каждый день. Но иногда бывают чудеса, кто-то присылает что-то интересное. Что-то, о чем всем людям из нашей газеты неизвестно. Это про возникающий где-то далеко современный мир с новыми увлечениями и новыми понятиями. Чувствуется, что это написали в промежутках между взрывами молодости и счастливыми днями. Там написана всякая чушь с непонятными названиями, я все внимательно прочитываю, хоть мне и тяжело уже замечать что-то интересное. Потом, если посчитаю это удобоваримым, переделываю и обстригаю с краев, выбрасываю эмоции и жизнеописания. Часто я обращаю все в жалобы, это должно нравиться читателям, мне нравится. Приходится что-нибудь придумывать, но получается сносно. Пару строчек, всего четыре сотни знаков На это даже не посмотрят, но я отправляю это через компьютер куда-то еще, и, скорее всего, это появится в нашей газете на следующей неделе, потому что больше у них ничего нет. Закончив, я закуриваю сигарету. Потом допиваю кофе. Покашливаю и выключаю компьютер. Стихает постоянный гул, натирающий мне мозоль на мозгу каждый день. Становится немножко легче. Я собираю свой дипломат, аккуратно складываю там бумаги. Потом выхожу и оглядываю пустой коридор. Из одной двери выходит уборщица и заходит в следующую. А прохожу мимо, прямо по коридору, до лифта, спускаюсь винз и выхожу. Вечер теплый, дождя не ожидается. И я без помех прохожу под фонарями, между застывших машин и таких же, как и я пешеходов. Смотрю под ноги, чтобы не споткнуться, и скоро попадаю в метро. Опускаю билет в щель, получаю его обратно их другой, выбрасываю. Мне не стыдно за себя, когда я сажусь на свободное место и никому его не уступаю. Я смотрю прямо и вижу извивающиеся в полутьме трубы или провода. Перед остановкой свет в вагоне гаснет на треть секунды, и я закрываю глаза, чтобы ничего не изменилось. Когда я доезжаю до своей станции, выхожу из метро, иди по улице и дохожу до подъезда, я безумно устаю. И я вхожу в свою квартиру, полную одиночества, бросаю пиджак на стул и посреди комнаты расшнуровываю ботинки, сидя на пуфике. Включаю телевизор, чтобы не было так тихо. Готовлю себе ужин (засовываю сосиски на гриль в микроволновке) и достаю из холодильника открытую бутылку вина. Бокал вина налит, поджарые сосиски на тарелке. Телевизор орет, я жую и не чувствую вкуса. После ужина в желудке творится что-то ужасное, но мне довольно хорошо. Я нахожу трансляцию концерта классики на каком-то канале и делаю звук громче. Потом осторожно открываю дверцу шкафа, за ней лежат тетрадки. Тетрадки зелено цвета, все абсолютно одинаковые, только в некоторых уже есть нарисованные мною буквы, а некоторые девственно чисты. Я достаю ту, на которой приклеен номер двадцать два. Полоска ткани разделяет ее листы ровно на две части. Слева – синие частые буквы, кривые и лезущие друг на друга. Справа – разлинованная бумага. Когда же это было? Год, два, три назад, когда я написал здесь последнее предложение? «Мир так устроен, потому жизнь так скучна, и этого не избежать, без тебя». И дата. Три года, два месяца и пять дней назад. Это было давно. После даты там множество точек, которые я сделал ручкой, вот-вот начав писать. Даже одна замазанная пастой до неузнаваемости буква. И все. Я вспоминаю, как все кончалось. Это было через три месяца, как мы расстались. Я был так уверен, что это было лишь увлечение, маленькая проба. Но сердце не тест на озабоченность, оно повторений не терпит. И больше я не смог, не зажег во тьме свечу. И теперь я здесь, ровно посередине, между полными букв листами и пустотой. Опять расчувствовался, жжет глаза. И я закрываю тетрадку, ручка оставляет за собой глубокую синюю полосу, которую я увижу завтра, когда раскрою эту тетрадку. А сейчас я ее аккуратно укладываю спать в шкаф за дверцу. И сам укладываюсь, закуриваю сигарету и переключаю телевизор с затянувшегося концерта. Новости, реклама, ток-шоу, реклама. Я выключаю телевизор, со злостью тушу сигарету в пепельнице на тумбочке. Укутавшись в одеяло и, уткнувшись лицом в подушку, пытаюсь уснуть. Не получается. Я встаю, хожу по комнате в трусах и наливаю себе еще полбокала вина. Отодвигаю шторы с занавесками, в окне едва видно ночное небо за огромными высотками. Наступаю на пульт от телевизора, чертов пульт. Становится прохладно, и я залезаю вновь под тяжелое, большое и плотное одеяло. На небе появляется луна. Я улыбаюсь и засыпаю, ведь я так устал.
А во сне у меня – Я. Я вновь сижу на своем рабочем месте, листаю журналы, пью кофе. Потом встаю и иду сквозь стол, сквозь кружку кофе и кипу журналов. Похожу к жалюзям и прохожу сквозь них. А там завеса дыма и языки оранжевого пламени. Красный кирпич и цепи, свисающие с потолка. Факелы и грязный унитаз в углу. А посередине – мальчики с усами. Одни из них сидят и стучат по клавишам, как хлопают в ладоши. Рядом с клавиатурой на столе лежит большой белый лист бумаги, на котором появляются безобразные буквы, еле читаемые. Когда лист заполняется, срочно подбегают другие мальчики, хватают его своими липкими пальцами и бегут. Они же ничего не видят, поэтому падают, спотыкаются об упавших, толкаются и кричат, ориентируясь по эху от стен из красного кирпича. Если им повезет, они добегут до какого-то огромного станка, в котором блещут острые стальные зубья. Они бросают внутрь листки и быстро убегают прочь. Бывает, кто-то из мальчиков так разнервничается, что толкает того, который впереди. Тот падает под жернова и размалывается на части, потом разрезается на ленты. Виновник зажмуривает глаза и, резко повернувшись, бежит обратно, расталкивая своих соседей. Никто его не останавливает, вокруг такая спешка и крик, что не слышно скрежета пережевываемых костей. В стороне от машины сидит высокое толстое создание и отлепляет от своей кожи листы фиолетового цвета. Мальчики хватают такие листы по одному и радостно убегают в некуда. Лишь я успел все это окинуть взглядом, как произошло ужасное. Мальчики, сидящие за компьютерами, встали и отсалютовали мне рукой. А прочие, бегающие мальчики, так одновременно повернули ко мне головы, что я вздрогнул. И не зря. Все эти усики и толстые очки с прищуренными глазами помчались на меня. Их лица превратились в прямоугольные кнопки со сглаженными краями. Все эти кнопки говорили мне – стереть, стереть, стереть, стереть. А я отплевывался от них коричневой жижей кофе и тушил об их белую пластмассу сигареты. За ними, за всей этой толпой я видел, как существо, обклеенное фиолетовыми листами, вытаскивает из своей пасти стопу толстых тетрадей, зеленых. Оно тяжело встает, ковыляет до огня и начинает издевательски медленно кидать в пламя мои тетрадки. Двадцать третью, двадцать четвертую, двадцать пятую…
И я просыпаюсь. Включаю телевизор, выползаю из-под одеяла. Умываюсь и глажу костюм, выкуриваю сигарету, заправляю постель. Съедаю бутерброд с сыром, запиваю его кофе. Иду на работу. А в шкафу за дверцей лежит пепел от моих тетрадей приятного зеленого цвета, которые подарила мне ты. Тяжелой золотой монетой попадает предыдущий день мне в копилку. И мне не хватает тех дней-пушинок, что проводили мы с тобой. Эта копилка с каждым днем сильнее тянет меня ко дну.
Оказывается, даже в техно есть слова. Про сильных духом, про отвлеченных. Про тех, кто наблюдает расползание гнилого тела вселенной среди бешенного танца смерти. Брызги крови направо и налево. Шаровые молнии и огненные шары, полосующие плоть как разящая плетка, оставляют следы выжигания на голом мясе.
Спирт льется рекой, на скучных лицах скучающие выражения, пока они не погружаются в свой персональный ад, с червями под кожей и размышлениями о самоубийстве. Все гниет, все преет и покрывается грибком. Мхом зарастают глаза, превращая унылые морды в радостных зеленых человечков. Здесь некому бросить вызов. Лишь костями потрясти, понаблюдать за язвами ходячими, за порезами кровоточащими, которые увеличиваются в размере с каждым биением сердца. Здесь кровь не сворачивается, а течет нескончаемой рекой, устьем входя в чье-нибудь рыло. Огонь штурмует ледяные стены, дабы заставить лопнуть спрятавшихся там людей. Наполнить их тела паром и ждать, когда они, мясистые пузыри, не наткнуться на чей-нибудь длинный грязный ноготь, а потом наблюдать, как они разбросают свои кишки на шеи детям огня. Которые слились в танце смерти, пахнущие человеческими соками всех происхождений, которые закатывают глаза ежесекундно, извергая очередное пламя экстаза.
Никого они приглашают разделить их часы наслаждений, чужаков они заставляют плясать совсем в другом ритме, отличном от ихнего. Сползающая кожа, текущие глаза, хрустящее естество, последняя стадия оголения.
Каждый брак, каждая неточность дает под их руками трещину, в которую падают визжащие слепцы. Падают во всепожирающую пасть пустоты с огромными зубами, блестящими словно алмазы на свету. Скорость пожирания составляет жизнь протона. Вода отступает перед жестокими детьми, желающими распотрошить китов и русалок, разбить головы дельфинов о тупые шершавые камни, потанцевать в пасти акулы. И никакое приспособленчество не поможет. Губительные желто-оранжевые язычки проникают каждому в глотку, заставляя плеваться ошметками гортани. Мозг не соображает, мир рушится. Всех душат духами и обмывают розовой водой, вытирают спиртом и по очереди плюют в лицо.
Бросают вперед. Подбегают, берут под ноги, опять бросают вперед. На плавящийся песок, на трескающиеся камни. Вокруг испаряются вмиг муравьи, еле слышно лопаясь. На перепадах температур возникают торнадо, словно дрели упорно сверлящие землю. Да, больше крови. И тебя кидают еще дальше.
Топ, топ, топ. Пришло время заключительной песни, улетающей в серные облака. Топ, топ, топ. Все прихлопывают в такт, у нас не зал для сидящих. У нас более чем отвесная скала, и тебя кидают еще дальше.
Чтоб вас всех, да падет ниц голубое небо. В плавленый шоколад превращается все вокруг, угрожая задушить в сладких объятьях. Вырастают руки, вырастают ноги. Нет, я не против. Ведь не я придумал этот мир. И мурашки бегут по щекам, их обагряя румянцем. Шоколадный человек крутится туда-сюда. Он ребенок детей, затеявших такую большую игру, что Папа Римский побоится потрясти головой. Шоколадные руки и ноги бросаются направо, бросаются налево, заливая трупы и зеленую траву вокруг.
Соединяем душу в танце. Завяжем галстуки и положим на дырку в подошве туфель какой-нибудь детский бантик. Истекаем потом, но лучше чем кровью. Падаем выдыхаемся, нас протыкают. И следующий. Как лопнувший шарик. Натягиваем и развращаем, не даем проверить и идем вперед.
Глобально и масштабно, изменяем себе, бросаем на произвол судьбы килограммы мяса и давимся мороженным. Крем-брюле, апельсиновый, персиковый, сливочный и шшшшшоколадный. Хрустящими ресницами, глотая таблетки сухими ртами. Языками, хрупкими как лист хрусталя, заталкиваем ее поглубже. И вперед.
И тебя кидают еще дальше. Деревья, которые можно обсосать, кусты, от которых отламывают, прозрачный кирпич. Все просится в рот. Среди пожара на поляне. Дым застилает глаза, а твари ползут к сладкому. Глаза слезятся, мы плачем и хохочем, понимая всю абсурдность, всю стойкость глупости и бессмысленность бытия.
Слюнями размазывают стены, краски глотают. Барахтаются в желчи. А над всем этим… Нет, перед этим я скажу, что тебя кидают еще дальше. А над всем этим кровавая радуга. Техно.
Почему пробелы, почему разбитая цепочка, разорванный кувшин. Причина и следствие как две сосиски одной фабрики. Ругающийся матом белок и искусственный сахар.
Голод. Движет нами. БЛЕСТящие глаза и подчеркнутые красным буквы. Тяжело себя чувствовать, когда болят суставы пальцев, и все равно скорости мало. Не хватает оборотов. И все попытки тщетны, создание букв так и не хочет быть полностью автоматическим.
Как через красивый и волшебный лес. С согнутой пополам железной лопатой. Звуки ветра. Серое небо. Мухи вокруг. Кричат и бьются, пытаются залезть в глаза, в уши. Повсюду воздух густой, от каждого движения разводы наверху. Все двоится, раскрывая сущность, тошнотворные движения и кручение на месте. Шлепки котлеток на сковородке. Я отбрасываю лопату, мне не нужно никого откапывать. Искомый труп – я сам.
Докурились. Опавшие листья в ладонях. И повсюду запах аскорбиновой кислоты, въевшейся в кожу. Все-таки он был неординарным. На мой вкус. Смех и слезы. Одиночество. Изъеденных кислородом вещей не вернешь. Сколько ни копай в каменистой земле. А деревья качаются, двоятся. Они воют и стонут на своей частоте, они плачут смолой. Они кричат мне. Кто научил их? Кричать! Орать! Махать руками! Визжать! Извиваться!
Оргазм целого леса выплескивает в мой мозг чудовищно большие литры сознания. Терабайты информации, каждое слово в которой – СКАЖИ. Не молчать. Бегать, ерзать, стонать, дергаться, вертеть глазами.
Скажи, сука, почему Я-Ты бросил? Зачем я это сделал? Держу себя за кожу на шее и трясу. Зачем? Зачем?
Смех в ответ. Кукареку и спуск вниз головой. Будто чистый ментол в горле и голос, говорящий. Брось, не возьмешь. Мне наплевать на тебя. Меня волнует винил и клубничное мороженое. Абсент и ползающие буквы. Животворящие буквы, которые умерли. Восьмиминутный трэк, а в нем опять сплошные барабаны. Через две буквы Ы, барыбаны. Кислотная недостаточность и седые волоски повсюду. Вот почему ты бросил.
Замерзающий, в пальто посреди деревьев. И голоса – СКАЖИ. Скажи, что мы посылаем тебе привет. ТЕБЕ, черт возьми. Здесь больше НИКОГО нет.
Горячий кофе, холодный чай, ледяная кола и кипящий спирт. Жидкости, переливающиеся, встряхиваемые и перемешиваемые. Когда это успело запомнить пустоты. И все потому, что нету кислоты. Джампинг, дансинг, клаббинг, дринкинг, слипинг.
Убегаем из леса. Пусть трупы ворочаться на грязной земле хоть еще миллиарды лет. Хоть я к ним и вернусь. Пора обратно. Сквозь горы и расщелины. Неупорядоченный график и заросли бамбука. Еда полусырая и пахнущая дождем. Везде блохи и комары, сосут кровь. Маленькие и большие змеи, наборы молотков разной величины, сумасшедший дом, черные поезда, панды и прочие гадкие звери. Жвачки, плевки и искусственные деревяшки. Черная сверхжидкая соя и красный блестящий кетчуп. Куски ступней и засохшие мозоли. Удовлетворительные палки и мусор в голове. Все ради ответа на вопрос – Почему я бросил?
Толпа народу стоит у двери маленького домика. Все в скафандрах, вокруг на шести лапах ползают по воздуху пчелы с жалом длиной с два твоих пальца. Все кричат – узнал? Узнал? Узнал? Узнал?
Холодное НЕТТТТТТ. И бряцанье порванных цепочек. Блестящие серебряные кресты на солнце гасят бликами. УУУУУУооооо….! Расходимся все. Это моя дверь.
Где стены в сушеных кишках зверей, а под руки подстраивается клавиатура. Пооооггллладь меня, мурррр. Во мне столько щелочек, в них столько вкусного. Тупой стороной топора – бах-гвоздик, бах-гвоздик, бах-гвоздик.
Вся ладошка прибита к стене. А близится ночь. И во всех глазах уверенность улетает прочь. Гвозди торчат между шрамов от прошлых гвоздей. А на уме кровь и распутство. Страсти и их цвета. Сетчатка отслаивается, берет дрожь. Уважаемый, почитаемый, любимый и крикстонкрикстонкрикстон в ночи. Зачем я бросил? Почему? И вой, рвущий связки, из сухих легких, распластанных внутри под действием кучи маленьких тоненьких иголочек. Монетка проскальзывает в руках, вертится-крутится. Все напрасно, все глупо и даже немножко невежливо с твоей стороны. ПОЧЕМУ ты ему не СКАЗАЛ? Мне.
Кто-то сказал, смысла ему подавай. Кому-то сюжетов. Повторы, повторы, мерцания идентичных фонариков одно и тоже время ночи. Нашлись те люди, что говорят про разговоры. Которые обычное дерьмо, но здесь давно. Меня вставляет, и я частенько не могу остановиться. Да. Я осознаю, что шагаю последам, хоть и на другой планете. Я не герой в обмане себя. Кто-то сидит и рожает какое-нибудь чудесное детище, продергивает смысл, прошивает красивыми оборотами. А я даже не читаю, что написал. Любимый Ворд ищет ошибки, он портит свои электронные коды, а не я мозги. Хотя ему все равно.
Шикарные люди, в огромном количестве познали этот мир, их не волнует протаскивание вперед убогих правил. ИМ чуждое и старое и новое, перед их глазами правда. Красивые слова красивых людей. Но в царстве тьмы, в отстойниках культуры слепые грязные вонючие священники беззубыми ртами благословляют помои, крестят уродцев вырождающееся племя.
Совершенствование идет на благо всем, кроме тех, которых уже не переделаешь, не переплавишь. Мы – мыши, играющие на сырном пиру в игрушки, обожравшиеся и лоснящиеся стреляем друг в друга игрушечными ружьями, выбиваем игрушечные мозги.
Я в нетерпении. Я глумлюсь над собой. Я подсел. Как всегда перемены, высокие скачки на следующий парапет. Отсохшие пальцы, наполненные порошковой кровью, бьют по пластмассе, промахиваются, бьют снова. Мне далеко до Богов, до бога. Я здесь, пусть части мира своего волшебного выпуская наружу, пусть выпуская никому не нужный мусор, я никуда не уйду. Да, я упал в эту пучину в состоянии опьянения. Пусть не умею я плавать, зато умею тонуть. Вешайте гири, гады. Говорите, ну что же ты, ты же нормальный. Я нормальный только благодаря отдаче, благодаря выбросам пены на подушку в ночи, благодаря мостикам и стояньям верх ногами. Благодаря всему этому я еще стою на этой земле, а не на той.
Килобайты гадости выливая из ведер, перемешивая с грязью огромной стальной ложкой, я обретают свет в мозгу, движенье в мыслях. Хоть мне приходится молчать и говорить немыми лишь глазами, хоть я теряю время драгоценнее алмазов. Хоть обещаю каждый день себе я бросить, хоть вижу тонущие корабли своей надежды. Хоть серо и убого, жалко и повторно. Хоть омерзительно порой, порой непредумышленно смешно. Я все равно пишу. Не знаю, зачем и почему.
Четкие слова, мечтательные стоны. Все слышат лишь командные выкрики, короткие подачки. Чтож, будут вам, веселые злословы, очередная тачка на прокачку. Мне не стыдно за своих убогих детей, насквозь больных, немного жалких и неполноценных. Без смысла-кожи, без украшенья ярких глаз. Треплю их по плечу свободною рукою, дарю улыбочку свою и шагаю дальше. Нестройные ряды. Горбатые спины. Войско, продирающееся сквозь колючие леса до свободы
Вместо того чтобы сесть на предлагаемую лодку и поплыть под покровительской рукой. Пусть немногие сильны, зато все живы. И разнося чуму вокруг, смердят, плюются, раздевают догола «невинных девушек», которых отымели давно уже все царствующие особы. Девушки Правда, Смысл, Сюжет, Любовь. Четыре сучки, я знаю, я жесток с ними. Я знаю, мне они не чужды. Давно они во мне. Но тогда какого черта повсюду указатели, ведущие исключительно им под платья. И каждый раз тебе хлопают. Я уже не знаю, счастлив я или не счастлив, знаю я или не знаю. Как хорошо и просто говорить пошлости, гадости, мерзости. Ох, ну где же мои светлые чувства, куда же, в какой глубокий уголок души я дел Любовь и состраданье.
Ну, да. Кристально правы все, все это игра. Пьянящий вальс пустеющих бокалов с кровью.
Глупости, конечно, глупости все это. Я вытаскиваю эти слова из шейных позвонков, а мне потом заявляют – ты тормозишь, ты медленный и скромный, и нечего тебе нам сказать. Красивый слог, кружащие мозг фразы я, уж позвольте, оставлю вам. Мне не это дорого, я спускаюсь ниже. Я не закусываю губы, когда пишу что-то. Я не создаю стихи, я их глубокий ненавистник, за чем скрывается моя любовь к ним с детства.
Лаковые лица, улыбки, ухмылки, хихиканья. Все это есть. Как и широко открытые глаза и губы, плюющие – Все это ты? Да, я. И мне плевать, что обо мне думают. Потому что сам я уже совсем не думаю. Не тот возраст. Не те страсти. Душевный, литературные. Пусть кто-то кричит-заливается, нет современного мира, мы живем среди другого. Я живу гораздо лучше, я согласен. Но не хочу быть слепцом, не могу становиться тварью, выделывающей па ножкой ради крошки. Бездарность я, серость. Нет мне дела до высокого искусства. Но я в ответе. Мне плевать. Вот мой ответ.
Коварный мир, ну почему так жесток ты? Почему сжигаешь мосты и топишь лодки, когда пришла пора всего хорошего и доброго? Скидываешь в пропасть меня с моими мечтами, топишь в жидком свинце деяния святости? Колотишь и рубишь любовь, застилаешь все серым туманом? Бросаешь на произвол жестоких обстоятельств, кидаешь на поедание волкам разврата? Почему скидываешь все воздушные розовые дымки, разрезаешь швы? Зачем оставляешь обожженные, оплеванные, изъеденные кислотой небес безрукие статуи, олицетворявшие в чьих-то глазах красоту? Почему? За что? Я не могу жить в этом ужасном мире, где нет ничему светлому места. Где верят только во тьму и в ее придатки. Где прикрывают глаза, когда на них светит настоящее солнце. Где убивают любовь, где называют ее выдумкой. А я ведь так любила, я готова была отдать все. И я отдала все. Теперь я пуста, не дождалась я ответа от любимого, взгляд его не осветил мою жизнь счастьем. Ох, я режу себе вены. Ох, я колюсь. Ох, я курю без передышки. Ох, я прыгаю из окна. Ох, я отдаю свое тело всем-всем, кому оно понравится. Ох, я валяюсь без сил. Ох, я ничего не ем. Ох, я больше не во что не верю. Ох, я одеваю черное. Ох, я слушаю романтический рок. Ох, я ем много шоколада. Ох, я постоянно пью алкоголь. Ох, я больше не ночую дома. Ох, я плюю в лицо всем, кто предлагает мне любовь чистую и непорочную. Я не так глупа теперь, теперь я все знаю. Раздавливаю каблуком, размазываю кончиком мизинца, плююсь, блюю, харкаю. Мне все нипочем. Я чиста теперь, потому как пуста. Я, Я, Я!!!!!!!!!!!! Е%б% вашу мать. Я – нынче царица мира. Я – единственное стоящее существо. Я, Я, Я!!!!!!!!!!! Я познала боль. Я была на краю. Я, Я, Я!!!!!!!!!!!!!! Мне все пох%й%! Я одна здесь! Я против БОГА! Я, Я, Я!!!!!!!!!!!!!!!!! Я вся темна, Я знаю правду! Я ни с кем больше не поделюсь своими мыслями, потому что вы – дерьмо. Я – свободный разум!!! Я великолепна, Я новое божество. Я, Я, Я!!!!!!!! Б%ля. Со мной Сатана. Я буду гореть в аду. Я не боюсь больше ничего, потому что Я все знаю. Я – черный ангел, Я – совершенство. Я, Я, Я!!!!!!!И даже Я сама – дерьмо. Здесь у нас все - дерьмо. Ох, я ничего не понимаю.
У этого есть сила. Вы можете. Вы вырастили в себе это. Отвагу. Сильнее всех препятствии, прочнее чем то, что могут разрушить все беды этого мира. Способность прямо и четко смотреть на этот мир. Способность остановить самого дьявола, если понадобиться. Пусть кто-то из вас слаб, пусть кто-то не так хорош как остальные. Но Вы будете стоять, преграждая путь цунами, волне, несущей порочность и грязь. Вы умрете, но не сдадитесь. Вы – те кто верят только в себя. Вы сильнее всего. Вас мучают вопросы, Вы не во всем уверены, но знаете точно одно, что Вы должны. Что кроме Вас больше некому нести на плечах тяжелый груз потерь, отбивать этот мир у грязи и лжи, очищать чужие души от гнили и слабости. Вы смотрите всем в глаза. Вы не привыкли тратить время даром. В Ваших венах и артериях струится кровь, а не помои. Вы глубоко верны своему слову. Вы не сдаетесь, Вы цените только правду.
Средь рушащихся опор, уплывающих ценностей, болезней и голода, между горем и бедой, когда ни у кого нет надежды, когда повесили руки, когда все видят выход в бегстве, Вы боретесь до крови, до увечий. Не уступаете мелочам. Поддерживаете справедливость. Что бы этот мир делал без вас? Съедаемый смертью и огнем, терзаемый проклятьями и богохульством, он ждет лишь Вашей помощи. Вы – все что у этого мира осталось. У нас. Мы верим в Вас. Мы Вас боготворим, молимся на благородство Ваших душ. Я думаю, нет никого лучше, чем Вы.
Пусть хвастаются черные демоны своею силою, своей бравадой не остановят они Вашу неудержимость, Ваше желание уничтожить все нечистое и бессмысленное. Вы сражаетесь в бесконечной битве среди порослей зла, рубите им головы и ноги. Сердца Ваши неутомимо толкают горячую кровь, которая святее святой воды. Вы готовы отдать все за то, чтобы этот мир стал счастливее.
Перед пропастью, перед огня стеной, перед неведомыми монстрами, перед неодолимой силой, хотящей захватить весь этот мир, не дрогнут Ваши души, не поведете Вы бровью. Вас невозможно не любить, Вы – защитники. Вы – последняя надежда. Я лично молюсь на вас, я лично вас благодарю. Я лично говорю спасибо Вам большое. И Тебе лично, если ты так хочешь.
Один я, посреди застывших волн и камня. Валяется хлопьями пепел и черные перья. Небо оранжевое, закатное, неаппетитное. Солнце позади, жаркое и пылающее, уничтожающее. Я один стою здесь на коленях, а передо мной лежит моя тень. Я в лохмотьях, остатках джинсовой ткани, неловко висящих на моем костлявом, угловатом теле. Лицо, лохмотья, беззащитные участки тела в тонкой пленке грязи, придающей всему серьезно-суровый оттенок. Волосы мои грязны и воняют. После погони за вами. Я отчетливо чувствую только шероховатый асфальт у меня под коленями, единственный кусочек которого я здесь нашел, мой ориентир, и страдание растягиваемых связок в ступне. Жажда безумным демоном скачет по внутренностям, разрываясь миллиардами болей, кровоточащих язвочек в моем горле.
Через плечо у меня перекинута тряпичная сумочка, в которой сухие, хрустящие в руках таинственные зерна. Зерна, которые вы мне оставили. Из них я должен буду создать чуть ли не рай земной на этой сухой безрадостной земле.
Когда вы уходили, все друзья хлопали меня по плечу. Ободряли меня. Звонили и говорили слова благодарности. Меня возвышали и облепляли вниманием. Я так гордо стоял и принимал все это, плечи были расправлены, дышал я полной грудью. Мой разум четко осознавал происходящее. Я должен был быть тем самым героем, который остается в полном одиночестве, который должен создать новый мир вместо умершего старого. А вы все прощались со мной, вы собирались в далекое странствие за счастьем. Я же остаюсь создать новое. Остаюсь – печальное слово, будто если ты остаешься – ты уже умер или стал смертельно слаб. Уезжающие куда-то машины, визги колес и столбы пыли. Последние приготовления и уезжают самые последние. А я сижу здесь, среди идеально чистых панелей, с тряпичной сумочкой через плечо. А в ней зерна, из которых я должен вырастить себе будущее.
Только несколько часов проходит после того, как уезжают последние, и я сдаюсь. Я не хочу оставаться. Я хочу быть со всеми. Я лучше умру в компании себе подобных, чем буду бесконечно долго существовать один. Я сажусь в машину и еду как могу быстро. Кончается бензин и я бегу, спотыкаюсь и падаю, встаю и бегу к последнему пункту отправления. Когда я добегаю до квадратного пласта асфальта, где раньше были вы, я понимаю, что все кончено.
Огромный корабль, похожий на пиратский, раскачиваясь и переливаясь в свету заходящего солнца, плывет к облакам. Паруса корабля тоже оранжевые, трепещут на ветру, который здесь, внизу, приносит только тонны пыли. Меня покинул целый мир, я, обреченный на отстраненность с сей минуты от каких-либо дел или событий. Я, поздно раскаивающийся в своей никому ненужной храбрости, граничащей с кричащей абсурдностью. Мир улетает на красивом корабле с парусами, оставляя меня с моим отчаянием и жалостью.
Пусть мне казалось, что я достоин, что я достаточно силен и тверд, что я и должен быть один, теперь я сожалею. Каждый из нас связан с этим миром алмазными нитями, нерастяжимыми и прочными. Оборвав их, я как подверг себя самосожжению. Большие горькие слезы падают с моих глаз, срываясь с щек, рассекают осторожно воздух и падают рядом с моими ладонями, которыми я упираюсь в эту пустую и жестокую землю.
Я достаю из сумочки слегка проросшие уж зерна и разбрасываю вокруг. Никому теперь не нужные, зерна надежды, едва начавшие жить, умирают, сожженные засыпающим солнцем. Вечер. Пусть никогда не будет больше голубого неба, но может одно из них и прорастет.
А я встаю, смотрю вокруг и плетусь обратно, плывя сквозь вялый густой сон, который теперь будет заменять мне весь мир. Большой и необъятный.
Куда уж проще говорить нам о вещах обычных, о буднях, распространять слухи, спорить по мелочам, обливать грязью и боготворить кого-то, чем выуживать из огромной вонючей ямы без дна дохлых, маленьких золотых рыбок.
Вот персонаж, Он. Он немножко похож на Меня, но очень мне надело такое имя.
Пускай он родился. Не открыв глаза, поселился в этом мире, не разделяя горя остальных по поводу страшных потерь, что их преследуют вокруг, остался холоден он. Он – человек с закрытыми глазами, тот, кем мы все являемся до определенного момента, если этот момент все-таки наступает.
Лунатик, фанатик сна и фантазий своих, чудовищно любящий тьму под веками и строящий в ней мармеладные замки. Он каждый день встает с постели и не забывает прихватить Морфея с тобой. Какая там Матрица, какой Эквилибриум? Не очень то страшно пугать вечно спящих людей, да пусть бы мы и жили в чьем-то воображении, все бы оправдывало существование этого самого ВООБРАЖЕНИЯ, сумевшего, в отличии от нашего, создать что-то, кроме упоминавшихся уже здесь мармеладных замков. Пусть зефирных.
Работа, учеба, механические движения, любовь к матери, к отцу. Детские шалости, сюрпризы жизни, радостные открытия. Все это сквозь непрозрачную ширму век, сквозь которую даже яркий свет становится розовым оттенком.
Он встает с кровати, идет дальше на кухню по воспоминаниям, которые даже не воспоминания даже, а просто очередной кусочек зефира, им выдуманный. Естественно, спотыкается. Пусть глаза его откроются на секунду, а потом он сделает недовольную мину и зажмурит их. Все приходит с возрастом, а особенно умение создавать ненастоящие миры. Здесь две чаши одних весов. В одной – его умение создавать все более плотные образы, резко ощутимые и изменяющиеся. В другой – контрастирующее содержание внешнего мира, построенного на противоречиях, атаки на мир внутренний, сильные и неожиданные, не подчиняющиеся законам логики.
Спящий человек вырастает, совершенствуя свой мозг в процессе адаптирования со сном. Это совершенствование имеет односторонний характер, так как дает еще большие возможности для интеграции. Мир реальных является абсолютно отталкивающим, непреодолимо противным, если вы только что проснулись. И сразу же возникает желание заснуть вновь, и теперь не откликаться на раздражители того типа, что пробудил вас в этот раз. Нарастающий слой защиты делает со временем вас непробиваемым к чему-либо лишнему в вашем мире грез и фантазий.
В результате – спящие люди, лунатики. Он идет через только замерзшее озеро, думая, что вышагивает по аэродрому, и тут – бульк, он под водой. И тонет. Умирает.
Или начинает есть что-то совсем несъедобное. Пусть в его руках оказался кусок обогащенного урана, а ему кажется, что он держит очередной бутерброд с зефиром. Бац – нет зубов, частичное облучение, резкая боль, возможно повреждение языка.
Или думает, что влюбился. Хвать, взял такую же спящую под руки и давай с ней целоваться. Клясться в любви и все такое, понимаете. А в один прекрасный день его – Бах – поленом с неба. А перед ним его «любимая». Пусть она хоть Николь Кидман, Моника Белуччи и Наоми Кэмпбелл в одном лице, пусть умна как Софья Ковалевская и четыре тома Даля, пусть понимающая словно Владимир Владимирович, веселая как Галкин, и нежность с страстностью ее находится на уровне тех же свойств какого-нибудь фантастического эротического романа. Все это не поможет ему, когда он, закрыв глаза вновь, не сможет смириться с тем, что она является частью Того мира, не его. Все, отношения кончились, вот билеты на троллейбус.
Сильные вы наши, если вы уже проснулись окончательно, помогите остальным. Прошу вас искренне. Пора развеять туманную завесу перед глазами миллионов. Вам же самим тяжело жить среди разваренных овощей, кои являются такими же, как и вы, только спящими. Ведь сколько бед приносит нам всем этот всепоглощающий сон. Как страдают люди, имеющие хоть какие-то отношения со спящими людьми. Это и жестокость, и безразличие, холодность и обман, многие-многие беды. Я сам сейчас стараюсь выйти из этого губящего состояния лунатизма в жизни. Но у меня совершенно смешная причина – сексуальная область. Но я не про это. В общем, удачи. Там же столько хороших людей. Вытаскивайте силой, все равно будут благодарны. Давите на долг, на честь и госпожу Необходимость. Покажите им, в какой грязи мы все плывем. Это не может не взбодрить.
Второй раз я печатаю это название и не знаю, что под него подложить. Что попадется под руку, наверно, как всегда.
Губительность крови этого мира, влага, текущая во чреве, бороздящая эластичные канальчики, словно электросеть пронизывающие высшее создание на земле. Все заставляет нас двигаться, сама жизнь есть движение, и это неоспоримо. Попробуй остановись, создай секретное мгновение, в создании которого хотя бы ты не учувствовал. Не был одним из всех, что кроят полотно судьбы своими нитями. Это невозможно, как и страстный поцелуй звезд у тебя в ванной.
Кто не верит в простейшую магию, тот сам близок к простейшим. Электроконтура, меняющие силу тока в себе в соответствии с желаниями нашими, это мы. Взаимная индукция, потокосцепление разума, и ни одна мышка даже не подумает, не повлияв на наши мысли. Все мы зависимы, связаны прочной веревкой. Количество решений, которые ты можешь принять в следующий момент, конечно, бесконечно велико. Но сам подумай, поддаешься ли ты неведомому, тому что движет тебя против твоей воли. Нас кто-то раньше зарядил, заставил всех вращаться. Остановка – смерть, смерть – остановка. И это единственный способ выбраться из цепи. И то не до конца.
Я тихим шепотом поведаю всем вам, что глупо не сдаваться, сопротивляться. Пускай я сам считаю себя чем-то, кем-то, кто выше этого, но я не настолько глуп, чтобы считать себя просто маленьким неразродившимся Богом. Я молча оставляю обязанности Бога Богу, а сам оставляю за собой право выбирать путь, идти от противного, не следовать принципу математической статистики, теории вероятности.
Нет предела нашим желаниям, нет пределов мечтам, розовое небо, черное солнце, букеты серых роз, нам все подвластно. Так почему же мы ползаем, я ползаю, ты ползаешь? Все кругом вертится, крутится и вибрирует, едва найденный путь теряется в суматохе. Отращиваем когти, хватаемся за шансы вылезти, прорваться, остановиться.
Я, лично я, хоть и знаю, что мне это не по силам, хочу вызвать на диалог весь мир. Я готов признавать свои ошибки за ошибкой, отдавать свою душу кусочек за кусочком, унижаться и просить пощады. Мы придем к свету только включив печи наших душ на полную, открыв глаза и вырвав сердце. Я слишком слаб, мне не дано взывать к кому-либо. Не дано создать что-то стоящее. Я не считаю, что принадлежу к творящей части человечества. Мне еще долго и долго надо разбираться с самим собой. Мне понятно, что только я разберусь со своим Я, его не станет, и тогда только я смогу стать настоящим. У меня еще полно времени. И у вас, может быть, тоже. Но у нас всех вместе в ладонях остались считанные песчинки годов, после которых возникновение нового будет невозможно.
Глупо на моем месте думать, что я первый, что это кому-нибудь нужно. Я простыми словами и сочетаниями букв пытаюсь доказать себе, что я еще жив, вырываю себя из тисков надвигающихся бетонных стен. Вот такой я эгоист.
Счастливого дня, уважаемые.
Хватит с меня криков в ночи. Я здесь, я глажу себя по руке. Я существую.
Кидаю мячик, пускай он дробит головы, в которых до того звучала рифма бытия. Сбитые с мысли, опустошенные, ищущие потерянную гармонию, люди без голов ходят там и тут. Пытаются засунуть бутерброд, не пережевывая, в отверстие, жадно хлюпающее в шее. Обрубки, движимые желанием, желают, Желают, ЖЕЛАЮТ. Они желают крови, хоть сами ею истекают, пачкают мои простыни порою, мои подушки чаще. Струи крови веселыми речками стекают на чистую скатерть, пачкают торты с желе и сливками. Запихнув бутерброд, они поддаются следующему желанию – избавиться от отходов. Для людей без голов они соответственно вежливы. Делают это в прихожей, на приеме, в кабинете и палате, в церкви или просто на улице. Когда то я пошел против бога, теперь своими видениями зарабатываю себе какие-нибудь страшные нервные расстройства. Но я продолжу. Удовлетворив еще одно желание, они хотят развлечься. Они танцуют где-нибудь и размахивают венами и артериями, торчащими из шеи, те в свою очередь опрятно забрызгивают вас красным. Пожалуй надо ходить в красном.
В моих мозгах всегда что-то шипит, жужжит, скрипит и воет. Я принимаю это как должное, всякое бывает. Бывает, где-то сбоку от меня проползает огромное насекомое с различимыми лапками и усиками, сплошь состоящее из тьмы, бывает. Перед глазами двигаются предметы, которые не должны никак двигаться, вибрируют, дергаются как живые, бывает. Чувствуется что-то в глубине души или боишься посмотреть в глаза, начинает напрягаться все тело – бывает, ничего не поделаешь.
Я пью коктейли на обеде у королевы, сижу в самом углу и бухаю, обуздывая рвотный рефлекс. За огромным длинным белым столом сидят хорошие люди, отрезают себе пальчики аккуратными блестящими ножечками, втыкают в них аккуратные блестящие вилочки и запихивают в рот. Это невыносимо. Пускай мой мозг сжалится, создаст фантомы поспокойней. Когда остается только по три пальца на человека, когда начинают рушиться на стол или пол вилки или ножи, врываются люди без головы. Они радостно булькают и вальсируют парами, за минуту преображая цвет стола в красный. Королева хлопает в ладоши и корчит радостные мины на морщинистом лице. Гости. Я напиваюсь еще больше, я осознаю, что не смогу подняться и сижу как гусь, шатаюсь из стороны в сторону. Самые последние гости, пожаловавшие явиться на обед к королеве, закатывают крошечный мячик. Мячик-камень. Задорное и многообещающее бульканье. Десять минут все стоят на четырех лапах, это обряды и порядки. С дальнего от меня угла начинает образовываться очередь. Она покрывает змейкой весь зал, чему естественно мешает огромный стол. Ярко красный стол. Его опрокидывают и приставляют к стене, он занимает минимум места, слева от меня. Если повернуть голову, видно сползающие желеобразные блюда, борющиеся с земным притяжением, но оказывающиеся на полу. Все это хлюпает. Мне все равно. Я пьян.
Девочка без головы берет мячик и кидает его в голову пожилому джентльмену. У него красивые, хоть и редкие седые до цвета снега волосы, такого же цвета пышные бакенбарды и усы. У него слегка выдающийся вперед подбородок, старая пожелтевшая от времени кожа, большой нос с горбинкой, выдающийся вперед как знамя какой-нибудь армии. Его глаза – голубые, большие, немного выпученные. У него тонкие темные губы, всегда крепко сжатые, прикрывающие редкие мелкие зубки. Уши у него маленькие, все завитки в них хорошо видны. Голова не большая. Все это разносит мячик, расплескивая мозг по стене кремового цвета и по поверхности маленького деревянного столика с изящно изогнутыми ножками. В очереди раздается визг, стон, смех, видны воспаленные глаза. Безголовое тело размахивает руками, пытаясь нащупать череп, но руки ничего не находят. В конце концов ладошки обеих рук встречаются и начинают аплодировать прямо над отверстиями и рваными краями укороченной вдвое шеи. Тело начинает бегать по залу, толкать стоящих в очереди, пока, наконец, не останавливается и не испражняется на чьи-то лакированные туфли. Это вызывает очередную бурю эмоций.
Следующий подходит к безголовой девочки. А из-за плеч стоящих впереди выглядывают красивые женщины и молодые мужчины. Я отворачиваюсь и опустошаю еще один бокал. Хруст и треск звучит, не переставая, сопровождается хлюпаньем и восторженным бульканьем. Королева сидит на кресле с зеленой обивкой и ест очищенные креветки с подноса, который она уместила себе на коленях. Она будет последняя. И ее морщинистое лицо вместе с ней. Я слезаю с широкого стула, на котором сидел. Меня мутит, я собираюсь уходить. Ноги обильно смачиваются кровью, в ней недалеко от моих любимых ножек плавают чьи-то фекалии и овсяные хлопья.
Я почти проплываю к двери, расталкивая стоящих в очереди. Перед самой дверью мне путь преграждает мячик, парящий в воздухе. Я ему говорю:
- Бу!
- КркркркХХХХ...
- Я ухожу.
- Слабак.
Он меня пропускает, я откланиваюсь и выхожу за дверь, чувствуя, как меня провожают взгляды изумленных. Начатую игру нужно всегда доигрывать до конца. Когда я перехожу мост, меня начинает жутко рвать, сильно и долго. Все обрушивается в темно-синюю воду речки под мостом. Становится легче.
Что-то внутри меня просит писать о чем-нибудь другом. Оно считает, что каждое мое произведение создается из предыдущего жалким перебрасыванием слов, сменой активных ролей пассивными и наоборот. Хоть я и не поддаюсь инстинктивному желанию написать что-то о благородных рыцарях, самураях и прочей дребедени, все же я тоже человек.
Вот тут нашел в своих старых, детских записях (читаю и умиляюсь):
Мой Сатана.
Я по свету немало хаживал,
Жил в притонах, подвалах, везде,
Похоронен был дважды заживо,
По ночам я служил Сатане.
Но так адом привык я гордиться,
Что везде повторял я слова:
Дорогая моя темница,
Преисподняя ты моя.
Я люблю так подземные ночи
И могилы с гнилою трухой,
Я люблю ту кровавую площадь,
Где все слышен собачий вой.
Во гробах и далеких гробницах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя темница,
Преисподняя ты моя.
Мы запомним суровое лето,
Скрежет кости и отблеск зубов,
И в сердцах будут жить, а не где-то
Все тринадцать твоих сынов.
А в раю никогда не добиться,
Чтоб склонилась моя голова,
Дорогая моя темница,
Преисподняя ты моя.
Я грязный, мерзкий, противный, жалкий, низкий. Я – человек.
Голубое небо прекрасным шатром накрыло мир. Раздолье, гуляет ветер. Он гладит травинки, он целует за миг чудесный цветок. Цветочек среди своих собратьев танцует ветру в ответ. Пыльцу собирают пчелки и шмели. Наверху движутся неторопливо, ленясь и сонно улыбаясь, облака. Два крошечных ручейка выбиваются из земли и весело журчат, стекая в крошечное озерцо. Между этими двумя ручейками стоит серьезное дерево, но даже оно радостно помахивает своими листочками. В его кроне щебечут птички. Они это так задорно делают, что вокруг будто льется и порхает музыкальная фея. В крошечном озерце резвится стайка крошечных лягушат. Они молчат, такая хорошая погода. Недалеко от озерца начинается кукурузное поле. Оно такое зеленое, что подчеркивает голубизну неба. А после поля начинается лесополоса, в которой растет ольха. Прямые стволы пытаются дотянуться до неба, а по веточкам скачут белочки, радостные, что над их головами есть листья, защищающие их от жаркого солнца. Так свежо.
Нас там нет.
Мы здесь. Потные, в костюмах из плотной ткани, под костюмами белые рубашки с длинными рукавами. Поверх рубашек широкие галстуки. Пот почти слышно стекает по нашим телам. Капельки его собираются на лбу, а те что накапливаются на тыльной стороне головы, начинают скатываться по шее, по спине. Пот смачивает дорогие брюки, наши дорогие задницы. Пот течет по ногам, и в туфлях тоже возникают лужицы, носки еле слышно хлюпают, когда кто-то из нас шевелит хоть пальцем. Запах пота распространяется повсюду. То, что мы каждую минуту отпиваем холодной воды из стаканов, только ухудшает положение. Тепло становится видно, видно, как паром испаряется пот. Пот. Губы сохнут и трескаются, неприятно ворочать языком внутри рта, липко. Голова гудит. Набухают вены на лбу. Ручки скользят в ладошках. Мокрые следы на бумаге. Голоса становятся все раздраженней. Мы нервничаем. Вроде нет ничего, из-за чего можно нервничать. Уши не хотят ничего слышать. Перед глазами возникают темные пятна. Хочется все время моргать, глазам сухо. Когда кто-то шелестит переворачиваемым листом бумаги, мы вздрагиваем. Ничего не хочется. А тут еще становится видно огромное солнце из окна. Оно бьет в глаза. Отворачиваемся от него, а глаза нам начинают слепить белые листы бумаги. Невыносимо. Дышим громко, выдыхаемый воздух чувствуется на губах, обжигает. Голоса еле тянутся, затормаживаются. Салфетки уже кончаются. Каждый из нас думает, как там свежо, на поляне, обдуваемой ветром. Мы потихоньку стонем. Фыркаем, как загнанные жеребцы. Когда заседание заканчивается, мы молча встаем с кожаных стульев со спинкой. На сиденьях четко видны ванночки, выдавленные нашими задницами. А в этих ванночках – пот. Много. При выходе мы, как можем, отводим глаза от сидений соседей. При ходьбе задницы обдает холодом, ощущение, что нас натерли ментолом. Пот активнее начинает стекать по ногам, задерживаясь на волосках. Когда мы заходим в большой лифт, кто-то говорит: «Мы будто настоящее очищение перенесли».
Сегодня, наверно, спокойный день.
Как тяжело себя простить, как тяжело себя понять. Мне порою страшно думать, что внутри меня творится. И этот самый близкий ко мне человек, такой многогранный и бесконечно странный. Как предугадать свои мысли наперед, как не начать размышлять, словно человечий сброд? КАК? Пусть я среди пустыни, среди полей бескрайних, ровных, но знаю, что внутри меня словно все из пластилина. А ведь должно быть из стали. Все с каждой секундой меняется, остаются туннели, длинные и разветвляющиеся, ведущие в самих себя, замкнутый круг. Пока я знаю, что внутри меня цирк твориться, я не смею говорить, что делать другим. Я буду молчать, я буду закаляться. Я не хочу, не могу думать, что я лучше кого-то. Мне кажется таким неразумным стремление к чужим душам. Внутри меня – удушливый туман. И никакая лакмусовая бумажка не поможет мне распознать, что твориться там – добро или зло. Среда кислотная и тянет на абсурд, кровь и убийства, мерзость, гадость, абстракционизм и сюр. Среда щелочная – пришла пора задуматься, что я здесь делаю, пришла пора взывать к людям, просить их измениться, пытаться изменить мир. Среда нормальная, не то и не другое, как будто трупом чувствую себя, ничто не лезет в голову, готов я сдаться. Я знаю точно, это не надолго, моя душа все требует переворотов, пока я молод, пока я чувствую себя человеком. Я не хочу сказать, что это слабость, быть может это сила, и изменяясь, я выворачиваюсь, не попадаюсь, издеваюсь над стойкостью форматов, правил и неписанных законов. Но, может, скажите вы – ты повторяешься, ты уже давно закаменел, и ни на что неожиданное ты неспособен. Вы думаете, обидите вы меня этим? Нет, поможете. Зачем мы вообще друг другу нужны, кроме как подачи помощи, спасительной руки, хоть нехотя или со своею выгодой. И если я закаменел, тогда внутри уже что-то твердое, пусть сталь, пусть камень. Пора заглядывать тогда внутрь, изучать великолепный или ужасный мир, что создали все мелкие обиды жизни, пощечины судьбы. Все может быть, можно обточить острые углы или, наоборот, заострить лезвия. Я этого не знаю, все может быть.
Неожиданность, порывы, иногда наигранные, они мне не мешают сильно. Драматизируя всю жизнь мою, превращают ее в театр, где скромничать поздно, где не стыдно прыгать и валять дурака. Поэтому я думаю, а что если я остановлюсь, начну мыслить одно и то же, так или иначе. Хватит ли сил смириться? А может быть, я не выдержу. Возьму большой молот и разрушу все к чертям, создам весь хаос заново. Пускай, буду меняться, удивлять, позориться, забавляться. Я – молодая душа и иногда жестокая. Я – я. И вам советую, не быть как все, а быть собою, не превращаться в камень, а уж лучше выплавляться в сталь и рассекать весь мир вживую, не понарошку. Воспитывая здесь себя, я ищу выход, ищу брод через реку недоразумений, губительных идей сдаться. Я попытаюсь писать, пусть мозг мой пуст уже, а разум… А разум просто просит поспать.
Я раскаиваюсь, я постоянно раскаиваюсь. Подпись – Я.
Летит комета, наверстывая сотни тысяч километров в секунду, порождая блеск и свет. Какая красота. А в параллельном мире.
Там рождаются люди, любят и умирают, мучают, насилуют, мстят и обижают, сдаются, провоцируют, атакуют, защищаются. А в параллельном мире.
Там красота, совершенство и пустота. Бесконечная сила бездействия и быстрые полеты несуществующего. Спокойствие и полная тишина. А в параллельном мире.
- Куда ты прешь, сука? Где были твои глаза?
- Я не понял, это ты мне. Да ведь ты сам во всем виноват, козел. Я не знаю, что делать, ео только попробуй смотаться, я тебя потом найду и натяну.
- Ты что, дядя, ты на меня посмотри, я – тот, кто никогда не ошибается. Я сам тебе задницу надеру, х%й гребанный.
- Да я, бл%дь, таких как ты ногами давил, мелочь ублюдочная. Если хочешь разобраться прямо здесь и сейчас, то давай. Посмотрим, кто не из трусливых.
А в параллельном мире.
Там звезды, недвижимые и сильные, молчащие и неуничтожимые. Они светят издалека, их свет уже так стар, что едва попадая на что-то, сразу умирает, без сил. А в параллельном мире.
Там:
- Больше крови, черт возьми. Возьми сильней, она не из фарфора. Давай, не расслабляйся. Еще две сцены.
А в параллельном мире.
Там разумные люди сидят и смотрят на небо, любуясь спокойствием. Им чужд внешний мир, утопленный в грязи. Они уже не здесь, они где-то там. А в параллельном мире.
Там корабли и вертолеты, самолеты. Люди в бронежилетах, кажется, их просто раздуло от самодовольства. Все ради денег, все ради наслажденья. Пыль, поднимаемая ветром в пустыне, нефтяные вышки, выстрелы, взрывы, бомбежки. А в параллельном мире.
Там единение с собой, глубокое дыхание. Религия и вера, что-то ценное, что-то высшее. А в параллельном мире.
Там слова лжи. Обман при каждом вдохе и выдохе. Лицемерие, тщеславие, бессовестность, безразличие. Эгоизм. Себялюбие. Сеальтруизм. А в параллельном мире.
Здесь настоящая любовь, бережливость слов, верность себе, держание клятвы. Здесь все, чего нет и все, что должно быть. А там – тот хлам, что невозможно любить. Добро пожаловать в параллельные миры.
Словно отточенный клинок, твердый и холодный. Не рассматривая преграды. Как будто я один.
- Кусни меня еще разок за шею, да посильней.
- Обещал, так сдержу обещание.
Великолепная пятерка без четырех, один дебил, жующий подошвами своих ботинок обращенную к нему подошву земли. Тихо, безветренно, безмятежно. Восприимчивость на максимуме, пинает пустую пивную банку. Скрежет и на секунду – суета. Потерянный во времени мир, снующий на задворках рая. Как будто все приготовились к великолепному пышному празднику, напекли пирогов тортов, а праздник так и приходит. Грезы портятся как молоко, мечты плавятся как мороженное на жарком солнце. Ржавый мир, мир, окунувшийся из молодости сразу в тяжелую старость. Все познано, возможностей нет.
И он внутри этого мира, без способности чему-либо удивляться. Расслаивающееся небо над головой, черные джинсы в пятнах грязи, красная кепка, мятая как салфетка, футболка с буковками, такую не жалко порвать. Ботинки – кроссовки Спранди, уродливые и несуразные, зато удобные. Носков нет, поэтому ноги уже начинают проскальзывать по подстилке кроссовок. Вокруг серые угрюмые плакаты, давно не меняли. На них рэп-звезды, красивые машины, голые девочки, еда. Урчит в желудке, и он достает жвачку с клубничным вкусом из правого кармана брюк. Все делается намеренно медленно. Это ведь просто обход для интереса. Может, удастся увидеть труп, лежащий на асфальте, или поймать за хвост дикую кошку и помучить ее. Тогда в его голубых холодных глазах отразятся капли крови словно внутренности граната. Он облизнулся. Пусть здесь и тихо, зато здесь есть жизнь. Вокруг, в подвале каждого дома сидит маленькая стая людей, они боятся и трясутся, они в двадцатый раз заклеивают щели в стенах. От этого становится все душнее и душнее, глаза проваливаются, хочется умереть.
А он идет себе по улице, забросанной желтым мелким песком из речки. Он смеется над их страхами. У его семьи есть дома аккумуляторы и телевизор. От него он узнал, что следующая волна радиационного фронта пройдет мимо них еще через восемь часов. Целых восемь часов. Он еле отпросился у матери выйти наружу:
- Ну, что ты там забыл? Там ничего нет, ты потеряться можешь.
- Мам, я хочу прогуляться. Маааам, ну сказали, что еще не скоро все вернется. Я успею там что-нибудь полезное найти. Еды какой-нибудь или еще чего. Ну что ты, а?
Едва увидев слабый кивок головы, он помчался наружу. Небо было такое красивое, непонятного цвета. Везде желтый песок.
Он шел дальше и жевал жвачку, чесал затылок. Вокруг валялись какие-то железки, деревяшки, всякая мелочь. Кошек не было. Окна во всех домах были выбиты, казалось, что сами дома немного накренились. Это так кажется. Вокруг так пустынно. Удивительно, раньше здесь была такая толпа, что не протолкнуться. Это не удивляло, скорее это было свежо – ходить в полном одиночестве по улицам. Темнело, а он так ничего и не нашел. Неожиданно моргнули фонари на тротуаре. Не все, на пару секунд они осветили всю улицу. И он увидел что-то. Когда он стал приближаться к этому что-то, сердце начало сжиматься. Это был труп. Человек, мужчина. Едва увидев что-то конкретнее, ему захотелось уйти. Он даже развернулся и сделал два шага. А потом подумал – а что будет? Ничего же не будет. И он смелее подошел к трупу. От тела ничем не воняло, он думал, что обязательно будет вонять какой-нибудь гнилью. Оказалось – нет. Ничто не мучило обоняние.
Труп лежал, свернувшись, у угла одного бетонного дома, покрашенного бежевой краской. Лежал лицом к стене, почти вплотную к ней. Его туда вдавило, подумал он. И подошел еще поближе. Потолкал ногой, носком кроссовка Спранди. Ничего, никакой реакции, еще бы. Смелости хватило на то, чтобы одной ногой первернуть труп. Мужчина, немного толстенький, без усов, с густыми русыми волосами. Лицо у него синее, в сети морщинок. Глаза закрыты, не так страшно. Он одет прилично, в пиджак. Как же он оказался на улице, всех же предупреждали? Не верилось, что он мертвый, человек, как человек. Небольшая царапина на щеке, от шершавой стены. Мальчику было противно, но не очень покопаться в карманах пиджака. Это же как читать чужие письма. Попался паспорт, мальчик всмотрелся в фотографию и начал разглядывать мужчину поближе. Лицо. Видел ли он его раньше, живым. Интересно было бы сравнить. Внезапно мальчик дернулся. Было какое-то движение. Это инстинктивно, что-то поменялось перед глазами, и тело отреагировало отступлением. Через мгновение мальчик понял, что произошло. Это капелька крови появилась на лице трупа. Откуда? Так вот же – из носа. Мальчик вытер нос пальцем, и тот оказался весь в крови. Подумаешь. Он наклонился еще раз, поискать еще что-нибудь в карманах трупа, когда еще представится такая возможность? Капли крови покрупнее упали на асфальт, смочили желтый песок на нем. Это уже ненормально. Мальчик встал. Может, не надо наклоняться?
Но теперь кровь стала литься еще быстрее, еще сильнее. Она уже успела запачкать четверть футболки. Маме это не понравится. Мальчик по памяти пошел назад, к дому. Голова гудит, немножко подташнивает. Это, наверно, из-за того, что крови столько льется из носа. Она когда-нибудь остановится. Теперь точно не удастся покурить сигаретку, которую он украл у матери. Какая сигарета, когда носом невозможно дышать? Глова прямо начинает раскалываться, свирепая боль. Что делать? До дома еще далеко. Полкилометра. Это превращается в марафон. Боль в голове так резко возрастает, что мальчик падает ниц.
Переворачивается на спину. Дышать тяжело, тяжело двигать руками, подняться еще тяжелее. Перед глазами все идет кругом.
Мальчик просыпается. Желудок сводит, рядом лежит его содержимое. Мутит, голова гудит, сердце колет. Светлеет, но это не рассвет. Это вторая волна. Она возвращается. Он думает – сейчас вот меня тоже вмажет в стену. Нет сил встать. Из ушей, кажется, тоже идет кровь.
Слышны чьи-то шаги. Перед его глазами возникают две чудесные беленькие ножки, тонкие. А потом появляется личико какой-то девушки. Она что-то говорит, но слова не разобрать, голова болит. Она хочет попытаться его спасти, перетащить куда-то. Мальчик думает – как не хочется умирать, как же не хочется. Но все равно ему так плохо, что он понимает, что его не спасти. И, когда она уже хватает его за руку, чтобы оттащить куда-то, он ее отдергивает. Он не слышит своих слов, но он пытается выговорить:
- Уходи отсюда, уходи. Не трогай меня, я скоро умру. Беги в свой подвал, здесь опасно. Она скоро придет.
Девушка все равно хватает его за руку, тогда он, что есть мочи, кричит:
- Пошла отсюда нах%й, дура. Спасайся, отвали от меня, я сейчас уже сдохну.
Это действует. Она убегает.
А он остается лежать. С каждой минутой все слабее. Больше не до разговоров. Только глаза еще видят. Они видят, как по земле пересыпается мелкий песок, пыль, листочки бумаги и целлофан. Становится очень светло. Небо светлеет. И в этот момент глаза перестают видеть.
Квинтэссенция мудрости – чересчур пахнущие духи.
Душевно готовы – вперед. За занавесками – окно, а в нем свобода. Всего лишь маленький глоток нужен вам, отбросить хлам, мозги почистить, словно ботинки, от соринок. Давайте мыслить здраво, куда не глянь – везде подстава. Телики, газеты, политика, внушение свыше, беспрекословное послушание – вот что от вас нужно, вот чем вы можете отличиться. Отличиться от тех, кто умрет. Будет убит, раздавлен машиной, задушен сигаретным дымом, заколот иглами.
Они думают по-другому, по-разному. Независимы – под пресс их всех. Они ищут смысл, пытаются сказать слово – всех сразу и немедленно повесить. У них есть мечта, что-то ценное и дорогое. Они хотят что-то изменить – отрубить им всем головы. Они совершенствуются, делаются сильными, они хотят знать правду – сжечь всех на костре. Они общаются друг с другом, ищут совета, объединяются, сплачиваются. Их что-то здесь не устраивает, они не хотят закрывать глаза – всех, всех, ВСЕХ убить. Поломать. Покалечить судьбы. Разбросать по свету, развеять на ветру. Уничтожить, просто уничтожить.
Закрыть глаза, зажмуриться. Не двигаться, не рыпаться. Не разговаривать и не общаться. Не размышлять, не изменяться. Плохие мальчики, плохие девочки – они давно мертвы. Хорошие ребята – сейчас и здесь, живы. Сидите смирно, жуйте травку. Вот плетка, видите. Не сопротивляться. Работать, горбатиться. Копать, ломать, разрушать. Строить тюрьмы, возводить стены.
Боязно сидеть здесь в темноте. А вдруг кто зайдет, а вдруг кто увидит, что я здесь сижу и что-то делаю? Пора вырываться, избавляться от уз. Не я, так пусть кто-то другой. Их должны быть сотни и не больше. Которые смогут поднять флаги, избавиться от себя самих, от всего личного. Стать пустыми сосудами для веры. Поднять армии не потухших сердцем.
А пока мы здесь, сидим и кидаем жребий – кто пойдет. Никто уже не хочет. У нас нет дураков. Спаять свою душу с каналом жизни, с силой мысли, с потоком разума. Извините, я здесь ни при чем.
Remember when you were young
You shone like the Sun
Shine on, you crazy diamond !
Now there's a look in your eyes
Like black holes in the sky
Shine on, you crazy diamond !
The Pink Floyd , album “Wish You Were Here” , track “Shine on, you crazy diamond!”
Возможно, здесь нужна маленькая цензура.
Ну, получите свое благо, черт вас всех возьми.
Наверно, я такой смешной, да? Весь в этой розовый слизи, голова в блестках из распылителя, с сережками в ушах. Ох, да. Мир тонет в грязи, я не с ними. Я выбираю другой путь. Отрубать всем головы, есть чеки, поднятые с полу, класть жвачку волосы. Чертовски приятно здесь зависать, вокруг звери с окровавленными пастями. И я маленькая девочка в розовом, такая вкусная, такая сочная. Я хрустящая. Я сочная до пузырьков. Я – глобальная погоня за неизведанным. Бесконечное шоссе в никуда с оградительными решетками по бокам. Только вперед.
- Малыш, нажми на газ, а?
- Малыш, я хочу быстрее.
- Дорогой, я хочу унестись вместе с ветром из этой машины.
- Любимый, я хочу быть богиней, я хочу быть быстрее света.
- Давай, прибавь газу, мне хочется летать, попасть туда, на синее небо.
К черту эту бутылку, она уже пуста.
- Смаааатри, как она красиво полетела. Йухууууууууу.
И туфли туда же. Я буду свободной.
- Ураааааааа, да здравствую Я, вперед.
Дьявол, впереди поворот.
- Эй, надо бы притормозить.
- Эй, ты слышишь меня, мы сейчас слетим с трассы.
- Ублюдок, тормози, ты что не видишь?!!!!!!!!!!!!!
- Сука, отвали от руля!!!!!!!!!!!
Мой ногти. ПОЛОМАНЫ. Я успела выкрутить руль, у меня чуть шею не оторвало.
- Ты говно, я думала, ты следишь за дорогой.
У него пена изо рта. Приходится на него устраиваться и тормозить машину. Пена из его рта у меня на шее.
- Сука, ты, сука. Ты нас всех угробишь.
Бью его по щекам. Они у него такие впалые, что я чаще попадаю по носу.
- Очнись, очнись, мерзкий ублюдок. Мы только что чуть оба не сдохли. Я ногти сломала, почти ВСЕ.
Я бью его еще сильнее. Дрянь. Он начинает открывать глаза.
- О, детка. Я так люблю тебя…
За это я ему точно вмажу. Или лицо расцарапаю. Сломанными ногтями. Как же он воняет.
- Что случилось, дорогуша, ты бледная как моя задница?
Я всегда знала, что не надо связываться с ребятами, от которых плохо пахнет. Вот говно.
- Отвали от меня ублюдок, от тебя воняет. Если хочешь знать, я только что спасла наши бледные задницы. Я чуть себе шею не свернула.
- Я думал, ты ведешь гребанную машину. Ты ее должна была вести. Сука, чего ты разоралась?
- Я чуть не сдохла вместе с таким вонючим мужиком как ты.
Он же законченный ублюдок, у него поросячьи глазки. И как я с ним связалась?
- Чего ты разоралась, говорю? Это МОЯ машина, помнишь. Ты сама знаешь, что я не мог вести машину, я, блин, свою руку не мог контролировать.
Вот гад, брызжет мне слюной на лицо. Сейчас меня стошнит.
- Меня сейчас стошнит.
Меня тошнит.
- Дьявол, девочка, ты мне всю дверь облевала.
- Я не виновата, я уже три бутылки выпила. И еще от тебя ТАК воняет!!!
- Что ты сказала?
- Я сказала – от тебя В О Н Я Е Т!!!!!!!!
- Ну что ты говоришь. Иди сюда, я тебя поцелую.
Хватает меня за ляжку, другой рукой за шею и притягивает к себе.
- Отвали, черт тебя побери, отвали!!!!
- Что за шутки, А? Не сопротивляйся.
Толстый боров, грязный кабан.
- Не трожь меня!!!!!! Не трожь, я сказала.
- Ты что, совсем без мозгов? Я ведь тебя сейчас выкину.
Нет, мне не хочется идти вдоль дороги. Так далеко. И темно.
- Не надо, просто не трожь меня. Меня от тебя тошнит.
- Ты что, с ума сошла что ли? Ты заблевала мне полмашины, ты на меня орешь и еще не хочешь, чтобы я тебя трогал? Пошла отсюда, стерва!!!!!
Этого мне не хватало только.
- Ну Дим, не надо. Я не хочу торчать на этой гребанной дороге.
- Я сказал, пошла отсюда!!!!!!!! Вали!
Он открывает дверь и выталкивает меня из машины. Я кричу, почти визжу. Когда он трогается, я плюю ему на лобовое стекло. Сволочь.
Он уезжает. Живот сводит, мне хреново. Полчаса приходится тащится вдоль дороги. Подкатывает какая-то старенькая машинка. Она вся трясется. Толстяк за рулем. Улыбается, гад.
- Ну что, подвезти тебя, детка?
Улыбается, у него гнилые зубы, ужасно гнилые. Черт, неужели все становится таким хреновым?
- Так тебя подвезти, или нет?
Дьявол, дьявол, дьявол. Потом придется долго от этого отмываться. Я открываю дверцу и сажусь на сиденье. Чувствую, что он подложил свою пухлую руку под мою задницу. Он улыбается, и между его гнилых зубов висят ниточки слюней. Дьявол, дьявол, ДЬЯВОЛ. Лучше бы мы разбились. Это моя жизнь.
Браво, БРАВО, Б Р А В О. Просто гениальное название. Дай я тебя расцелую.
Кульбиты мозга в миксере. Сегодня нашшшшшш день.
Сегодня пора встречи выпускников. Тысячи лет спустя. Из пыли. Да в кровь.
Кого здесь облить смолой, кого осыпать перьями? Нет возражений? Бросок.
В одиночестве трясясь над последним куском хлеба, веря в чудо, заражая воздух нежеланьем умирать. Давно у тебя такие мысли? Давно ты так думаешь?
Клллллиновидные отростки из шей, из пальцев, мы железные человечки. Вы боитесь смерти, вы чего-нибудь боитесь? Если да – выходите на бойню, шшшшипите, вертите язсссыками. Пора разделывать собственную душшшшу, самый аппетитный фрукт. Волшебные лезвия возьмите в руку и сссделайте первый надрез. Медленно, шшшрамик теперь на вашей шшшее. Завораживает? Продолжаем.
Колпачок, какая простая штука. Не созданная, чтобы торкать. НеееЕеет. Вовсе нет. Как глупо думать так. Тогда зачччем? Зачччем? Какой тяжелый вопрос, а вам нужен на него ответ?
Писклявые голоса, мерзкий шепот, звук топающих ножек заполнил Землю. Маленьких таких ножечек.
И чтоооо?
Укусить, ужалить, оторвать ножки!!! Хи-хи-хи-хи. СССССделать больно. Очччень больно. Затмение луны. Печаль нам чужда. Это разве чувство – печаль. Каким же нужно быть лакированным, чтобы думать так. Ненависсссть, мессссть, злобаааахаааахаааааа.
Мы все заперты в этой маленькой клеточке. И каждый в потенциале – охотник. Улыбаемся. Чешем за ухом. Стряхиваем палец. Кап. Не туда.
Блокировка двигателя мысли, дыхание в норме. Какая жалость… Как будто мир больше не вертится… Вся вселенная в танце. Всегда. И это не из-за того, что ты жив. Это из-за того, что кто-то только что умер. Как и ты когда-нибудь.
Жуй, жуй, малыш. Свои. Здесь все. Всё, что нужно, чтобы обратить все в пепел. Как ты мечтал. Всё как на ладони. Ладошки сомкнуть. Бах. Где-то взрыв. Шипим через палец. Шшшшшш! Нужна тишина…
ГРГРГРРРГРГРРРГГГГГГХХХХХХХХХХХХХХХХШШШШШШШШШШЩЩЩЩЩЩЩЩЩ… Чудесно, нет печали. Осознание – и в слезы. Ну что же я наделал? Кто оторвал все эти маленькие ножки? Кто теперь за все заплатит? Отслюнявиваем баксы. Шх, шх, шх, шх…
Глаза закрыты, ноги расслаблены. Вокруг пушистая лава. Лава – причина глубоких ожогов. Ожогов насквозь. Дырка, которую можно сссссделать. В душшшшшше. А через нее протащщщить веревку, обмотанную кишками. Очиститься, обряд посвящения. И подставить попку – обязательно.
Транспортировка трупов, грязные, плохо пахнущие руки. Дрожащие пальцы с никотиновыми пятнами. Длинные волосы, торчащие из бородавок. Бегающие по одежде блохи, ползающие вши. Ругань. Проклятия. Наркотики, успокоение. Сердце тук-тук. Капелька пота ползет вниз. Седые волосы. Лысая голова.
Падаю на колени.
И все. И бессмысленность. Бессмысленность. Бессмысленность. Посвящается – ТЕБЕ.
Ситуационное отсутствие мозгов, вылупляющиеся безглазые сыны некогда великих родов и… Потепление.
Тухнущие свечки на столе, не до конца затушенные сигареты, капающие с края стола капли вина, остатки запаха чьих-то духов. И Я.
В резиновых перчатках, с лупой и пинцетом. Смеюсь. Я всегда смеюсь, погода нынче такая. Брызжу слюнями, прыгаю и топаю. Как всегда. Обнажаю свои зубки. Расследую, так сказать. Один на всю вселенную, шарик поролона, плывущий на волнах океана. На огромных, спокойных, гудящих сине-зеленых волнах. Один я. И по причине отсутствия мозгов стараюсь систематизировать. Разглядываю все через лупу, а потом записываю дешевой ручкой у себя на коже. Где найду, там и напишу, очень мелким подчерком. Захожу в любую комнату и включаю музыку и лампочки, если есть, все. Но я не про это.
Сейчас я здесь, у этого столика. Рядом со столиком два мягких стула. Так же как и я – выискивают что-то. Пускай у меня вывалится глаз, я здесь что-то найду. К черту лупу. Буду искать на нюх. Вожу носом по полу. Попался чей-то откусанный ноготь. Короткий, вряд ли вкусный. Что еще? Пылинка, еще пылинка – это неинтересно. А вот и оно – крошечный кусочек полиэтилена. Такой маленький, что он уже у меня в носу. Глубоко. Но мне хватит, значит, здесь был полиэтилен. Очень интересно. Полиэтилен – это подозрительно.
Я бегу домой, запираюсь в ванной и открываю словарь. Слова полиэтилен там нет. Или есть. Или нет. Смотри пакеты, смотри мусор, смотри всякая подозрительная гадость. Ничего из этого нет. Я разочаровался в силе словаря и пытался спустить его в унитаз, полчаса пытался. Не получилось – положил на батарею, для просушки. Набираю ванную. Процесс. Стригу ногти на ногах. Процесс.
Выхожу освежившимся. Кто на меня? А? А? Упс!
Приходится вылезти в коридор в одних шортах. Даже под ними ничего нет. На шортах мокрые пятна. Женщина проходит. Вторая. А что они на меня так подозрительно смотрят? Третья. Я ее спрашиваю – почему они на меня так подозрительно смотрят? Нет ответа. Меня игнорируют. Значит, включили программу. Плюю на паркет в коридоре. Захожу домой.
Все вроде тихо, но это так кажется. Я ложусь на живот и скольжу по полу. До кровати. Все пузо обтерто. Жжет. Зато без свидетелей. Я не малыш. Я понимаю. Мир катится в преисподнюю, у меня восемьсот глаз, которые видят, как горят добродетели. Но, что бы было, если бы я нашел мантру? Закручиваюсь в одеяле, обнимаю, ласкаю подушку. И никаких шприцов.
ААААААААА. А А А А А А А АА ААА. Кто это? Разве это не ящерки? Разве это не прелесть-гадость-божьедерьмо? Разве это не я ползаю по стенам, шелестю, грызу ногти. А они все растут и растут. Как огонь в лесу. Плохое сравнение. Как мокрое пятно на кубике сахара. Или квадратике, смотря как посмотреть. Я должен вызвать умиление. Глобальную улыбку от уха до уха, от ушей до ушей. Всему сегодня приказано прикоснуться к воспитанному кристаллу величия, стоящему вооон там, в углу.
Прием пищи, беспроводной Интернет, естьсеть, высокие заборы и крутящиеся спутники. Все это у меня в голове. И не вам мне приказывать. Пусть я облизываю ваши ноги. Я обсасываю каждый ваш пальчик. Я глажу волосы на ваших ногах. Щекочу вам коленочки. Ем ваши ушные палочки. Но не задавайтесь!!!!!! Не думайте плохо о существе, что грызет вам ногти. Оно всесильно. Снимаю шляпу, господа.
Катализаторы сознания, вперед, мой покемон, я вызываю тебя.
Бороться. Вот то слово, которое всегда должно быть у вас на устах. Если вы этого сами не знаете. Черепашьи бега, марафон через желе. Ко всему нужно быть готовым. К удару в спину – в особенности. Может, у вас не будет ног. Может, у вас не будет глаз. Может, у вас не станет сердца. Поставить моторчик. Прорубаться сквозь лед. Топлива хватит только на определенное количество лет. А дальше – пустота. И вашу собаку застрелят, если она у вас была, и ваш дом снесут, если вы его построите. И слово, хоть и написанное, не стоит и невареной вермишели. Глубокое осознание всепоглощающей пропасти должно жить у вас в уме. Оно должно заставлять вас дрожать, если вы заснули по пути к цели.
Не помогут оправдания, перед кем вы хотите их выложить? Перед сгнившим трупом или детьми с обожженными лицами? Какая чушь!!! Мы все здесь сумасшедшие, это ясно, это без вопросов. Хочешь быть нормальным. Хохочу. Хахахаххахахахахха. Засунь себе это в … Он хотел, она хотела… Ну только посмотрите.
Поднять голову, смотреть выше неба. Так просто сдаться, это тоже всем известно. Хочешь, чтобы у тебя на душе появилось пивное брюшко или двухслойный целлюлит. Тогда жди. Жди, когда придет могучий Ничто и раздавит тебя. Становится тяжелей дышать, да? Душно, душно, душно. Тогда под воду. Не чувствуем тела. А что здесь значимо, кроме твоей души? Кроме запаса воздуха в баллонах?
Стойка смирно, вот вам мировой ритм, ритм смерти, мелодия успокоения. Грубая, прерывистая, тихая, громкая, ласкающая. Она плещется в воздухе, ищет в тебе щелочку, то есть в твоей душе, конечно. Собраться. Ты кем себя считаешь? ТЫ на этой планете, где все не стоит ни черта, где нет смысла что-то делать. Выпутываться? Выбиваться? А может расслабиться иногда полезно? Совсем чуть-чуть?
Шлеп, и твои мозги на ближайшей помойной куче, ВЫ этого ждали, сеньоры, леди? Я хочу быть сильным, уметь не закрывать глаз, не сгибать колени. Поощрение – горшочек собачьего корма и новая битва. Слова затупились, язык в трещинах, мозги в наплавках. Все только впереди, ну что же вы? Что же ТЫ?
Сделай татуировку. Большую, огромную, жирную, цветастую. Весь этот мир – большая куча… Или нет, стой. Выйди из своего дома. Визжи, вопи. В твоей душе уже столько паутины и плесени. А ведь тебе еще не так много лет? Там уже ползают слизни, вертятся мокрицы, а ты думаешь, что пора бы завязывать с мультиками?
Морщины, синяки под глазами, дряблые, вздувшие синие вены, выпадающие волосы, сжатые до боли зубы. Это очередной подарок, а завтра снова в бой. А оглянись назад – там связки бананов и детские, девственные слезы. Назад? Да? Ты уверен(а)? Тогда штык тебе в спину, а мы дальше пойдем. Через болота, топи и кусты, сгинем все до одного, шедшие за другим миром.
Сосульки над твоей головой СЕЙЧАС, большие СОСУльки. А вокруг проПАСТЬ. Куда пойдем? Пройдемте, гражданин, пройдемте.
Я снова с вами, господа, любезнейшие люди. Подайте на пропитание. Почешите мне за ухом.
Дурдом, все что я вижу в ваших словах. Какие высокие чувства, какая страсть, какие глубокие мысли. Мне хочется ржать над всем этим. Потому что я живу среди людей, в эпоху таких людей, которые смотрят мультики в сорок лет и думают как дети. Люди с каждым днем забывают, что такое самоотверженность, что такое гордое молчание, зачем нужна сила воли. Что? Зачем? А вы думаете, я знаю? Я не знаю ни черта и я не собираюсь доносить до кого-то чистейшую суть. Я предлагаю вам муть, что не блестит на солнце, что тает на морозе, муть, которой не существует. Верно, я не понимаю писанины, рождающейся под руками миллионов. Я – полный невежда, поэтому только позволяю себе расхаживать среди хрустальных дворцов, созданных высшими существами, словно медведь. Я – копия копии копии какого-то там настоящего человека. Я – тлеющий уголек, оставшийся после всемирного пожара. А вы – звезды. Конечно, звезды.
В беспросветных муках несовершенства, понимая, что мне так далеко до вас, я возомнил себя фениксом. И сжигаю себя. Свою душу. Я обрушиваю свою ненависть на свою голову, крушу в ней мысли, любые. По всем признакам они там гнилые. Самосожжение не как поиск нового смысла, не как очищение, не как попытка выделиться. Нет, самосожжение – попытка уничтожить себя. Бесполезная. Потому что мир сам нас уничтожает и так хорошо, что огонь ему не конкурент.
Я сижу и курю сигареты. Давидоф, черные. Много. Одна за другой. Не умираю.
Я, я, я, я … Как мне это надоело. Сдаюсь. Беру отпуск. Небольшой. На недельку или даже две. Заканчиваю с этой серией. Голова гудит. Интересно, вы меня когда-нибудь услышите.
Огонь крошечным существом мечется на кончике спички. Такой уязвимый. Мы с ним этим похожи. Мы должны соединиться и исчезнуть. От ваших глаз. Не буду вас раздражать, боги и богини.
Зажимаю себе рот обеими руками, не смотря на то, как мне хочется повторить. Слово за словом, букву за буквой. Эту серию моего извинения перед миром за то, что я такой плохой…
Возможно, мне нужно сходить в церковь. Избавиться от бесов, креститься. Выпить святой водички, ударить за богом.
Тяжело дыша, сдирая кожу с пяток, чувствуя каждый угловатый камешек своими чувствительными пальцами, еле видя что-то сквозь струи пота, бежать за этой могучей, широкоплечей высокой фигурой, всем своим видом смеющейся над моей жалостью. Кажется, я не достоин даже его поднятой брови, Бога. А, тогда я возьму себе другой путь. Мы встретимся с тобой в конце и узнаем, кто сильнее. Ты или я, ободранный, жалкий, сгорбленный, слабый.
Камни под моими ногами всеми своими серыми тушами продираются сквозь мое тело. Пока его совсем не остается. Не остается живого места, достойного хорошего слова.
А мне не нужны хорошие слова. Мне нужна только мелкая косточка, которую я должен получить, придя к богу своим, другим путем. Путем через реки крови, через боль и беспрестанный секс, через саму сущность секса. Путем, дарующим телу шрамы, незаживающие язвы и ожоги. Путем, ломающим хребты, выворачивающим конечности. Путь для сильных. Пройти через отрицание, как обогнуть весь земной шар для того, чтобы оказаться на том месте, куда можно попасть, сделав лишь шаг вперед.
Косточка, дай косточку. Только не простую, а твою. Кость от бога, от твоего несуществующего тела. Дай ее погрызть, почувствовать твой вкус, твою материальность. Мне надоело жить одними лишь надеждами. Бог ты мой, да возьми ты кость и проткни ею меня, тысячи раз проткни, сделай меня прозрачным на свет, но дай ее почувствовать!!! Эту кость.
Я бреду по пустыне опустошенного мира, солнце висит как на ниточке над тем местом, где я видел бога. Мое лицо похоже на засохшую лужу, в которой развели килограмм грязи. Я измотан, меня шатает. Мои глаза не блестят больше. Я похож на высушенную мумию, я скомканная куча пепла, которую ветер прокатил по всему миру. И я вернулся. Вот там мои следы, до того места я дошел. А вот твои. Они глубокие.
И они не идут мне навстречу. Они сворачивают и идут куда-то в другое место, совсем в другом направлении. Меня трясет. Все зря!!! Мир рухнул со всей своей высоты под землю, а я осуществил свою обязанность. Я пришел. Я пришел не так как Ты, но я же пришел. И тебя здесь нет.
Я припадаю устами к твоим следам на песке, глотаю сухие мелкие крошки. Я плачу. Следы начинает стирать ветром, только сейчас. Я готов разорвать на себе кожу и умереть прямо здесь, когда мне на плечо опускается тяжелая рука:
- Дружище, перестань. Кто его знает, что за зараза здесь раньше была.
Это он, и я улыбаюсь своим беззубым ртом, набитым грязным песком. Это Ты. И твоя рука из костей, крови и мяса. ГАВ!!
Не понимаю, отвергаю, откусываю и выбрасываю, не поднимаю, забываю, вспоминаю и закрываю глаза. Весь беспредел, все эти фальшивые ценности, все эти подачки, всю эту грязную мишуру, что прикрывает наше голое и ясное небо. Все это создано давно и лишь для того, чтобы забрать сущность, выдавить из нас души, как из апельсинов сок, оставить на свете одни тупые и безмозглые рожи, которые не люди, которые не мы. Уже. Встаю с утра, смотрю на будильник, потом на телефон, на мобильник. А потом, как бы невзначай, прощупываю себя на предмет обнаружения пустоты, давящей и теперь такой естественной для всех. Не нахожу – вздыхаю спокойно и выпиваю свой утренний чай. А если вдруг найду, то не беда. Высокий этаж, как раз для того, чтобы нечаянно объявить всему миру – я не согласен. Один из многих и немногих, я не согласен и все.
Я согласен на жестокость, на кровопролитие, на уничтожение тел, на боль и страдания, на мучения и старания, тех мучителей, что сам я создам. Но я лучше умру или с силой отдам всю ту ненависть, что меня питает порой, чем сломавшись под системы горой, доживать свой век очередным подонком. И при этом я осознаю, что не до конца открыл глаза, что мучений стезя меня ждет впереди, и еще я знаю, что ее предупредить – вот моя задача. Перед которой я не плачу. Я взращиваю в своем мозгу кровавые баталии, я думаю о смерти, о безнадеге точка ру, о ужасе, о серости, о той же пустоте. О… О… О…
О… О… О… Еще, да, еще… Мне кажется я уже близко… Я… Я на пике… Вот-вот… О… А…
Все делает меня больным, но теперь кто-то говорит, что я не прогибаюсь, что уже почти виден огонь… Ну да, это всего лишь мечты.
Тогда как нечистоты покоряют очередные высоты горы твоей слабости, у которой все-таки есть отправная точка в космос, за которой твои детский смех и выращенные наспех мечты, карающие болью за свое существование при своем разложении, распаде, что вырождается в холод в твоих глазах, когда ты смотришь на кровь, на серость, на наркоту, на прочую х%йню, которая наводняет наши жизни с каждым днем все радостней приливом отстоя.
Отстой, что производится спокойными четкими движениями кукол на ниточках, дурманит твой мозг в очередной раз. Не принимать грязь, ФАС. Вгрызаемся в руку, подающую слякоть, убиваем ту суку, что из нас делает мякоть для производства очередного разбавленного сока. Наши тела уже утыканы множеством игл, мы соединены с машиной смерти. Отпускаем души, заставляя их лететь подальше, возвращаться в рай или в места еще покраше. Но тот, кто останется здесь, кто не станет расписывать свои гормональные слюни на миллионы страниц, кто не будет смотреть на эту стаю улетающих душ-птиц, а станет волком, собакой, кем хотите, грызущим провода здесь. Кто будет крошить зубы, лишь бы добраться до сути, кто будет отрывать себе руки, лишь бы скинуть оковы. Тот упадет хоть мертвым, но счастливым на дно этой ямы, зная, что сделанная им царапина потом превратится в трещинку, потом в дыру. И его грозные братья ворвутся на кухню железного Сатаны.
В этом, может, даже есть смысл. Но я опять и вновь и снова смотрю вокруг сурово, ищу достойные лица, готовые биться за светлые мечты, готов ли ты? Я – нет, потому я беру пистолет и пускаю себе пулю в лоб, чтобы меня не брал больше озноб, когда я слышу фразы «Все хорошо», «Все счастливы», «Это нормально». Диаметрально противоположный я делаю вывод, когда пытаюсь взглянуть в глаза сверстников. Кто-то еще светится и полыхает свечой нетушимой, а большинство мыслит мерзко и плоско, заглушив в себе крики правды, истины, справедливости. Все эти три слова похожи на мифических тварей все больше. И Все хорошо. Вот это да.
Я не готов еще, или уже не готов. Сильнее есть меня люди, но пусть я на что-нибудь сгожусь. Я попытаюсь не молчать, давать выход слову, возникающему в моей дурной голове. Возможно, я сам ищу славу, сам истекаю слюнями, когда вижу сладкий пир, устраиваемый жизнью для приспособившихся. Возможно…
Блокпост. Орбита планеты, мурлычущая и лезущая под руку. Погладь, погладь… Муррр… Муррр…
Закрыть ворота. Закупорить окна. Потушить огни. Говорить шепотом.
Шепотом о страсти. Вопиющей наглости совокупляющихся на вершине башни особ. Но вот, оба тела подхватил огнедышащий дракон Экстазиум и унес их в заоблачную даль.
Смеющиеся, потные особы сидят за столами и рубят капусту мечами. А милашка ходит позади них и похлопывает по спине каждого. Ходит из стороны в сторону. Похлопывает. От этого у особ слюна капает с губ, смешиваясь с нарезанной капустой. Глаза у них блестят. Дышат громко.
Милашка выходит и зовет своего рыцаря, ждущего его у порога домишки. Рыцарь усаживает милашку на своего коня и провозит к дому, отпугивая постоянно пристающих к ним горожан. После долгого пути сквозь толпу они попадают, наконец, домой.
Милашка – человек невысокого роста, с узкими плечами, большими глазами и бледной кожей, длинными волосами. Все это делает милашку похожим на мальчика, не смотря на его сорок восемь. Но самое главное не в этом. Дело в том, что милашка не мальчик. И не мужчина, и не женщина. Он был рожден без первичных половых признаков, короче без половых органов в полном смысле слова. Что-то у него там было, но это что-то было чем-то средним между соответствующими частями мужчины и женщины, еще и в уменьшенном размере. В общем, на нормальный половой контакт он и не рассчитывал. Но у него было другое. Его гормоны, не найдя нормального применения, будто бы струились вокруг него, заставляя бросаться в дрожь и мужчин и женщин. До тридцати лет милашка пытался получить удовольствие от анальных ласк и преуспел на этом поприще, пока не стал абсолютно непригоден. Теперь он зарабатывал мелочь, похлестывая своей гормональной петлей по спинам уставших работников или возбуждая своим присутствием очередного любителя утех или женатую пару, потерявшую сладость любви. Милашка отличался тем, что с самого детства решил, что рот его только для еды, а руки для удержания бокалов с вином. И, насколько можно ему верить, не отступал от своего принципа.
Рыцарь, его друг и помощник, получающий часть его прибыли, евнух. Его абсолютно не интересует обычный секс. Помимо денег, от милашки он получает свое высшее благо. Вечерами, сложив свою голову на колени милашке, он содомирует часами, мучая себя коротеньким стальным жезлом. Во время этого процесса, как сейчас, милашка щелкает своим беленьким пальчиком по лбу своего друга, который покрылся крупными каплями пота, и начинает размышлять о мелочах этой жизни. А сегодня он спросил себя вслух:
- Сколько же мы продержимся в этом городе под осадой англичан. Мне уже начинает казаться, что я видел интимные части тела (конечно, он выразился не так) каждого человека среди тех, с кем мне приходится разделять плен в стенах этого города…
Так он и продолжал разглагольствовать, перебиваемый только шумными вздохами благородного рыцаря. На столе мерцала свеча. А вокруг дома собирались все люди города, трепещущие телами и полыхающие глазами. Они собирались устроить предсмертную оргию. И без милашки им никак не обойтись.
Сюда запретный ход ведет, а холл увешан разноцветными плакатами со звездами. Сюда никто не пройдет, за дверь без плетей и дыр, без ручек и щелочек. Клацайте челюстями, прискорбные повелители, превратившие себя в рабов колеблющегося моря, перекатывающего песчинки в ладони умершего на берегу. Снег на песку возле моря. Умерший снег, печально развалившийся, отказывающийся показать средний палец и ложащийся обратно сразу, как только появляется свет светила. Оно бегает по кругу, а наша цель – податься вперед.
Чуток прикроем глаза и поймем, мы были вновь на краю, и сколько бы ни было разговоров, монологов о нормативном урегулировании параллельно текущих рек из плоти и железа, мы переступаем порок еще раз, клянясь не возвращаться. Тоня в болоте, в разъедающей кислоте кидаемся обещаниями околовоскресных воскрешений, превращающихся в воздушно-кислородных голубей, лопающихся от прикосновения иглы. И я был там. Сям.
Смерть кажется чуть ближе, чуть сильнее слышно шуршание из ниоткуда. Слегка тяжелее поднимать нашу нога, весьма яснее видна ночь, крашеная в цвета белых шкурок. Белая ночь. Ботинки не смотря идут вперед, по инерции. Пускай кто-то вновь сказал, что ситуация черновая, наброшенная кривой рукой, что пути к дверям не предложены, пускай. Два, три. Мы вновь рождаемся из этого пустого места, закрывающего за нами своё отверстие, наполняющееся все большей пустотой. Ее и сейчас слышно, пустоту. Если ты не живешь возле огромной улицы или трассы, если у тебя на ушах не наушники и если ты не читаешь этого.
Хлопнем в ладоши, позовем Снегурочку, руки не отрежут, даю гарантии. Нет, вы все-таки не верите в чудеса. А в их противоположности?
Все, я устал от одиночества, попыток влезть в душу без мыла, в стойкие стены молчания, граничащие пустые мысли индивидуумов. Я не глобальное письмо миру от бога, я не солнечный зайчик на вашем покрывале, я уставший человек, погрязший в комнате, забитой кучей вещей, превращающих меня в повелителя серых пластмассовых мышек, а не во властелина вселенной.
Это меня душит, как, по идее, должно душить и вас, как сила притяжения земли, что катит всех к подножию горы. Не будем мячиками, пусть нам ломает кости, пусть обтачивает снова и снова углы, превращая в шары, заставляя лететь все быстрей и быстрей вниз, на дно.
На дне не светит солнце, не улыбаются люди, не расправляют грудь. Здесь вдохи снова тише шептания мыши, а выдохи схожи с кривляньем души. Симпатичный какой, подойди-ка поближе, дай обнять тебя и пощупать, дай раздеть тебя, оглядеть тебя и закутать в бесконечные нити волшебнейших грез цвета дивнейших карт, шелестящих в руке самых честных, что втирают тебе разводные ключи и вешают на уши лапшу. Все это пахнет паршиво и не сдержит полмира сего темного царства мою душу, что так рвется вперед, что отдаю себе отчет, что за ней я не успеваю, но хотя бы чуть-чуть, я хотя бы чуть-чуть от земли, ото дна улетаю.
Снова солнце поет, снова стонет мне небо, словно дождь его вновь разрывает. Одиноким не быть, в воскресенье не пить, и пусть все это в миг убивает.
Словно замкнутый снег, словно из гадюк мозаика, растворяется сей текст в небытии. Извиняюсь за нескромность.
Перекрестные огни мыслей, сверкающие пули слов, которые я забываю или ленюсь ощупать, все в своем первозданном виде, блестящем и лоснящемся – все… Все было.
Сдающаяся улыбка, подавившаяся наконец-то слюной торжественно сообщает: эмпирические данные так далеко ушли от теоретических, что ее руки отдернулись как от горячей чугунной сковородки от мыслей, повторяющих самих себя, рождающих на свет еще одних; нет, остановить все надо срочно, выкрутить руки, схватить за лодыжки, укусить за пятку черное племя, душащее своей приторной свободой.
Свобода… Этого было так много, просто ужасно много с самого начала времен для нас. И, как ни смешно все это, пора платить. Рабы встают, любые, бывшие побитыми, начинают бить. Униженные восстали, подстегиваемые созданной нами вседозволенностью. Не понятно? Ничего.
Я не объясняю, мой язык ломается, не успевает за мыслями, гнусавый голосок мой не для красочных речей, мои глаза слезятся, когда смотрят в твои глаза, я потею. Я трус. Как жаль что только у таких как я есть идеи, хоть какие-то. Но нет желания прорываться сквозь тончайшую паутину, топтать тину великолепных озер чистоты. И шум превращается в тишину, привыкает ухо к гулу постоянному, режущему слух. Как все теперь спокойно. Да…
Ну, дай мне расписаться, вспомнить удовольствие от дела, которое не делал так давно. Мои слова не попадут в книжки, не будут напечатаны, прочитаны, нужны кому-то. Но душу тревожит бессмысленность дней, желающая вылиться в градацию буквами, танцующими на экране, на бумаге, нескладным слогом, эпилогом как-будто каждый раз всплывая. Забывай про смыслы как всегда, создавая неумело цепи, замыкающие двери каждой комнаты протухшей. Прости, что я не такой хороший, прости, что не такой плохой. Средненький, стандартный, не выходной, а будничный. Я не пишу рецепты счастья, не создаю куплеты и ненастья не отвожу руками. Я просто пишу.
Словно жук какой-то привыкший считать себя коровой, воплощающий в себе идеал самолжи. И словно в какой-то ржи над пропастью ловлю эти гадкие буквы опять и опять. Блядь. Мне это уже надоело, опротивело, нет чистых мыслей, нету желанья. Есть лишь время, просящее самоубийства, засунувшее дуло пистолета себе в рот и глотающее слюни. Это все так правильно, давать выход чувствам, рожать свиней на подстилке из сена и говорить, что вышло что-то не то. Что все должно быть лучше и олл шулд бе беттер, и все такое.
Оборванные струны, начатый бокал весны, поднесенный к дрожащим обсохшим губам. Повторится ли снова печально известный факт воспитания себя на плохих примерах, возродится ли я, стоящий у окна, натянувший вымышленные вены, играющий будто на скрипке на них вымышленным смычком? Бла… Пена у губ, дрожанье рук, жар в сердце, словно в печи, ржание в душе, словно в конюшне.
Постараюсь быть отдельно взятым тельцом на нарезку, попытаюсь отбросить хаос, отбросить мысли, понизить давление в жилах. Давай, будь со мной, мой друг. Подавимся общим бутербродом.
Выдать ему документы, пусть проходит.
Сразу хочу сказать спасибо за лишний день, я не заслужил, честно.
Она хочет, чтобы я положил руку на ее живот, на ее теплый, мягкий, нежный живот. И я кладу руку. Волна радости пробегает по моему телу. Скажи мне что-нибудь, просит она. Я смотрю на небо только потому, что не могу смотреть на нее. На небе облака. Белые облака на голубом небе. Высоко-высоко они плывут по голубому небу. Голубое небо. Ты знаешь, спрашиваю я, хоть что-нибудь про облака? Кто-то говорит, что облака – это скопления охлажденных паров воды, перемещающихся в пространстве атмосферы. А я вот думаю, что облака – другое. Проще. Это большие белые… Ну, как сказать? Материал, субстанция? Это большие белые сгустки материи, которые сейчас от нас так далеко, что нам не верится, что такая даль существует. А знаешь, что самое интересное в облаках? Любой сгусток состоит из капелек материи, и существует сила, совершенно вроде бы не обязательная, которая соединяет эти капельки. В этом что-то есть, что-то действительно… Существенное. Тебе так не кажется? Эта тяга объединяться… Она в нас тоже есть, но каждому с возрастом становится понятно, что соединение, сближение слишком часто приносит боль вместо удовольствия. Мы будто обречены страдать отдельно. Все союзы в конце концов рушатся, ломаются, крошатся. С облаками это тоже в конце концов происходит – капелек становится слишком много, и малейшее потрясение заставляет облако плакать, ронять слезы-капли на жесткую землю. Это слегка грустно. Но для них, для облаков не все потеряно, даже наоборот, это начало еще более увлекательного пути – ручейки, реки, моря, а потом что-то действительно горячее превращает капельки в маленьких птичек, и они снова объединяются. Такие неповоротливые, медленные, будто вечно тоскующие, но они вместе. С людьми разве также? Моя рука вспотела на ее животе, хорошо, что солнце греет, она может этого не заметить. Какой ты умный, говорит она. Так искренне. Убери руку, говорит она. Я убираю. На животе остается мокрое пятно, которое сразу же начинает потихоньку исчезать на солнце. Теперь можно растянуться в полный рост. Хорошо, какой приятный песок. Умный…, будто в задумчивости повторяет она. Ты наверно много книжек прочитал, да?, спрашивает. Ну, да, отвечаю я немножко невнятно. Какой приятный день, говорит она, хоть бы целую вечность тянулся. Да уж, поддакиваю я. Песок струится сквозь мои пальцы, щекотно. Она говорит: Я недавно с таким интересным парнем познакомилась, он у нас в школе учится. Я люблю его называть «странник», потому что он странный. (она слегка хихикает, для приличия) Мы с ним разговорились, когда ждали общую подругу. Говорили, он к ней приставал. В тот день он вертел в руках какую-то бумажку, мял ее, а потом снова разглаживал. За пятнадцать минут мы поговорили обо всем: познакомились, поделились новостями из жизни, посплетничали, пошутили, даже о погоде поболтали. Все нормально, вот только странный он какой-то и все. Когда говорил, часто слова путал, окончания, роды, падежи путал, все такое. Ощущение было, будто он разучился нормально разговаривать, а теперь пытается вспомнить. Когда темы для разговора были исчерпаны, он уставился на стену напротив, а я замечала, как он то улыбался слегка, то сжимал губы. Вышла подружка, поздоровалась. Он взял ее руку, будто какую-то драгоценность, и не отпускал, пока не довел нас по длинному коридору до лифта. Изредка он что-то произносил, какие-то глупые слова, а мы трещали без умолку. Попрощавшись с ним, мы с подружкой пошли на улицу. Я спросила ее, почему он ей не нравится, такой симпатичный, сильный, высокий, милый. Она ответила, что не понимает его. Я его еще встречала в школе, хотела поговорить, мне он показался интересным, но при встрече я могла выудить из него только привет, да и то только в ответ на свой. Он ни с кем не разговаривал, не дружил. Тоже кстати, книжек много читал, такой весь умный. Интересно, а ты таким станешь? Каким – таким?, спросил я. Сумасшедшим, сказала она, чуть – чуть сумасшедшим. Да нет, не стану. Наверно. А откуда ты знаешь? Просто, мне так кажется, ответил я. Положи мне руку на живот, тебе понравится, я знаю. Хорошо, соглашаюсь я.
- Проблемы, сука?
- Никаких проблем, а что?
- А то, бл%дь, а то!
- Что «то»?
- Ты чего улыбаешься, а?
- Просто улыбаюсь.
- Просто улыбается! Ребята, посмотрите, он просто улыбается. Как будто я какой-то клоун. Я такой смешной, что ли?
- Нет, ты не смешной. Я просто часто улыбаюсь.
- Ах ты, сука!
Несколько ударов в живот, по лицу, он оказывается на земле, и его безжалостно избивают ногами. После этого кто-то обыскивает карманы, но ничего не находит.
- Дьявол.
Они уходят.
Он лежит, и в этот момент кажется, что мир крутится без него, что он настолько сам по себе тяжелый, что его ничто не сможет сдвинуть с места. Около часа и он приходит в сознание. На небе светит луна, так приятно смотреть на нее, когда в душе пусто. Она со своим светом будто заливается тебе внутрь густой жидкостью и заставляет тебя самого светиться. Но луну начинает скрывать за собой карниз дома, и в результате съедает ее всю. Приходится вставать. Кости целы – все пройдет.
Как тяжело идти, как тяжело о чем-то думать, когда нет ничего. Буквально ничего. Пустота абсолютная.
- Опять тебя побили, боже мой. Сколько же можно?
Старая женщина начинает искать что-нибудь дезинфицирующее. Через полчаса он лежит на грязной, бежевого цвета простыне, раскинутой поверх раскладушки, старой и дряхлой, немножко косой. В простыне наблюдаются дыры. Кажется, через такие же точно дыры стекается в голову боль всего тела. Он смотрит на потолок и улыбается. Он все еще жив. Куртку придется завтра зашивать. А сейчас спать.
- Вставай, соня. Вставай. Доброе утро, вернее, добрый день. Как себя чувствуешь?
- Лучше. Немножко бок болит.
Он поднимается и садится на раскладушке, свесив ноги. Сегодня очередной день. И сегодня надо идти просить денег. Просить у двоюродного брата. Сначала приходилось просить в долг, теперь просто просить, чтобы поесть. На завтрак яйца. Его успех в сосуществовании с этим миром, с этими людьми, со всем этим очень близок к нулевой отметке.
- Ты знаешь, я пришел просить денег. Я знаю, ты знаешь, ты не обязан платить эти деньги, но если ты все-таки дашь мне их, я буду тебе благодарен… Спасибо.
Этот день будто монетка, вращающаяся на ребре, она давно уже должна упасть, но она все крутится. Время крутится, как в марафоне бежит очередной круг на расстоянии в бесконечность. И его глаза смотрят в бесконечность, стена, узкая и бесконечно высокая, стоит перед ним, вся завешанная чем-то несравненно красивым. И солнце, светящее в окно. Ощущение потерянности не просто здесь появилось. Оно здесь уже сотню лет и знает весь распорядок дня.
- Чего ты здесь лежишь, лег бы на крыше, позагорал бы. Я вообще удивляюсь, как получилось, что ты, такой красивый…
- Заткнись.
- Замолкаю.
Руки крутят в пальцах черный камешек, поблескивающий иногда в случайном луче солнца. Солнце сегодня веселится – показывает всю красоту водопада пыли, расположившегося возле горящего солнцем окна. Гладь, не гладь этот камешек, ничего не изменится. Слышится стук удачно приземлившегося черного гостя.
Понравится им этот портфель? Нет, кончено, меня совсем не интересует, не волнует, как они к отнесутся к моему приобретению. Но это важно, что же они подумают. Открываются двери лифта, принимая меня и еще десяток пухленьких пингвинов в костюмах в свое дружелюбное нутро. День начинается, сегодня что-то произойдет. Что-то очень, очень важное. Дай-то Бог, это будет что-то приятное. От такого предчувствия я прямо подпрыгиваю при каждом шаге. И не надо мне обращать внимание на эти смешки. Это они не надо мной смеются. Не обо мне шепчутся. Но я все равно себя незаметно оглядываю, вдруг где шо разошелся. Ничего. Тогда, что? Какого х%я они смеются, что смешного? Что?! Что?! Я сжимаю кулаки, сидя за своим столом. По спине катятся капельки пота. Суки.
Сегодня у него крайне неприятная соседка. Это головная боль. После вчерашнего она разрослась до размеров эпидемии среди клеток его мозга и не собирается уступать позиции. Грязная бабка, серая, беззубая, с иссохшими руками, лицом, утонувшем в морщинах, поселилась в голове этого человека двадцати шести лет отроду. Гроздья боли вырастают, размножаются, набухают, сгнивают и лопаются, выпуская черную краску, раскалывающую душу. Еще один день пропадет в таком состоянии для него, как в корабле на тихом озере, когда весь остальной мир путешествует в крошечной лодочке по бушующему морю.
Видишь эти волны, говорит она мне, вот такое мне нравится. Какое?, спрашиваю я, сильное? Нет, что ты, она улыбается. Силы в этом мире хватает. Я говорю о другом. Она загадочно улыбается. Я хочу, говорит она, встретиться с настоящим безумием, истинным, беспредельной тупостью, абсолютной черной дырой. Безумие не притворяется, если оно настоящее. Оно просто движется, то тихо шевелится, то рвется несокрушимой стеной. И все это из-за ничего, волнам без разницы то, что их гонит на новые и новые подвиги. Они не оглядываются назад, не интересуются причинами, не просят по-хорошему больше не толкаться. А я уже сейчас чувствую, как словно поднимаюсь по бесконечно высокой спиральной лестнице, как нагружаюсь чемоданами знаний и грехов, путаюсь в паутине своих слов, в словах, в словах, в словах. Что же будет дальше? Все это говорит она. А я молчу, чувствуя как песок слегка покалывает мне ладонь, напоминая, что я не знаю вопросов на такие вопросы, и что если меня спросят, я окажусь настоящим лохом. Она вновь улыбается, солнечный зонтик скрывает ее зубки от солнца.
- Здесь что-то было.
В ответ только эхо.
- Я знаю, здесь что-то было.
Тишина. Пустынная комната в полуразрушенном доме. Даже пылинки здесь спят, не смотря на то, что сейчас полдень. Солнце светит, заглядывает в чужие окна, освещает чужие лица. Сюда оно пока не хочет. Внезапно до углов комнаты долетает полный скорби стон, громкий и яркий. И вздох за ним.
- Я опоздал, я ошибся, я обманул…
Секунда молчания. Вздох.
- Обманул сам себя.
Вздох и выдох чередуются все быстрее, становятся все слышнее, кажется, сейчас произойдет взрыв. Он вот-вот расплачется. Но нет, этого не произойдет.
Он берет табурет за ножку, на табурете он сидел, и идет домой. К доброй милой старой женщине. А боль сегодня уже ушла.
Я не хочу. Не хочу быть жалким посмешищем. Я не смешной. Я буду лучше всех. Я буду работать лучше всех. Я стану лучше всех. И выглажу просто идеально эту бежевую рубашку. Она будет идеальна как ограненный алмаз, даже лучше. И я ее одену. И я не буду думать ни о ком плохо, я никого не толкну, не задену плечом, не забрызгаю слюной. Я буду просто идеален. Им просто будет не к чему придраться. Вот так я их всех обведу вокруг пальца. И они меня полюбят и буду смотреть, как на какой-то столп света. А теперь уложим все как надо. Ручки направо, калькулятор налево, все бумаги по центру. Надо будет купить завтра по пути на работу мятных жвачек. И шампунь от перхоти. Я стригу ногти и думаю, что теперь я настолько хорош, что мне должны дать повышение, взять мой проект на разработку. Они меня будут боготворить, когда начнут купаться в золоте с алмазами. Двенадцать. Пора спать.
Рука лежит рядом. Я смотрю на нее недовольным, осуждающим взглядом. Мало того, что она меня постоянно подводит, потея как кит в пустыне, она сегодня ночью еще и отлежалась так, что я ее не чувствую. Как только я начинаю чувствовать кончики пальцев, то сразу забываю о руке. Сегодня лунная ночь. Я не обращаю внимания на храп вокруг, на нервные ночные стоны и скрипы. Рядом со мной, в метре от меня лежит она. Лежит спиной, одно ее плечо оголено, такое красивое, я хочу его укусить. А что если сейчас встать и подойти к ней и разбудить? Или нет, даже лучше, не будить, просто посмотреть поближе. Я сажусь на кровати так тихо, как только могу. Я увижу эту красоту.
- Ты чего не спишь, миленький?
Мама.
- Ничего, я сейчас уже ложусь.
Я и правда ложусь.
- Туалет здесь во дворе. Если страшно, я провожу.
- Нет, мама, спасибо.
Когда для него все это началось. Это не было похоже на бурю. Это не было похоже на взрыв, извержение вулкана, торнадо, цунами. Это было похоже на превращающуюся в труху палку, разъеденную изнутри червями. Маленькими такими червями-личинками белого цвета. Когда конкретно все это началось, он на самом деле не помнит. Охватил взглядом только верхушку падающего карточного домика. А теперь это та жизнь, которую он и собирался получить. Вялую, серую и прозрачную ткань жизни прожигают то тут, то там холодные взгляды звезд. Звезды – те единственные, которые дошли до конца пути, на середине которого он остановился. Пути опустошительного размышления, высоковольтных искр в вакууме.
Превращение мечты в реальность было слишком похоже на выплевывание на свободу мерзкой кучи грусти. Хотел пустоты, хотел обнаженности он, хотел видеть то, что за стенами стоит, что скрывает боязнь думать. И обнаружив черную дыру такой же стал, превратив жизнь свою в самопоедание, пережевыванье, сглатыванье. Уже в детстве он читал все эти книжки и думал, что может найти то самое, философский камень, ключ от всех дверей в жизни. Кто подкинул ему эту идею, откуда этот бред? Он наконец-то решает это бросить. Перестать открывать глаза все шире и шире. Он решил поспать. До самой смерти.
- Ты куда собрался?
Та самая женщина.
- Я иду искать работу, иду работать.
- Боже ты мой, не шути так. За деньгами идешь, да?
- Нет, я иду работать.
- Не может быть, не верю…
Дверь захлопнулась. Он пошел искать работу.
Нет, это никуда не годится. Я больше так не могу. Что во мне не так? Что неправильно? Почему они так не по-дружески на меня смотрят? Почему не принимают к себе? Все ровно-гладко. Я работаю как бык на стимуляторах, а меня не замечает руководство. Я же не серая мышь. Я посылаю им свои проекты, графики, диаграммы, все это. Но я все равно никто. И никому не нужен.
- Водки пожалуйста.
- Сейчас.
…
Я хочу выпить еще и наливаю себе еще, не с кем выпить на брудершафт в пустой квартире. Жаль. Жаль. Какая она была красивая. А этот животик. Ее теплый, мягкий, нежный животик… Кажется меня сейчас стошнит. Так и есть… Я хочу спать.
Когда-то давно, очень давно, я была такая красивая. Я могла крутить мужчинами как хотела. Как и мальчиками. Всегда. Но почему же так получилось, что я осталась одна, покалеченная жизнью. Куда делась моя осанка, мои тонкие ножки, моя талия? Почему меня больше не любят, не е%ут страстно ночи напролет. Неужели я, такая умная, обманула сама себя.
А ножки-то дрожат, да? Боишься? Не хочешь? А вот еще крошечный шажок к краю. К смерти, как ни крути. Ножки дрожат, волосы развеваются. Страшно, как-то по-детски озорно смотреть вниз, так далеко. Так высоко, сейчас, теперь я вижу, как это высоко. И этот ветер, неумолимый слабостью сильный ветер толкает меня, словно какую-то волну. И я сумасшедшее тело, несущееся вниз.
И это восьмой день, восьмой день с того момента, как…
Ух ты, какой же ты красавчик(ца). Я с тебя просто шалею. Нет, правда, ты же просто ох%ительно выглядишь. А о внутренней красоте я даже и не говорю. Но, стоп.
Давай подойдем ко всему этому серьезно. Оно в тебе есть? А? Ну, это… Ну, как же это называется? Да! НЕНАВИСТЬ ,б%ля, эта самая штуковина в тебе есть? Как же без этого, да? И я аналогичного мнения. И пусть все остальные сосут. Пускай вые%ываются сколько хотят, ничто, поверь мне, НИЧТО тебе не помеха, если в тебе живет БОЛЬШАЯ такая ненависть. Да хоть к чему, хоть к кому.
Как же найти это чувство? За каким поворотом, под каким лепесточком сидит эта старая-старая старушенция с блестящими глазами и огромным кинжалом? Ты правда хочешь ответ на этот вопрос получить? Нет, ну правда? А как будто ТЫ САМ(А) не знаешь, А? Поприкалываться захотелось, да?
Щас из моря выползут медузы бесхребетные и скажут: Скажи нет ненависти, стань нормальным, спокойным, будь как цветочек в саду, вот мы такие хорошие, мы милые и нежные. ХА-ХА-ХА, вам ли тогда не знать, что всяким уси-пуси давно нет места на этой стороне планеты (да и, если хорошенько подумать и посмотреть новости, на той тоже нет).
Волеизъявление не имеет границ, не так ли? Забрасывайте словами сами себя, подонки, противные мерзкие грубияны. А я хочу, слышите, хочу жить в своем этом чертовски красивом сказочном мире, и чтобы водопады вверх, и чтобы небо салатовое, и чтобы кровь рекой, и чтобы песнь полями да боли никакой.
ДОсчитАЙ до ста, простейшее, и вперед – копать туннели, отсиживать личинок и кутаться в одеяло. Марш жить в строю, пошел с закрытыми глазами да с закрытым ртом… Так что ли? И я вновь улыбаюсь. Ввязываюсь во все это как в детскую игру. Да, нечем убить время в наше время оптико-волоконных кабелей и формулой один с двигателями Феррари.
Симпотяшка, что будем делать дальше? Есть идея, того, кто все затеял, пустить на мясо, забыть нам, ясно, не получится все снова. Или не так. Пускай, все идет так, как идет, выпустит пар. Дождемся, остановится ли неостановимая машина, сияющая лезвиями, секущими нам душу.
Конечно, все будет. Успеем только уклониться, чтоб не сорвало башку, а с ней и полплеча. Наша важнейшая миссия выполняется сама по себе, мы катимся ко смерти.
Кончено, все было. Слезы кап-кап на ладошки, мысли шлеп-шлеп убегают в даль, годы хлоп-хлопают дверью, жизнь пшшшшшшшшш догорает и тухнет.
ООгогогогооОО. Руки дрожат, голова болит, ноги болят, просто ноют. Чего-то нехватает. Давно уже не хватает унции хорошего кок…
Кока-Кола!!! Гыгыгыгыгы. Сюрреализм в прошлом, коммунизм в прошлом, искусство позади, но ты, любимое мной время, чуть-чуть погоди, покажи, до чего мы дожили, пуская все на самотек, пуская кровь. Я на кровать свою лег и не могу закрыть глаза, повсюду мне мерещится шИза, зараза-сука без души забавным смехом удушить пытается меня. Свинья, садится мне она на грудь, когда я сплю, и лишь мечтает, что я окажусь в раю, задохнувшись, не проснувшись, в море смерти окунувшись. И где же силы мои, чтобы сбросить врага и вмиг встать, расправляя плечи, отрубить ему руку и поставить меч ему на темечко и сказать голосом громким, что сей тьмы потомкам я самолично пущу пулю в лоб.
Силы нет, потеряна сила моя, и уродливым словом инкрустирую гроб, в который я бренное тело сложу. Но пока я живу, я алмазы с гроба рассылаю по свету, не получая ответа.
Жизнь кончается скоро, руки больше дрожат, слюни в рту залипают, ссыхаются. Между нервов паутина, и глаза горят не так, как бы хотелось. Разум занят цифрами, тело грязными делами, душа приказала долго жить.
Будь сильнее, будь строже к себе и, не глядя к соседу в тарелку, вырастай. Будь человеком.
Как же можно было забыть, что двор начинают убирать от своей двери? Что шаг нужно сделать своей ногой? Что начало в капле, а капля в небе?
Серьезно ли вы относитесь к жизни? Открываете ли Вы глаза, когда просыпаетесь в очередной раз? Да? Аж белки сверкают, я вам верю. Ну, тогда слушайте, слушайте сюда. Каждого может достать бесконечное действие, не имеющее цели и результатов. Каждому может надоесть прямой и кристально чистый взгляд на слепящую реальность, выжигающую сетчатку глаз. Любой может согласиться сделать шаг назад, даже если вы именно на него опирались, именно его просили стоять на месте. Каждая вещь имеет свойство сдвигаться, сглаживать углы свои. Каждый из нас имеет право забываться. Поставили один столб – забыли, где он. Расставили капканы да мины – все начисто забыто. Бытие размыто. Существа не вечны. Все катится назад, в ров к простейшим. И Бог, смотрящий на все, как солнце. Куда бы мы не двигались, оно висит над нами, палящее и что-то там колдующее, создавшее и оставившее.
Слова, слова, слова… Устали уши? Надоело слушать? Куда ни глянь, где ни посмотри – одно и то же? Достааало. Зевать хочется, уйти хочется, закрыть глаза хочется. Закрывай глаза, посапывай себе мирно в уютной кроватке. Бог с тобой.
Поставим копья ему наперевес – воткнем их в землю древком вниз. Мы не согласны, Мы, мы здесь. Дружно машем руками. Маленькие дети с провалившимися щеками тоже с нами. Мы здеесь! Угрюмые угрюмцы тоже здесь. Мы здееесь! Клетки со зверьми в очках и капающим мозгом тоже рядом. Мы здеееесь!!! Голубые беретки, напомаженные губки, люди в валенках, хрустящие пальцы, нервные тики, седые головы, глазки нараспашку – и они тут. Мы ЗДЕСЬ!!!!! О, ура!
Вы там…
Скажи еще чего-нибудь, скажи, скажи.
Вы там…
Что-нибудь божественное!
Вы там…
Что-нибудь из вечного, из бесконечно мудрого!
Вы там…
Ну, пожалуйста!!!
Вы там…
Ыыыыыыыыыы…
И чего это им не спится в такой час?
Я ставлю на обладателей счастья.
- Тебе счастливо?
- Мне счастливо.
- Правда?
- Правда.
- А теперь вот так, поставь это вот так.
Жуткий грохот, будто умер железный динозавр.
- Хорошо встало, теперь никуда не денется.
Звук трущихся друг о друга ладоней. Звук падающей пыли.
- Ну вот и все, на сегодня управились.
- Отлично.
- Ты домой пойдешь?
- А что?
- Можешь с нами остаться. Здесь вместе и тепло и весело. И идти никуда не надо.
- Я пожалуй все-таки пойду.
- Иди.
Дождь. Грибной дождик. Настоящим фонтаном через все небо. Ощущение непредвиденной неуловимой радости. Звук опускающихся в лужу кроссовок. Шлеп.
Солнце. Оно где-то есть. По крайней мере, обозначило свое присутствие. Но ни теней, ни слепящих зайчиков. Сегодня Солнце по-особенному таинственно.
Человек, идущий под дождем, идущий под дождем, идет под дождем. Капли падают на куртку цвета хаки, которая впитывает все без остатка, пока сама не набухает словно облако. Кроссовки бывшего белоснежного цвета окунаются в микроводоемы, вызывая микроволны, микроприливы и микроотливы. Сознание колышется, сознание колышущееся, вызывает мозг. Запрос памяти. Скорость света. Четверг, сегодня четверг, сегодняшний день четверг. И поэтому он дойдет домой и сядет за компьютер. Сядет за компьютер и откроет Ворд. Дойдет домой, откроет Ворд, сядет за компьютер, пролистает на последнюю страничку. Откроет последнюю страничку, наполовину заполненную словами, и положит пальцы на клавиши. Откроет Ворд и поставит руки в рабочую позицию. Готовы для старта. Поставит руки, пролистает на последнюю страничку и напечатает. Напечатает два слова. На клавиатуре. Десять нажатий потонут в звуке дождя. Сядет за компьютер, а на экране два слова. Слово Я и слово Счастлив. Словосочетание на экране Я Счастлив. Набрано его пальцами на клавиатуре. Его пальцы на экране. Следы его пальцев на экране. Его ладонь на экране. След от его ладони на экране жидкокристаллического монитора. Ладонь на экране, закрывающая словосочетание. Ладонь, закрывающая два слова. Ладонь, закрывающая Я Счастлив. И слезы.
Четверг и человек, идущий под дождем в этот день, в четверг.
- Твое одиночество пахнет гнилью.
Вот так бы я себе сказал.
А вон тому, улыбающемуся типу сказал бы – Ложь во спасение уже использовала все свои цели.
Вон тому, моргающему м%%аку сказал бы – страх в твоих глазах ложится пятнами на МОЙ мир.
А тебе бы сказал, сказал тебе бы – Ахшвшвшвшв… Connection failed.
Контрибуция при каждой манипуляции, влекущая инфляцию, декларации, очередные организации, мысли в брэйне становятся дороже и все фастер и фастер дороже. Амплификация чувств, поставленная на конвейер, эвакуация разума чрез люк, брокинг виндовс в моей очередной тюрьме, локация не определена, фреш дэйты не доставлены, кофе не передо мной.
Да что такое, что же происходит, слова приходится подбирать после каждой пройденной ступеньки? Влага окутывает глаза белой пеной, ничего не видно…
- Может, зонтик?
- Что?
- Я говорю, может, зонтик? Все-таки дождь.
- А как же Вы? Вы же промокните.
- А я с вами пойду. Это же мой зонтик.
- А мы поместимся?
- Сейчас проверим.
Какая миленькая. Какой прекрасный день. Вроде дождь, но так здорово. Лучше всякого солнца. Людей на улице мало, машины не так громко шумят. Вон пробегает какой-то паренек, видно, тренировался. Кофта его вся мокрая. От дождя, наверно.
- Только давайте не будем молчать, ладно? А то я Вас начинаю бояться.
- Ох, простите. Такая чудесная погода…
- Вы так думаете.
- Ну конечно. Это мы из природной любви ко лжи корчим рожи и кривляемся, когда говорим, что дождь – это неприятно. Что это так… Скользко, что ли…
Я улыбнулась. Она улыбнулась тоже. Хотя и смотрела вперед.
- Может быть я с Вами и согласна.
Может быть, может быть… Повсюду лужицы, так неловко, приходится их перепрыгивать. Но, с другой стороны, это даже весело.
- А вам куда?
- Что-что? Извините, я прослушал.
- Вы куда идете-то? Вряд ли нам по пути…
- Конечно, конечно. Я сворачиваю вон там, у трамвайных путей.
- А мне в магазин, как раз на углу.
Хороший магазин, помнится…
- Ну, вот и дошли.
- Ах, да. Что же, до свидания. И удачи Вам, вдруг встретится еще кто-нибудь с зонтиком.
Она улыбнулась и юркнула под навес над входом, а потом и за прозрачную дверь, утонула где-то среди бесчисленных полок с продуктами. Мне действительно налево, вдоль трамвайных путей. Пройдя полпути до метро, я зашел в палатку. Пришлось спускаться по белой скользкой лестнице. Она была такая грязная от чьих-то следов, что вовсе на казалось, что она белая. Но, наверно, она такая. Я купил банку пива и осторожно поднялся обратно. Открыл ее. Сделал два глотка и почувствовал, что зря купил. Но, теперь придется нести ее с собой. Обе руки заняты – во второй зонтик. Так и дошел до метро. Протиснулся мимо тяжелых больших дверей и оказался внутри. Запах миндаля. Ветер. Сухо. Сложил зонтик, достал билет и прошел через турникет. Еду на эскалаторе, пиво легонько полощется внутри банки. Убаюкивается. В метро тесно. В воздухе почти туман.
Ох уж этот туман. Протрите мне глаза, сдерите эту белую пленку, этот уютный сон, заволакивающий меня с потрохами. Я хочу видеть кошмары, движущиеся трупы, падающие ступени, слышать грохочущие часы, стоны и крики, голос Господа, чувствовать слизь и клей между пальцев. Хочу быть восклицательным знаком. Все своим существом превратиться в палочку и крошечную точку.
Все презрительно смотрят на мою банку. Как будто она в чем-то виновата. Я, как могу, заслоняю ее своим телом от придирчивых взглядов. От очередного скачка вагона пиво громко булькает, грозясь мигом вылететь из банки и залить меня собою, но это просто так показалось. На всякий случай держу ее подальше от пальто.
- Поезд следует до станции Комсомольская.
- А мне дальше и не надо.
Двери распахиваются, и я оказываюсь во главе людского потока, несусь куда-то очень быстро, словно в водовороте. Прижимаюсь как к берегу к стенке. Мимо меня словно стадо буйволов проносится. Через двадцать секунд уже можно довольно прилично идти, не расталкивая никого руками. Снова эскалатор. Снова двери. Снова дождь. Умудряюсь раскрыть зонтик, никого не задев при этом. Только потом понимаю, что незачем было это делать. Здесь же два шага до навеса, а там и до вагона электрички. Складываю зонтик, прохожу через турникет и оказываюсь на перроне. Приходится вновь его раскрыть. Электрички нет, но она вот-вот будет. Людей пока нет почти. Двое молодых парней мокнут в тряпичных капюшонах. Мать и дочка с горой пакетов. Пожилая пара. Просто стоят с тростями. И еще пара человек. Но я не хочу на них смотреть. Все как обычно. Длинное тело электрички вяло и лениво подползает к вокзалу…
… И прокалывать, прокалывать их всех. Секунда посчитаны неверно. Ошибки ползут живыми шипящими мозолями на квадрат вокруг меня. На белое. И лопаются, словно это я их прокалываю. Ползите отсюда, ищите грязное. Живите в мусоропроводах, а не здесь. Хочу расставить все, как будто солнце поля возделывало. Хочу свет без тени. Хочу роскошного мяса без жира, а вы мне сплошную белую трясущуюся массу, текущую, блестящую. Сударь, позвольте мне за это Вас уколоть в попку да посильней. И убежать, хохоча, душа двух дворняжек, что у меня на поводу, одна другою держит, другая оной правит. Хочу расправить плечи и помахать руками, да чтобы ничего не мешало, хочу кружиться, пока не стошнит и упасть на зеленую траву. Хочу, хочу, хочуУуУу…
Ну, наконец-то. Доехала и остановилась. Все сразу зашли внутрь. А я пошел снаружи (у меня же зонтик), ища вагон, который мне понравится. Все-таки сорок минут в нем ехать… А вот и подходящий. Внутри пока еще никого нет, поэтому я несколько раз пересаживаюсь, ища места поудобнее и чтобы там меньше чувствовались всякие отвратительные запахи. Сажусь и встаю раз десять, пока в вагон не заходит какой-то мужчина. Он проходит мимо, но у меня уже никакого желания пересаживаться. Место я выбрал. До отправления еще минут пятнадцать, поэтому я встаю и с трудом, но открываю форточку. Сквозь нее внутрь иногда влетают капельки дождя, но главное – воздух. Всматриваюсь в грустные, серые столбы, на которых висят провода. Делаю еще глоток пива. Точно, зря купил. Заходит бабулька и садится где-то в самом начале вагона. Я закрываю форточку и сажусь на место. Шумно вздыхаю. Еще глоток пивка.
… нет, хотя нет, пускай все к черту катится, не возьмется, не схватится за этот край земли – тогда к другому покатится. Я не буду здесь его держать, бешенного дьявола моего самолюбия. Именно так он представляется, блестя зубами. Нет охоты балансировать на тонком круглом прутике. Себялюбие. Крошечные пухлые круглые взрывы. Как охапки ваты желтого рисованного цвета. Чпок. Чпок. Чпок… Прорастает везде, срывает нервы, делает дыры в плотинах, дыры в небе, дыры в воде, дыры в моих ботинках, заставляя идти и тереться. Вырабатывая тЕпло, взбивая пыль к небу, свистя про себя, треплюсь. Хо…
Тронулись. Народу покучнее. Плотный шум сначала рождается из ниоткуда, но потом, видимо что-то задумав, отступает, пропуская к слуху дождь.
- Газеты, свежие газеты. Покупайте, пожалуйста…
- Можно мне %%.
- Двадцать пять рублей.
- Спасибо.
- Газеты, свежие газеты…
Такой газетой можно только укрыться или подтереть что-нибудь грязное, но никак не читать. Всякая ерунда. (…секс…секс…сссссс…) Не могу это читать. Хотя вот здесь кроссворд. Попробую поразгадывать в уме. Немножко хочется спать. Совсем немножко.
Тук-тук. Тук-Тук. ТУК-тук. Тук- ТУК. ТУК-ТУК-ТУК. Я сказал. Откройте, ну, пожалуйста. Вокруг меня эти твари. Но сейчас их нет, впустите меня. Хочу туда, где безопасно. Настя, Настюша, любимая. Ну посмотри на меня. Ну, разве ты меня не впустишь. Прошу тебя. Открой дверь. Не слушай их. Настя. Ну, пожалуйста. Открой дверь. Заходимся в рыданиях.
Настя кладет ручку на ручку двери. Вот-вот повернет ее.
Не слушай его, стой, погоди. Чуть-чуть. Ты увидишь.
Сука, открой дверь. Ты меня слышишь, СУКА? ОТКРОЙ чертову дверь, открой, открой…
Вот видишь…
Я люблю ТЕБЯ, НАСТЯ. СУКА. Открой дверь!!!!
Настя уже раздумала открывать. Она пытается разглядеть лицо говорящего. Его не видно из-за дождя. Из-за настоящей стены неправдоподобно сильного дождя.
ДВЕРЬ!!!!!
Настя, все еще держа ручку, присматривается еще тщательнее.
ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!!!!! (больше похоже на ХО-ХО…)
Теперь его лицо скользит по пуленепробиваемому стеклу. Улыбка от этого раскрывается все шире и шире.
ОХ-ОХ-ОХ.
Он открывает рот. И Настя невольно смотрит внутрь, в какую-то неестественную черноту глубины. Глубину черноты. Он так сильно клацает зубами, что Настя отскакивает от стекла. Дверь открывается неловким движением руки.
ХО-ХО-ХО-ХО. Смайл.
Чего это я? Заснуть вот так в электричке. Наверно, все налюбовались, как по-детски я выгляжу с закрытыми глазами. Хоть пятен слюны нигде не видно. Я себя контролировал. Банка стоит где-то под ногами, и первым же движением я ее толкаю, отчего она громко и резво катится куда-то вдаль. Не так уж и много осталось. Хотя… Снова этот дождь… Да нет, домой-то идти надо. Зеваю. Как будто спать охота. Люди вокруг в большинстве своем спят, кто-то грызет мороженое (и это в дождь?), кто-то усердно пытается что-то прочитать. Остальные тупо молчат и я с ними. Как-то по-домашнему.
А это что за дрянь? Выбросить. Тут у меня в списке слащавые мысли. Где они? Ах вот. Выкинуть! Дальше. Сахарные мечты? Выкинуть. Толстым мягким карандашом вычеркиваем очередной пункт, оставляя толстую глубокую линию. А это что?... Пожалуй, теперь достаточно места. Итак, здесь вбить балки. Там, наверху поставить яркие лампы. Дымоотвод не нужен. Забор не нужен. Побольше ржавого железа, гнилого дерева. Пусть все держится на липком крепком страхе. Я хочу, чтобы все сковало от страха. Так вот, все выполнив, начинайте установку установки. Машина БОЛИ и Злости (МБЗ-74) должна быть здесь через два часа. Понятно?!?!?! (злодейский хохот)
Пора выходить. Погружаться в этот дождь. Молюсь на зонтик. Повсюду лужи. Это тебе не лужицы. Это настоящие лужи, в грязи, без четких краев. Глубокие как бездна. Так не хочется в них наступать. Скачу как зайчик. Все равно на брюках появляются большие кляксы от грязи, результат моих приземлений. Так и дошел до дома. Стоит. Отпираю старую скрежещущую калитку. Вдоль высоченной травы, выросшей вокруг дорожки. Она еще чуть-чуть и начнет прямо нависать надо мной. Целые заросли. Соберусь с силами и все это уберу. Выдеру, срублю. Когда соберусь с силами. Моими руками открывается дверь. За ней темнота. Как всегда с определенным сомнением зажигаю свет при помощи выключателя справа. Как всегда немножко прикрываю глаза. Разуваюсь. Ботинки насквозь мокрые. Снимаю пальто. Вешаю. Похожу дальше внутрь. Здесь немножко светлее, чем в прихожей. На кухне включаю маленькую настольную лампу и ставлю на плиту чай. Дышится тяжело, или просто спина побаливает. Вот я и дома.
Посмотри на эти руки. Они загнуты двумя вечными вопросами. Первый- какой же рукой мне тебя убить. Второй – как быстро. Я начну с твоей нежной кожи. Глажу по шее внешней стороной ладони. Или с чего-нибудь другого. Пусть это будет сюрприз. Пальцем провожу от одного уголка рта до другого, потом еще раз и останавливаюсь на середине мягкой мякоти губ. Встретились, мы встретились. И ты мне скажешь, где оно, счастье. Ведь ты только для этого сюда прислана, не так ли? Говори, говори, говори… (переходит на шепот)
А вот и чайник вскипел. Одеваю варежку на руку и осторожно наливаю половину железной голубой с рисунком кружки. Снимаю варежку и наливаю заварки еще половину. Беру кружку в руку. Дома. Дома. Наконец-то. После такого утомительного дня. Отпиваю из кружки. Заварка какая-то не крепкая. Не люблю такую. Ну, почему, почему она такая? Не понимаю! Откуда это. Странное ощущение тесноты заставляет поставить кружку на стол. Это и пустота одновременно. Хватаюсь за голову. Туда-обратно. Туда-обратно. Туда-обратно. Что это? Что это?
Говори, говори, говори, говори, Говори, ГОВОРИ!!!...
Что это? Что происходит? Я знаю. Я знаю. Это у меня где-то в кармане брюк. Я должен это найти. Где-то там. Где же? НУ ГДЕ ЖЕ? Где, где, где!!!! Ах, вот. Это бумажка. Кусок бумаги. Плотный маленький. Я его разворачиваю. Осторожно. Руки дрожат. Если порву? Что там внутри? Это буквы. А написано… Это написал мужчина. Написал – В день ТОЛЬКО одна таблетка. Только одна. Одна. Почему одна? Почему одна? Хочется плакать. Хочется… Не хочу жить. Не хочу…
Здравствуй, здравствуй! Кто это тут у нас? Какой ты миленький малыш!
Как тяжело дышится, как бьется сердце! Как быстро! И дышать приходится тоже быстро. Иду и падаю на кровать. Прямо поперек. На мягкое, толстое, огромное одеяло. Уффф. Меня будто трясет. Хочется… Кусаю одеяло. Беру краешек в рот и жую, мочу его в своей слюне.
Пленник взят, хоть и с боем. Но я же фирменный ублюдок. Настя, закрой глаза. Фирменный ублюдок. Доктор – отрезать ему левую ногу. АГА. Доктор – отрезать ему правую ногу… Как это утомительно. Доктор, закройте ему глаза. Поздравляю, можете снять перчатки.
Утро. Так тяжело вставать. Я так устал. Что делать? Что поделать, очередной день. Встаю. Руки, ноги дрожат. Трясучка. Хочется пить! Выпиваю кружку холодного чая, стоявшую на столе в кухне. Наливаю туда холодной воды из чайника. Открываю подвешенный шкафчик, достаю упаковку. Выдавливаю одну белую таблетку. Кладу в рот, глотаю, запиваю. А может не идти сегодня никуда. Посижу дома, а?
Хотя… Такая чудесная погода. Так и хочется размяться, прогуляться на свежем воздухе. Ах, какая трава, какое солнышко, какое небо!
Угу. Хо…